Жаль, что Эрона здесь нет. Я никого не знаю и чувствую себя незваным гостем. Мне все время кажется, что сейчас кто-нибудь подойдет ко мне и спросит, какого черта я здесь делаю.
Я еще ни разу не видела, как забивают животных, хотя мечтала об этом с того дня, как начала работать в лавке. Однако воплотить в жизнь эту мечту оказалось не так-то просто. На крупных мясокомбинатах живой скот превращают в мясо в обстановке строжайшей секретности. Но даже и на маленьких бойнях, наподобие тех, с которыми работает Джош, где все делается максимально гуманно и безупречно с точки зрения гигиены, и близко не подпускают посторонних: там вообще не дают свой адрес никому, кроме проверенных клиентов. На всех бойнях патологически боятся Общества защиты животных и, наверное, не без причин. Когда в своей первой книге я рассказала, как варила живого омара, то получила после этого кучу писем от психически нездоровых и не слишком грамотных людей. А теперь представьте, что приходится выслушивать тем, кто держит скотобойни.
Прислонившись к деревянной ограде, я наблюдаю за животными, которых совсем скоро ожидает смерть. Возможно, через несколько дней я буду есть их плоть, потому что Джош закупает часть мяса именно у этого фермера. По правде говоря, я всегда питала к хрюшкам слабость. Причем не только к декоративным пузатым мини-пигам (такого я давно уже мечтаю завести), но и к самым обычным деревенским свиньям. Мне нравится, что они такие грязные и такие умные, что они бывают злобными, но очень любят, когда им чешут за ухом. Можно сказать, к свиньям у меня животная тяга. Жаль что у них такое вкусное мясо, хотя, возможно, в этом и заключается часть их обаяния.
Студенты тоже толпятся вокруг загона, и, вероятно, в головах у них крутятся примерно такие же мысли. Но поскольку все они очень молоды и хорошо знакомы друг с другом, то изо всех сил стараются демонстрировать профессиональную невозмутимость. Но меня не обманешь. Несмотря на всю видимую браваду, в воздухе чувствуются почти осязаемое напряжение и тревожное ожидание. Вскоре мы, и многие из нас впервые в жизни, станем свидетелями насильственной смерти, если хотите, убийства невинного живого существа. И потому все мы нервничаем и не на шутку взволнованны.
Повинуясь чьей-то негромкой команде, все мы, не меньше тридцати человек, уходим от загона и собираемся вокруг трейлера, приспособленного под перевозку животных. Металлической решеткой он разделен на две части, и в каждой из них хрюкает свинья. Пол устлан толстым слоем соломы. Ганс, с ружьем в одной руке и миской корма в другой, открывает дверцу и входит в отделение к первой свинке, которая и не думает пугаться при его появлении. Он ставит миску на пол и, когда животное пятачком зарывается в корм, приставляет к его лбу дуло ружья.
Выстрел напоминает хлопок пробки, вылетевшей из бутылки шампанского. Говорят, у свиней до того толстый череп, что пулей из мелкокалиберного ружья их только оглушают, а уж потом добивают, перерезая сонную артерию.
Воткнув в свинью нож, Ганс одним стремительным движением вытаскивает ее из трейлера на землю. Столпившиеся вокруг фургона зрители испуганно отскакивают назад.
Теперь я понимаю, откуда пошло выражение «кровь хлещет как из свиньи». Ноги животного судорожно дергаются, как будто оно исполняет безумный брейк-данс, из его горла фонтаном бьет кровь и тут же впитывается в сырую землю. И все это — в жутком молчании. Свинья не визжит и, по всей видимости, не страдает, а просто инстинктивно борется за жизнь. Точно так же больной, у которого уже умер мозг, жадно пытается вздохнуть, когда его отключают от аппарата.
Затихает свинья примерно через минуту, хотя мне кажется, что прошло гораздо больше времени. Ганс петлей затягивает веревку вокруг ее задних ног и кивком подзывает двух студентов из толпы: «Действуйте».
Держась за веревку, двое парней волокут мертвое животное к большой, врытой в землю фаянсовой ванне. Поперек нее по краям положены две веревки. Студенты заталкивают тушу в ванну, и веревки оказываются под ней: одна в районе лопатки, другая — посреди задней ноги. Мы все собираемся вокруг, а пара добровольцев начинает ведрами таскать горячую воду из кипящего тут же на дровяной плите чана и выливать в ванну, пока свинья не оказывается наполовину погруженной в кипяток. По команде Ганса четверо парней берутся за концы веревок и начинают дергать их, как при перетягивании каната. Туша поворачивается вокруг своей оси. К тому моменту, когда вода остывает и от нее перестает подниматься пар, шкура облезает со свиньи клочьями. Прямо под веревками уже образовалось два длинных лысых участка: кожа на них белая и мягкая. Требуются усилия четырех человек, чтобы вытащить тушу из ванны и положить ее на кусок старой фанеры.
Ганс опять вызывает добровольцев, и полдюжины человек делают шаг вперед. Меня среди них нет. Я говорю себе, что эти ребята платят за обучение деньги и, следовательно, имеют право попрактиковаться в первую очередь, но на самом деле я просто не хочу участвовать в этом убийстве; роль наблюдателя кажется мне предпочтительнее. Глупо, конечно.
Добровольцы опускаются вокруг свиньи на колени и специальными резиновыми скребками счищают с нее остатки грубых волос. Туша шевелится, жир под кожей трясется, как у бегущего трусцой толстяка, а ноги дергаются так, словно бедняга все еще пытается удрать. Но через пять минут, когда волос на шкуре не остается и свинья лежит неподвижно, белая и раздувшаяся, она уже больше похожа на мясо, чем на живое существо.
Тушу перетаскивают в стоящий поблизости сарай с крытым забетонированным внутренним двориком. Там задние ноги свиньи оплетают цепью, и при помощи прикрепленного к деревянной балке блока двое плечистых парней поднимают тушу с земли. Теперь она, покачиваясь, висит в воздухе.
Все, что происходит дальше, мне уже хорошо знакомо. Ганс берется за нож, не слишком большой, похожий на тот, которым пользуюсь я, и одним движением рассекает свинью, так сказать, от носа до кормы. Двумя руками он залезает внутрь туши и скоро вываливает в ведро груду мертвенно-бледных внутренностей. Затем вырезаются печень и сердце (последнее еще совсем недавно работало настолько эффективно, что всего за минуту выкачало из животного всю кровь), желудок, легкие с трахеей, потом отсекается посиневший язык. С удивительной легкостью Ганс отрезает свиную голову и отставляет ее в сторонку. На цепи остается висеть только опустошенное тело, разрезанное брюхо похоже на полураскрытый театральный занавес — примерно то же самое я ежедневно вижу у Флейшера.
В Кулинарном институте не обучают профессии мясника и обычно ограничиваются семью занятиями по разделке туш, да и то в основном теоретическими. Поэтому то, что давно уже стало привычным для меня, крайне интересует этих юных студентов. После того как Ганс при помощи специальной пилы разделяет тушу на две продольные половинки, ребята толпятся вокруг, по очереди заглядывают внутрь и радостно сообщают друг другу, что вот это, похоже, грудинка, а это, наверное, «бостонский край». Нет, хочется сказать мне, «бостонский край» — это часть лопатки, но я просто отхожу в сторону, чтобы не мешать. Для меня тут все кончилось. Я уже видела, как меньше чем за десять минут веселое хрюкающее животное превратилось в банальное мясо, а остальное меня не интересует.
Я все-таки заставляю себя остаться и посмотреть, как забивают еще одну свинью. На этот раз она не спешит навстречу Гансу, когда он входит к ней в трейлер, а только лежит и исподлобья смотрит на него, положив голову между копытцами. Животное не впадает в панику и не пытается убежать, но мне знаком этот взгляд: точно так же смотрит на меня Пес Роберт, когда я возвращаюсь домой и он знает, что сейчас хозяйка обнаружит опрокинутое мусорное ведро. Поэтому мне кажется, свинья понимает: сейчас случится что-то очень плохое.
Внутренний голос говорит мне, что надо бы задержаться и посмотреть все до конца — сегодня должны забить еще полдюжины животных, — но я отмахиваюсь от его советов и иду к машине. Я и так уже видела вполне достаточно.
