Значит, здесь и умерла в одиночестве Оливия Смитон. Здесь она и лежала без сознания… А может, первое время она еще была в сознании, просто не могла двигаться. В общем, она провела у подножия лестницы целых два дня и две ночи, до того как утром в понедельник ее нашла Джанин.

— Вон там, — показала Джанин. — Там я ее и нашла.

Они стояли молча и смотрели вниз. У подножия лестницы виднелось пятно. На мраморе остались слабые меловые черты. Мередит передернуло.

Алан поднял голову, осматривая лестницу:

— Говорите, она упала сверху?

Джанин уже топала по лестнице в своих крепких ботинках.

— Сейчас покажу!

Вытертую ковровую дорожку не тронули.

— Ковер старый-престарый, как и все остальное, — сообщила бывшая домработница. — Она ничегошеньки не хотела менять. И ведь не то чтобы у нее денег не было, просто не считала нужным. Всегда говорила: зачем, мол, ей в ее возрасте что-то менять? — Джанин нагнулась и ткнула пальцем в деревянные перила: в одном месте зияла дыра. — Говорят, она оступилась, схватилась за перила, а балясина-то и подломилась, вот она и полетела со ступенек! — Джанин села на ступеньку. — А все из-за тапочек. Говорила я ей, чтобы купила новые, и она даже послала деньги, да только было уже поздно. Но уж такая она была. Денег много, а на мелочи скупилась. Никогда не покупала ничего нового, и вот видите, это ее и прикончило.

Убедив гостей в своей правоте, домработница удовлетворенно кивнула.

Алан осматривал сломанную балясину и бормотал что-то неразборчивое.

Потом все снова спустились в холл.

— Кухню осмотреть желаете? — предложила Джанин. — Если хотите купить дом, без кухни вам никак не обойтись. Сразу предупреждаю: там все нужно менять.

Мередит уже забыла, что они явились сюда под тем предлогом, что хотят купить «Грачи», и поспешила выказать интерес к кухне.

Как можно было догадаться, кухня оказалась огромной. У одной стены стояла громадная викторианская плита. Рядом с ней притулилась более современная, газовая. У окна расположилась каменная раковина размером с поилку для лошадей. Дверь черного хода выходила в сад.

Джанин, видимо, расчувствовалась.

— Вот здесь я ей обед готовила. Правда, ела она как птичка. Пару картофелин, кусочек рыбки…

— Она ела в столовой? — спросила Мередит.

Джанин потрясла головой; под ухом снова заплясал череп.

— Нет, ела она всегда здесь. Бывало, приготовлю обед и зову ее. Раньше тут у нас стоял большой стол. — Она показала четыре отметины на каменном полу, оставленные ножками стола. — Раз в неделю я что-нибудь пекла — пирожки с вареньем, бисквит, иногда яблочный пирог. Ей хватало… — Домработница помолчала. — Вот и в тот день, когда я дала ей купон на тапки, я тоже пекла. Она сидела вон там… — Джанин указала на пустое место, где раньше стоял стол. — Ну и жара тогда стояла! Солнце так и шпарило, да еще духовка была включена — прямо как в сауне. Я открыла и окно, и дверь, а все равно вся вспотела. Как раз вынимала из духовки последний противень; как сейчас помню, с лимонными меренгами. Поставила на стол, а она вошла и говорит: «Джанин, я бы чайку выпила». Лично я бы в такую погоду охотнее выпила холодного пива! — Джанин засмеялась. — Но я заварила чай, мы сели за стол, и я достала вырезку. «Вот, пожалуйста! — говорю. — Товары почтой. Вам даже не придется никуда ехать, тапки по почте пришлют. Такое старье носить нельзя, — говорю. — Еще поскользнетесь и упадете». Так оно и случилось!

Мередит не сомневалась в том, что Джанин очень жаль покойную хозяйку. Тем не менее о смерти Оливии она говорила с каким-то странным удовлетворением.

Вслух Мередит заметила:

— Наверное, миссис Смитон привыкла к жаре, ведь в молодости она побывала в Африке…

Джанин с сомнением покачала головой:

— Да, говорят… Но сама она никогда ничего не рассказывала. Ни о чем не говорила. — Она покосилась на Уинн. — Только уже под конец, незадолго до несчастного случая, у нее вырвалось кое-что очень чудное.

Домработница как будто не заметила, как замерли все трое гостей, услышав ее слова.

— Да? — едва слышно прошептала Уинн.

— Когда ее пони околел… Она вечно тряслась над ним. Любила своих зверюшек. Говорила, только животные по-настоящему добры. В отличие от людей… Даже стих читала, длинный. Я запомнила только одну строчку. — Джанин набрала в грудь побольше воздуха и продекламировала: «И подл лишь человек!»

— Это гимн! — воскликнула Мередит.

— Я и сама подумала, что слишком сильно звучит, — ответила Джанин уже своим обычным голосом. — И так ей и сказала. Гимн, говорите? Какой-то он не очень бодрый. Хотя, надо признаться, я и сама немало подлецов в жизни встречала.

— Что же она вам тогда сказала? — спросил Алан.

— А вот что: «Джанин, люди могут очень жестоко относиться друг к другу! Я это знаю. Вот почему я почти ко всем повернулась спиной».

— Как по-вашему, кого имела в виду Оливия? — прошептала Мередит, когда они вернулись в холл. — Может, Лоренса Смитона?

— Кто знает? — ответила Уинн. — Может, она вообще имела в виду Маркуса Смитона, своего мужа! На второй этаж пойдете?

— Да, нам, наверное, положено обойти весь дом.

Поднимаясь на второй этаж, они снова прошли мимо сломанной балясины. Все остановились, чтобы еще раз посмотреть на нее, а Мередит пошла дальше одна.

Она оказалась на открытой площадке, с которой виден был холл. Галерея расходилась в обе стороны. Мередит постояла на площадке, пытаясь представить себе Оливию Смитон, которая тайно наблюдает сверху за тем, как трудится Джанин.

Жаль, что она не может себе представить, как выглядела Оливия. Единственный снимок запечатлел ее во время войны, когда она, облаченная в форму, возила армейское начальство. Тот облик покойной совсем не подходил к обстановке ее дома, и Мередит оставила всякие попытки воссоздать прошлое.

Она пошла по галерейке налево. Коридор оказался плохо освещенным, длинным, узким, и здесь пахло плесенью. На полу лежала ковровая дорожка со старинным орнаментом — такой называли «турецкие огурцы». Дорожка была такой же старой, как и покрытие на лестнице. Местами она собралась морщинами. Чистая удача, что Оливия не упала задолго до рокового дня. А может, она и падала… Наверное, стоит поподробнее расспросить Джанин.

Хотя Джанин может и не знать. Она ведь не бывала здесь целыми днями, а старики, как хорошо знала Мередит, не очень-то любят рассказывать другим о своих оплошностях. Если человек падает, значит, его небезопасно оставлять одного. Тем, кто падает на ровном месте, прямая дорога в дом для престарелых. Оливия, наверное, ненавидела саму мысль о том, чтобы жить с чужими людьми и соблюдать заведенный режим. Но какой же большой, оказывается, этот дом для одной пожилой дамы! Внешний вид оказался обманчивым. В «Грачах» свободно разместилась бы гостиница с завтраком для состоятельных туристов.

Мередит принялась бродить по комнатам, расположенным с правой и левой стороны коридора. Первые два раза, повернув большую медную ручку, она оказывалась в спальнях среднего размера. Окна здесь тоже были заложены ставнями, но в полумраке вполне возможно было разглядеть прямоугольники на стенах — на тех местах, где раньше стояли платяные шкафы и комоды. Пол покрыли линолеумом — видимо, несколько десятилетий назад, когда этот материал вошел в моду. Сейчас линолеум потрескался и в некоторых местах отставал от пола. Тоже довольно опасно для одинокого пожилого человека — как, впрочем, и для любого другого. Может быть, когда-нибудь здесь лежал ковер, который сняли и продали вместе со всей обстановкой. Жаль, что отсюда вынесли всю мебель!

За третьей дверью оказалась ванная. Должно быть, на ее месте раньше тоже была спальня, потому что в то время, когда строился дом, о ванных комнатах и не слышали. Какой-нибудь прогрессивный владелец, живший в конце Викторианской эпохи, распорядился внести сюда огромную чугунную ванну на гнутых львиных лапах. Кроме ванны, здесь имелась раковина и чудесный викторианский унитаз, расписанный букетиками голубых незабудок. В прочном старинном держателе из латуни и полированного дерева, несомненно старинном, красовался рулон современной туалетной бумаги. Стены портили уродливые трубы, которые, видимо, поставили позднее. Пыльные сверху, они покоились на больших кронштейнах.