— Спасибо за гостеприимство и всё такое… Но нужно срочно принимать дела.

Низенький старик бормотал, подслеповато ковыряясь ключом в большом амбарном замке:

— Самый твоя управление есть, на работу никуда не ходи… Опять начальник новый, хо-хо… Директор. Огадаев встречай, потом провожай… Тураев-директор был: ругайся, кричи, управление строй — хорошо. Однако война… Человек на войне убивай, заповедник не ходи никогда. Галагозов-директор был… Сильно скучал! Тоже на войну уходи. Назад — нет. Ещё охламон приезжай… Татьяну Щапову полюбил, девять дней вино лакай, опять уезжай — больной. Все дед Огадаев-директор. Старый! Глаза плохой, ноги плохой, руки плохой…

— Все понял, — усмехнулся Георгий Андреевич. — Три директора уже было. Я четвёртый. Белов-директор. Дайте-ка ключ, Николай Батунович, я сам открою, а то мы и до завтра не войдём.

Замок мгновенно подчинился Георгию Андреевичу. Вошли. И сразу же новый директор, приготовившийся увидеть картину запустения, слегка попятился: как бы не наследить! Чисто вымыт, выскоблен пол; в шкафах сияет лабораторная посуда; два микроскопа, выгнув блестящие шеи, нацелились на невидимое. На стенах плакаты, призывающие беречь лес. На письменном столе чернильный прибор, искусно сработанный из какого-то серого, с тёмными прожилками камня. Стол настоящий, директорский. Повеселел Белов.

— Канцелярия. Здесь сиди и управляй. Пиши, — пояснил Огадаев и, шмыгая подошвами, беспредельно равнодушный, повёл Георгия Андреевича смотреть другие помещения. — Лаборатория… А здесь твоя живи, печку топи…

Белов ладонью притронулся к голландке: горячая!

— Николай Батунович, какое же вам огромное спасибо! Я, признаться, не ожидал найти такой порядок! Ах, здорово как! Хоть сейчас начинай работать!

— Огадаев спасибо не говори. Почто? Агнюха спасибо говори, вот.

— Какой Агнюха?

— Такой девка. Техникум присылай, Хабаровск. Лаборантка. Месяц июль приезжай, мой дом живи. Там порядок наводи. У-у!… Трудно. Туда не ходи, сюда не ходи, грязь нехорошо, — при последних словах на неподвижном, как маска, лице старика дрогнули, задвигались морщинки. Пожалуй, то была улыбка!

— Где же она, эта Агнюха? Почему не пришла?

— Молодой ещё. Стыдно. Совершенно дикий.

— Дикая? Я бы этого не сказал, — с удовольствием усаживаясь за директорский стол и оглядываясь по сторонам, сказал Белов. — Садитесь, Николай Батунович. Ответьте для начала: почему порубки прямо на территории? Почему охрана не организована? А впрочем, риторические вопросы. Раз мы здесь, значит, порубок больше не будет, а охрана будет. Вы согласны со мной?

— Шибко-шибко согласны.

Старик Огадаев действительно преувеличил стеснительность Агнии. Ничуть не тушуясь, идёт девушка через посёлок, направляется к управлению заповедника. Двум старухам, ещё не оставившим свою удобную позицию у окна, помахала рукой, крикнув: «Эй, Матвевна и Трофимовна, хватит зазря языки трудить! Слыхали, директор-то из Москвы пожаловал!» Старухи, поджав губы, кивнули. Они, конечно, уже узнали, кто тот приезжий. Не знают только, что теперь будет, и поэтому осторожны в проявлении своих чувств.

Много ещё в Агнии девчоночьего: и походка летящая, и речь без здравой обдуманности, и резковатые жесты. Пожалуй, и в одежде девушка ещё не знает толка: расшитые красными нитками самоделки-кожанцы да полушубочек — в этаком наряде разве что в тайге красоваться. Но много в девушке и неотразимой прелести. Фигурка точёная, упругая. Лицо милое, чистое, с глазами не очень крупными, чуточку по-монгольски раскосыми, но такими живыми, искристыми — каждому встречному привет!

На крыльцо управления Агния взлетела, не коснувшись ступеней. Дверь, впрочем, открыла осторожно, без скрипа и, войдя, приостановилась в коридоре, замерла. Из канцелярии — голоса Белова и Огадаева.

— …Насчёт лошадей уважили, Николай Батунович. Четыре — хорошо!

— Ещё два жеребёнка гуляй, расти, летом запрягай.

— Два! Славно! А сена, сена заготовили?

— Сена — два года корми, не кончай. Огадаев любит запас.

— Мне послышалось, кто-то вошёл. Эй, кто там?

Несколько неслышных, лёгких шагов, и Агния перед директором.

— Здравствуйте, товарищ Белов! — звонко этак сказала и затем, помедлив, добавила нечто непонятное: — Геа.

— Здравствуйте. Геа? Что такое Геа? Я, извините, в местных языках пока не силён.

— Ге и А — это же ваши инициалы. Имени-отчества я ещё не знаю, а инициалы давно знаю.

— Георгий Андреевич меня зовут. Но интересно, откуда же вы инициалы-то мои узнали? Да ещё и давно!

— А очень просто. Я статьи ваши читала в «Зоологическом вестнике» за сорок первый год. Про кабана, про тигра и про волка. Очень замечательно написано! Но только я никак не ожидала, что вы не старый. Я думала, у вас борода белая.

— Борода, ха-ха. Но всё же… Вот так, незаметно, и подкрадывается к человеку слава! — откинувшись на спинку стула, улыбнулся Белов. — Да, статьи… Я и сам-то успел про них позабыть.

— Разве так бывает?

— Бывает, товарищ Сотникова. И что же вы из моих опусов сумели извлечь полезного?

— А цитаты. Много! Я диплом писала, мне как раз по теме вышло: «Влияние на ландшафт диких и домашних животных».

— Занятно. И какую же оценку, если не секрет, вы получили за свою работу?

— «Отлично». У меня весь диплом с отличием.

— Что ж, очень рад слышать. Поздравляю.

— Спасибо.

— Но как же вы решились поехать в эту глушь? Вам здесь не страшно?

— Так ведь я, Георгий Андреевич, здешняя. В Ваулове родилась и выросла. У меня родные там. Только их теперь мало осталось. Маманя давно померла, я ещё маленькая была. Папаня и брат на войне погибли. Снайперы были.

— Федя Сотников погибай, да… — печально сказал Огадаев. — Зачем на войну ходи? Немолодой. Разве молодой не хватает? Промышленник пропадай, хороший человек… Зверюшку зря не стреляй, заповедник береги, уважай…

— Дружили они с папаней, — пояснила Агния. — Наверное, чуть ли не с детства. Жалко деду, скучает.

Все трое помолчали. Неожиданно в тишине, отчётливо слышные, из тайги донеслись три торопливых выстрела. Белов покривился, как от зубной боли.

— Мальчишки эти, черт, шпана!…

— Мальчишки тайга не ходи, дома сиди, — сказал старик. — Им Огадаев говори: шибко сердитый директор, нельзя заповедник стреляй.

— Правда это. Дед давеча завернул ребятишек, — подтвердила Агния.

— Вот как? Значит, всё-таки слушаются Николая Батуновича, когда надо? Но кто же это тогда палит под самым у нас носом?

— Разный люди. Настоящий промышленник нет. Рудный-городок живи, работай, воскресенье старый заимка на машине катайся, вино лакай, бутылка стреляй. Попадай редко!

— Ну и не только по бутылкам, — возмущённо сказала Агния. — Да они никого не жалеют! Я в прошлый раз пошла — дятел на дороге лежит мёртвый. Он-то кому помешал?!

— Даже сам звук выстрела в заповеднике должен быть неизвестен, — сказал Белов, и как бы наперекор его словам вдали раскатились подхваченные эхом новые выстрелы. — О господи! Да неужели у нас здесь не осталось здоровых, сильных людей! Как нужны объездчики!

— Два люди есть. Своекоров и Митюхин. С войны приходи целый. Однако объездчик работать не хоти, жалованье не получай. Сами тайга ходи, пушнина, мясо добывай, продавай — так живи.

— Ага, двое, — кивнула Агния. — Не хотят.

— На свободу потянуло, посмотрим… — проскрежетал Белов, накинул полушубок и быстро вышел.

В окно Агния и Огадаев увидели, как новый директор зашагал прямиком в тайгу, в ту сторону, где стреляли.

В торжественно чистом кедровнике, где, кажется, и птица бы не посмела петь громко, невероятный шум..Четверо ошалевших от азарта охотников бежали, рассыпавшись цепью, что-то орали зычными, уже осипшими от усталости голосами. Двое выстрелили, не замедляя бега. Куда, в кого? Эхо, словно взбесившееся, скомкало, разорвало на части и расшвыряло по окрестностям несуразицу звуков.