Я ничего не понимал и должен признаться, что в мое ангельское сердце закралось сомнение. А если для человека сомнение вполне естественно и оказывает на него даже благое действие, для ангела нет ничего более мучительного.

– Простите меня, – степенно повторил мессир Рафаил во всем блеске своего архангельского сияния, – ваша задача и состояла в том, чтобы не справиться с ней. Мы надеялись, что вам это удастся, благодаря вашей же неловкости, неумению. Теперь надо будет, чтобы вы совершили это осознанно.

Я возмутился. Требовать от ангела-хранителя, чтобы он привел своего подопечного к погибели, так же абсурдно, как требовать от собаки-поводыря, чтобы она толкнула своего слепого хозяина под машину. Это совершенно не в моей природе и не в моих принципах, да и учили меня другому. Архангел печально слушал меня, кивая головой в знак согласия, однако в глазах его читалось нечто иное.

– Смиритесь, – произнес он наконец, – смиритесь с тем, что вам предстоит стать несчастнейшим из ангелов: хранителем сына погибели. Что до него, так ему лучше было бы не рождаться на свет…

– А мне – не быть созданным! – воскликнул я в ужасе.

– Нет, ибо вы исполняете волю Божью, а для ангела, как и для человека, нет большего счастья, даже если подчас воля эта кажется нам жестокой, несправедливой…

– Чудовищной!

– Чудовищной, если вам угодно.

– Да, чудовищной, ибо вы требуете, чтобы я изменил самой своей сущности. Я же не карающий ангел, из тех, что стоят по левую руку Господа. Я – ангел-хранитель, хранитель и ничего больше. Я не сумею никого привести к гибели, пусть даже это будет сам сын погибели.

– От вас этого и не требуется, – ответил мессир Рафаил уже более строго. – Вам надлежит просто не справиться с вашей обычной задачей, как это случается со множеством ваших собратьев, вот и все. И никто с вас за это ничего не спросит.

Повесив голову, я вернулся к себе. Множество мучительных вопросов теснилось в моей душе. Почему Господу понадобилось, чтобы эта душа погибла? Разве не кощунством было бы предположить, что Богу может быть нужна или даже приятна гибель хоть одной души? Или все это время я ошибался относительно Господа Бога? От всего этого я лишь сильнее полюбил моего бедного Иуду и не мог удержаться от того, чтобы не предложить ему еще несколько спасительных соломинок. Однако тем самым я лишь лучше сыграл свою роль: избыток добрых намерений при нулевом результате. Мессир Рафаил знал, что делает.

С этого момента тот, другой, возымел на Иуду решающее влияние. Он, безо всякого сомнения, тоже отчитался перед своими руководителями, и те сразу должным образом оценили ситуацию. Дьяволу предоставлялась редкая возможность сорвать предпринятую Господом Богом безнадежную попытку спасти этих людишек, которых Он создал Себе, чтобы любить их. Отказавшись от Своего всемогущества, Он сам сделался для этого человеком. Теперь надо было воспользоваться случаем и при помощи тех, кого Он пришел спасать, убрать Его самого раз и навсегда. Для большей эффективности можно было воспользоваться и методом осмеяния. Я уже говорил вам, что дьяволы, хоть и хитры, но вовсе не так умны, как может показаться. В любом случае, они засуетились, готовясь к решающему бою: начиналась самая крупная операция этого зона.

Три года проповедовали мы, и настал день, когда нам надо было отправиться в Иерусалим, чтобы встретить там праздник Пасхи. Надо сказать, что большинству из двенадцати эта идея пришлась не по душе. Да, Иерусалим был священным городом, там находился восстановленный Иродом Храм Соломона, единственное место, где евреям было позволено приносить жертвоприношения во славу Господа. Но он был и главным городом суровой, безводной Иудеи, городом ханжей и фанатиков, спекулирующих на религии, тех, кто присвоил себе монополию на истину и не колеблясь уничтожал своих противников. Для назарян Иерусалим означал возможную погибель, а апостолов идея мученической смерти еще не вдохновляла.

Первым решился Фома Неверующий:

– Идемте, умрем вместе с Ним.

Иуда же втайне ликовал: Революция могла свершиться только в Иерусалиме; Учитель снова в добром расположении духа; значит, скоро!

Первые же события показали, что Иуда был прав. Вопреки здравому смыслу Учитель не стал входить в город тайно. Напротив, в первый день недели Он вышел из Вифании во главе целой процессии, пересек Кедрон, поднялся на противоположный склон и въехал в Священный город через Львиные ворота верхом на ослице, как древние цари Иудеи. Молодежь бежала впереди Него, размахивая пальмовыми ветвями, срывая с себя одежды и бросая их под копыта ослицы, горделиво покачивавшей головой. Играли свирели, плясали дети. Апостолы переглядывались, изумляясь и радуясь приему, что оказывали Тому, Кого они так любили, а я чувствовал, как разгорается огнем сердце Иуды, громче других кричавшего «Осанна!» «Скоро, скоро, – думал он, – обагрятся кровью руки и устрашающая крепость Антония, чья языческая тень так вызывающе падает на Храм Соломона, будет обращена в прах богоизбранным народом, исполняющим волю своего Господа».

Однако последовавшие за тем понедельник и вторник не принесли Иуде ничего, кроме разочарований, к вящему удовлетворению того, другого, который был рад лишний раз позлить своего подопечного. Днем Учитель, вместо того чтобы организовывать вооруженные восстания, спокойно проповедовал в Храме, а ночью, без какого-либо тайного умысла, совершенно открыто ночевал на Масличной горе, что напротив Храма. В среду Симон по прозвищу Прокаженный пригласил всех тринадцать – Учителя с двенадцатью учениками – поужинать у него дома в Вифании. Там-то, когда все сидели за столом, и произошел случай, которым не преминул воспользоваться тот, другой: вошла женщина, поклонилась Учителю и умастила Его благовониями.

Что тут началось! Люди часто слишком серьезно относятся к совершенно ничтожным происшествиям. Все двенадцать апостолов возмутились: Учитель не из тех, кого подобает умащать благовониями. Иуда кипятился больше других: миропомазание – удел царей, а кто как не Учитель всячески отнекивался от царствования, ломался, не желая ковать железо, пока оно было горячо? А теперь-то уж и вовсе не время для таких почестей. Не умея выразить свое негодование, Иуда напустился на бедную женщину, а поскольку Маммона всегда присутствовал в его мыслях, он воскликнул:

– Ты что, с ума сошла – тратить такие деньги на благовония?! Лучше бы раздала их бедным!

Он был уверен в том, что Учитель, неизменно ратовавший за помощь обездоленным, поддержит его. Но Тот, наоборот, встал на защиту женщины, промолвив: «Она приготовила Меня к погребению». Что за мрачные мысли! «Ибо нищих всегда имеете с собою». Какая обида! У Иуды даже слезы навернулись на глаза. А тот, другой, уже тут как тут:

– Слушай, слушай, что Он тут плетет! Во-первых, с какой легкостью Он относится к деньгам! Это дурной знак. Ведь деньги – концентрат счастья, к ним должно относиться с уважением. А во-вторых, что это Он тоску наводит? «Нищих всегда имеете с собою»? Вовсе нет, когда мы совершим Революцию, все станут богатыми. Ну и, наконец, что это за малодушие: «Она приготовила Меня к погребению»? К какому такому погребению? Если Он заговорил о смерти, значит, Он не собирается исполнять Своего предназначения. Старик, надо что-то делать. Все зависит от тебя.

Иуда бросил на Учителя взгляд, исполненный разочарования и горечи, и вышел.

Тот, другой, и я бросились ему вдогонку. Я знал, что проигрываю, но решил бороться до самого конца (позже меня в этом не упрекнули, сказав, что это даже было хорошо для правдоподобия). Пока Иуда быстрыми холерическими шагами спускался по той самой каменистой тропинке, по которой несколько дней назад мы прошествовали с переполненными радостью сердцами, тот, другой, и я наперебой засыпали его советами.

Тот, другой.Ты должен Его заставить. Так будет лучше и для Него.

Я.Горе ученику, возомнившему себя выше учителя.

Тот, другой.Слава ученику, пришедшему на помощь учителю в минуту слабости.