— По-видимому, ты знаешь, что я ревностный католик, истинно верующий.

— Да, знаю.

— Как и мои родители, мои дед и бабка, и насколько мне известно, и все мои предки. Наша фамилия как будто приковала час цепями к Библии. Ты знаешь, кто такой Енох, да?

— Честно говоря, нет.

— Он был одним из патриархов Ветхого Завета, отец Мафусаила и прадед Ноя. Благодаря святому Павлу христианская традиция вобрала в себя иудейскую, по преданиям которой, как и пророк Илья, Енох миновал смерть, ибо Господь взял его к себе на небо живым.

Он разговаривает со мной и ласкает собаку, но не смотрит ни на меня, ни на собаку, ни на девушку, его глаза устремлены на дорогу, где стоит муниципальный полицейский, мой друг, тот, который по утрам занимает мне место на стоянке, но, очевидно, он и на него не смотрит…

— Черт возьми…

— У меня брат миссионер в Зимбабве, ты знал об этом?

— Нет…

— Его зовут Пьетро, как и тебя, он живет там тридцать лет. У меня есть дядя-теолог, он преподает в Католическом университете, и целая когорта теток и двоюродных теток-монашек, которые скорее существуют, чем живут…

Он продолжает механически гладить собаку, и даже не замечает этого, как я сегодня ночью гладил Клаудию, ожидая, когда она заснет.

— В общем, короче говоря, за последние, скажем, четыре века, — в этот момент его голос сорвался на исступленный визг, и Енох сделал паузу, чтобы восстановить интонацию, — никто из членов моей семьи даже и думать не смел о том, чтобы совершить богохульство.

— Да ладно тебе, я не думаю, что…

— Прочитай, пожалуйста, — обрывает он меня на полуслове, — вслух последнее предложение в тексте.

Что тут скажешь: опять приехали. У него открылся кран, сейчас Енох страдает, как животное. И он туда же.

— Да ладно тебе, Паоло, брось…

— Прошу тебя, — говорит он непререкаемым тоном, — только последнее предложение. Пожалуйста. Вслух.

Я снова развернул лист. Проблема в том, что если я возьмусь его перечитывать, я опять рассмеюсь.

«Вот почему еще не было ни одного значительного слияния, о, мадонна, мать твою так, которое бы не потерпело крах в течение года или двух лет».

Я не решаюсь оторвать взгляд от текста, потому что я просто не выдержу его взгляда. Я не в состоянии произнести ни слова, ни пальцем пошевелить. Вот только собака сидит здесь, и ее можно погладить, я ее у него уведу, я тащу ее к себе и зажимаю между ног, ведь ему все равно и собаке все равно, и хозяйке собаки тоже все равно, а у меня теперь есть на чем сосредоточить взгляд, чтобы сконцентрироваться, чтобы снова не рассмеяться. Буду гладить эту собаку, да, буду ее гладить…

— Сейчас я спрашиваю себя, — Енох понижает голос до торжественного, — где было это проклятие раньше? Оно вырвалось у меня из души, вышло из подсознания, где оно сидело?

Собака, как и все нормальные собаки, тут же вошла в ритм с моими поглаживаниями: синхронно с движениями моей руки она то открывает, то закрывает глаза.

— Потому что до сегодняшнего утра я пребывал в уверенности, повторяю, в полной уверенности, что я не способен ругаться. Откуда оно появилось? Ответь мне, пожалуйста. Не говори мне, что это несерьезно, не говори мне ничего такого, сделай мне, ради бога, только одно одолжение, скажи, откуда, по-твоему, оно взялось на мою голову, проклятие, которое я напечатал на этом листе бумаги.

Что ж, уже лучше. Я почесываю шею собаки, а она дарит мне часть своего олимпийского спокойствия.

— Прошу тебя, Пьетро, я не шучу. Скажи мне, откуда это у меня…

Сейчас я даже могу дерзнуть ответить, потому что этот тип хочет только одного: чтобы я ответил на его дурацкий вопрос. А я все никак не решусь на него посмотреть.

— Не знаю, может быть, вчера оно застряло у тебя внутри. Один из тех, кто вчера приходил к тебе за утешением, которое ты уже не можешь дать, втемяшил его тебе в голову…

—  Мне его кто-то втемяшил… Гениально.

Я продолжаю почесывать шею собаки и концентрируюсь на ее удовольствии, мой взгляд падает на бляшку, прицепленную к ее ошейнику. На ней написано: НЕББИЯ 335 8448533. Я смотрю на девушку, она по-прежнему с телефоном, по-прежнему далеко: значит вот какойу нее номер телефона. Кто знает, сколько парней хотели бы его узнать. Снова смотрю на бляшку: 335…

— Неббия! — вдруг позвала девушка собаку, и снова с залихватским свистом. — Неббия, ко мне!

…вдруг я замечаю, что этот номер легко запомнить, проклятье, это палиндром. Да: 335 8448533, 335 8448533 читается одинаково слева направо и справа налево. У мышей не было потомства. Одно мгновение, и Неббия вырывается у меня из рук, это животное рвануло шею скорее как лошадь, а не как собака, и сдержанным галопом уже бежит к своей хозяйке.

— Простите! — кричит девушка, пристегивая поводок к ошейнику и направляясь к дороге. Она повернулась к нам спиной и не ждет, что мы ей ответим, но, так элегантно уходя со сцены, она, однако, не забывает послать нам озорной прощальный привет в полной уверенности, что мы все еще провожаем ее взглядом.

— Ты ее знаешь? — спрашивает у меня Енох.

— Нет, — отвечаю я.

Зато я знаю наизусть ее номер телефона: 335 8448533; и это значит, что, поскольку она с нами так естественно попрощалась, одарив своим приветом, завтра, когда она будет выгуливать в скверике собаку, а я буду сидеть на скамейке, так же естественно мы поздороваемся друг с другом, и все идет к тому, что, вероятнее всего, я с ней познакомлюсь.

— Красивая девушка, — холодно замечает Енох.

Сейчас я чувствую, что снова могу на него посмотреть: собака и девушка прогнали мою смешинку, а не то я бы рассмеялся ему в лицо. Я и вправду на него смотрю, хотя он на меня не смотрит, он, сохраняя полную невозмутимость, все еще глядит куда-то вдаль, и вместо того чтобы воодушевить меня, его невозмутимость меня замораживает. Невозможно, чтобы человек из-за какого-то там проклятия довел себя до ручки, но в эту минуту, похоже, все именно так и есть.

— Послушай, — говорю я ему, — я хочу есть. Ты как насчет бутерброда?

— Ubi maior minor cessat [39].

— Что-что?

В его глазах зажглась лукавинка, и он мотнул головой вперед, указывая, куда мне нужно смотреть.

В скверик входит Терри. Он идет крупным шагом, на лице нарисована широкая улыбка. На нем пальто, значит, он приехал откуда-то, где намного холоднее, чем здесь.

Приехали.

Только что Енох самоустранился, удаляясь прочь. Вот он проходит возле президентской «Альфы» Жан-Клода, которая Жан-Клоду уже не принадлежит. В нарушение правил дорожного движения машина припаркована во втором ряду. Вот он приветствует Лино, бывшего шофера Жан-Клода, который, должно быть, как всегда читает «Спортивную газету». Вот исчезает, как серая луна, за горбом поднимающейся в гору дороги. Напоследок на всем его облике явственно проступает так измучившее его проклятие.

— Что ж, здесь совсем неплохо, — говорит Терри.

Приехали.

Терри с любопытством смотрит по сторонам. У него, как всегда, добродушный вид, как всегда, по всему его лицу разбежались веселые складочки, однако, прошу обратить внимание, это не морщинки, а самые настоящие трещинки в глине его плоти, как будто у него на лице маска, как у воинов племени аборигенов. Уже давно его не видел, в последний раз мы виделись в прошлом году на кинофестивале в Каннах, где он нежданно-негаданно появился во время приема и обаял присутствующих своим знаменитым изысканным благодушием, благодаря которому его считают кем-то вроде гуру. Тогда я считал, что он и Жан-Клод — одно целое, все еще верил в сказку об аутсайдерах, а он уже начал плести свои интриги, он уже задумал предательство. Мне обязательно нужно помнить об этом, все равно, зачем бы он ни пришел сюда. Я должен помнить, что доверяю Жан-Клоду, поэтому Терри для меня — только другой, беспардонный суперменеджер, с помощью чужих денег желающий стать финансовым магнатом, и он более умный и оригинальный, чем любой из рода ему подобных, включая его господина, Боэссона, и именно поэтому он еще более для меня опасен. Мне нужно остерегаться этого человека, зачем бы он сюда ни пришел. Вот именно. А зачем собственно он сюда пришел?