Salumeria производит на меня неизгладимое впечатление. Джош с его любовью к мясу и большим, устрашающего вида механизмам вообще свихнулся бы здесь от восторга. Длинный пустой коридор с массой дверей, за каждой из которых открывается полутемная комната, пропахшая пьянящим ароматом копченого мяса, с высокими шестиметровыми потолками и чем-то вроде строительных лесов, на которых висят тысячи вялящихся колбас. В соседней комнате сверху свисают свиные окорока — здесь готовят прошутто. Мужчины в белой форме с помощью здорового механизма наполняют свиные мочевые пузыри мелко перемолотым фаршем: готовят «болонью». Налюбовавшись на все это, мы заходим в кабинет к владельцу коптильни, который угощает нас восьмью видами колбас: перочинным ножом отрезает от каждой по несколько кусочков и раскладывает их на мятом бумажном пакете.
Когда подходит время ланча, Сантьяго приглашает меня в свое любимое заведение: «Parrilla de tos Corralles». Там шумно и многолюдно. По предложению Сантьяго мы заказываем каждый по порции говяжьих ребрышек, приготовленную на гриле зобную железу, салат из белой фасоли, бутылку вина и два кофе. Все это изумительно вкусно и обходится нам в двадцать семь долларов на двоих. Вино вполне приличное, еда простая и питательная, а вот застольная беседа, к сожалению, идет не слишком оживленно. Языковые трудности. Я опять пытаюсь изображать Американскую Даму, но Сантьяго не реагирует на мое кокетство так, как мне хотелось бы. Может, оно и к лучшему. Когда-нибудь эта Дама доведет меня до беды. Один раз так уже едва не случилось, но, слава богу, она умеет ловко выпутываться из возможных неприятностей.
— Ах, черт! — Американская Дама капризничаете манере Розалинды Рассел.
Толстый, седовласый и добродушный бразильский джентльмен куда пьянее, чем она. Американская Дама без труда может перепить мужчину, который весит в два раза больше нее самой. Он в изнеможении прислоняется к дверям, ведущим в ее прелестную квартирку: бразильцу явно не терпится попасть внутрь, а потом пробраться и в трусики хозяйки. Американская Дама перестает рыться в сумочке и поворачивается к нему с самой пленительной улыбкой:
— Я только что вспомнила, что хотела купить сигареты. Не знаете, где их можно достать ночью? «Мальборо лайтс»?
Она несколько раз беспомощно хлопает ресницами, и, разумеется, джентльмен не в силах устоять.
— Я куплю вам сигареты. «Мальборо», — радостно улыбается он.
— Ох, право, мне так неудобно вас затруднять… Ну хорошо, спасибо. — Американская Дама опять роется в сумочке, вытаскивает кошелек и собирается дать ему несколько песо. — Сколько они здесь стоят?
Джентльмен протестующе вскидывает руки:
— Вы хотите обидеть меня? Я сейчас же вернусь с сигаретами.
— Огромное вам спасибо! — Просияв еще раз, женщина наклоняется, целует его в мохнатую щеку и игриво машет ручкой: — Тогда я не прощаюсь!
Он, спотыкаясь, бредет вниз по ступенькам, а Американская Дама отпирает дверь, заходит в свою уютную студию, валится на одну из двух односпальных кроватей и, к счастью, тут же засыпает. К счастью, потому что, хотя она с удовольствием кокетничала весь вечер с этим человеком, по возрасту годящимся ей в отцы, позволила ему накормить себя хорошим обедом в ресторане, напоить и даже немного полапать, дальше заходить она ни в коем случае не собиралась.
На следующее утро у себя на подоконнике Американская Дама находит пачку «Мальборо лайте» и зажигалку Смущенно улыбаясь, она открывает окно, закуривает и, выдыхая дым на улицу, слушает, как внизу по-испански кричат дети, играющие на школьном дворе.
Но сегодня, судя по всему, Американской Даме не светит даже такое приключение, если только она не попытается взять Сантьяго силой.
Вместо этого мы с ним выпиваем по чашке кофе и отправляемся на предприятие, где происходит обработка туш — последний пункт нашей сегодняшней программы. Там, стоя у холодной кафельной стены, мы наблюдаем за тем, как полдюжины аргентинских мясников разделывают бесконечные ряды говяжьих полутуш.
Работа мясника везде одинаковая. Те же запахи, тот же вид, та же логика и тот же тип мужчин. Конечно, чем-то эти местные ребята отличаются: они работают на большом промышленном предприятии, они быстро двигаются и не останавливаются, чтобы поболтать и пошутить. У них нет на это времени. Но все-таки что-то очень знакомое подмечаю я в тех улыбках, с которыми они иногда оглядываются на меня, не то чтобы радуясь моему присутствию, но добродушно смиряясь с ним, и в том, как двигаются их плечи, когда они разрубают кости. Я узнала бы их где угодно.
Я никогда не видела, чтобы говяжью полутушу разделывали подобным образом: прямо на крюке. К нам в лавку говядина прибывала уже разделенной на восемь основных отрубов, и сейчас эти ребята делают здесь то, что для «Флейшера» всегда делали на бойне. Конечно, Джош с удовольствием занялся бы этим сам: он любит такую брутальную работу, а заодно сэкономил бы деньги, но в его лавке просто не хватает места. Там слишком низкие потолки, которые никогда не выдержат такого веса. Говяжья полутуша может иметь около двух метров в длину. Здесь они висят на скользящих по железной перекладине крюках, достаточно высоко, чтобы мясник мог работать не нагибаясь.
И еще, хоть об этом и легко забыть, глядя, как быстро и непринужденно двигаются парни в белом, — все эти штуки жутко тяжелые. Каждая полутуша весит примерно сто восемьдесят килограммов, и сейчас с крюков их свисает не меньше дюжины. Это больше двух тонн говядины. Из такого ее количества можно запросто сделать мой «субару аутбек», и еще много останется. Если потолок вдруг не выдержит, мясной обвал будет смертельным.
Ребята, которые разделывают туши прямо на крюках, заметно моложе тех, что работают за столами. Им всем лет по двадцать. Наверное, они сильнее и менее опытны, хотя действуют очень уверенно. К своему удовольствию, я понимаю почти все, что они делают, и, во всяком случае, почти всегда узнаю результат. Хотя кое-что меня смущает.
— Сантьяго? — Я наклоняюсь к нему, чтобы он расслышал мой вопрос за скрежетом ездящих по перекладине крюков и шлепками падающих на стол кусков мяса. — А что за кусок отрезает вон тот парень? Видишь, снаружи, у задней ноги?
— Это matambre. В Аргентине его очень любят. Невероятно вкусно.
— В самом деле?
Честно говоря, этот matambre представляет собой не слишком привлекательный, рваный и жирный шматок мяса. Я вижу, где он находится на туше: в задней части поясницы, у основания бедра; возможно, в него входит стейк из пашины, но в основном — это грубое, жирное и, в общем, второсортное мясо, как считают у нас в США.
— А мы делаем из него фарш для гамбургеров, — замечаю я.
— Не может быть!
— Честно.
— Кошмар! Ты непременно должна попробовать matambre. Сходи в «La Brigada», это лучший parilla в Буэнос-Айресе. Ты уже видела Сан-Тельмо?
— Нет еще.
Сан-Тельмо считается одним из самых живописных районов Буэнос-Айреса. Он грязнее и запущеннее, чем Палермо, где любят развлекаться молодые и богатые, и ему присущ слегка богемный дух Левого берега: извилистые узкие улочки, антикварные лавки и масса танго-баров.
— Когда выйдем отсюда, я напишу тебе адрес.
Сантьяго не предлагает сходить в ресторан вместе, и я чувствую легкий укол разочарования. Хотя сейчас мне не до этого. Затаив дыхание, я наблюдаю за работающими за столом опытными мясниками. У них массивные бицепсы, а ножи и мясные крюки кажутся продолжением их пальцев, что, в каком-то смысле, соответствует истине. Ту работу, что занимает у меня пятнадцать минут — например, извлечение шейного позвонка из мякоти, — они делают за пятнадцать секунд. Я не вру. Это просто невероятно.
С каждой неделей, проведенной не у разделочного стола, я теряю все больше и больше навыков. Мне грустно видеть, как заживают и бледнеют шрамы и ссадины у меня на руках; так же грустно мне было наблюдать за тем, как постепенно сходили последние оставленные Д. синяки на моем теле. Отправляясь в Аргентину, я иногда представляла себе, как прихожу в какую-нибудь carniceria, беру в руки нож, встаю у стола плечом к плечу со своими братьями-мясниками и они принимают меня как свою, несмотря на языковую, культурную и тендерную разницу. На деле же я только стараюсь не путаться у них под ногами и казаться как можно более незаметней.
