Боже, господи Боже мой, что у них общего? Сын постарше, дочка помоложе, дети уже на пути к своей собственной жизни… и все? Ничего не значащие воспоминания, все более размываемые временем?

— Кристина!

Анита трясет меня за плечо, словно будит. Я и не думала спать.

— Мы можем идти. Уже почти двенадцать. Они закрыли вход.

Я киваю и подымаюсь. Странно, в глазах почему-то мерцает, словно бы я выпила лишнего. Анита наклоняется и шепчет мне в ухо:

— Я бы кого-нибудь трахнула сегодня… какого-нибудь чужака постарше и не из этого города. Кого-то, кто знает, что мне надо, и кому на меня наплевать. Это звучит как извращение?

— Не для того, кто тебя знает, — тихо говорю я.

— Ты-то меня хорошо знаешь, — смеется Анита, — даже слишком хорошо.

В первом часу наконец появляется группа. Осветитель колдует у своего пульта, музыканты словно плывут в волнах киновари и охры. Мне почему-то представляется: они приехали сюда, чтобы рассказать мне какую-то тайну или указать выход. Я смеюсь про себя этой мысли — подумать только, как много я значу в своих собственных глазах. Мне же нет еще и восемнадцати.

— А почему твой брат не пришел послушать? — спрашивает Анита. — Или он слишком занят собственным творчеством?

Я качаю головой. Йоран, мой старший брат, никуда и не выходит, если ему самому не надо выступать, он говорит, что у музыкантов его поколения научиться нечему. В прошлый раз на танцах он выступал с Миро и своей группой — играли песни, которые только им и были знакомы. Девочки с первого курса жались поближе к эстраде, чтобы он их заметил, но когда у него в руках гитара, он никого и ничего не замечает. Йоран с его мечтательными глазами… иногда мне кажется, он вообще не из этого мира.

Мой брат — мечтатель и талант. Он начал играть на гитаре еще ребенком в коммунальной музыкальной школе. Сейчас он первый гитарист города, и учитель хочет послать его учиться к знаменитому педагогу в Гетеборг. Папа никак не может решить — идет борьба между талантом Йорана и семейной экономикой. Но мне кажется, Йорану все равно. Для него имеет значение только музыка. Не дорогие педагоги и школы, а музыка. Каждое эре, что он зарабатывает, помогая папе в букинистическом, идет на музыку: записи, ноты… в музыкальном магазине Свенссона он меняет свои электрогитары на все лучшие и лучшие. А по вечерам сидит у себя в комнате, играет гаммы или разучивает соло гитары со своих любимых записей Джанго Райнхардта и Мэджик Сэма. Мама, понятно, волнуется — она всегда волнуется. Брат старше меня на год, ему скоро девятнадцать, он на четвертом курсе гимназии. Его осенние оценки никуда не годились, и он решил пропустить год. Мама считает, что музыка мешает ему учиться: «Как он будет жить?… Никто не гарантирует, могут настать трудные времена».

Как мы могли получиться такими разными? Брат, уравновешенный и спокойный, в его жизни все встало на свои места, — он довольствуется тем, что имеет, он не хочет стать никем другим, — только оставаться именно таким, какой он есть. Брат, обожающий музыку и природу, знающий название каждой сухой травинки, брат, унаследовавший папины правильные черты лица и красивые глаза, брат, которого не мучит тоска, счастливый брат… А я — полная ему противоположность.

Я поворачиваюсь к сцене. Певец словно вмерз в ледяной конус мутного опалового света; но когда ему удается вырваться за его пределы, он напоминает индийского танцора. Музыка быстрая и агрессивная… интересно, что сказал бы Йоран? Фальшиво, немузыкально… не хватает самого главного: молчания между нотами, верных интервалов, уважения к наследию… он произносил такие слова, даже когда был еще совсем маленьким. Он говорил о музыке и словно вырастал из своего маленького тела, становился одухотворенным… взрослым и серьезным.

Я кошусь на Аниту. На ее лице застыла странная гримаса; она уставилась на певца, и широко открытые глаза ее отливают бронзой. Что-то ее задело… в ней проглядывает звериное, доисторическое безумие… Меня переполняет теплое чувство. Анита, маленькая женщина, пришедшая к нам на курс осенью и повергшая нас в шок своими анархистскими символами, своими цепями и английскими булавками в ушах. Мне хочется защитить ее… кто знает, от чего — от неведомых опасностей, ожидающих нас в ближайшем будущем, от несчастных случаев, от нашей общей выматывающей душу тревоги. В один прекрасный день… скоро, очень скоро — мы уедем отсюда. Главное — держаться друг друга…

В этот же вечер я встречаю Юнаса. Он появляется словно бы ниоткуда: вдруг я обнаруживаю, что он стоит рядом и улыбается загадочно и печально.

— Юнас? Юнас… как ты сюда попал?

— Могу я с тобой поговорить? — спрашивает он. — Только давай выйдем, здесь такой грохот…

Я встаю. Краем глаза перехватываю удивленный взгляд Аниты.

— Что ты сказал? Выйти?

Он кивает и медленно идет к выходу.

Мы стоим в темноте. Грохот и вой инструментов здесь почти не слышны, только голос певца, напоминающий тоскливый прерывистый шепот.

— Что ты хотел?

Голос мой звучит гораздо холоднее, чем мне бы хотелось, и я смеюсь, чтобы не обидеть его.

— Только поговорить… больше ничего.

— О чем? Что-нибудь случилось?

— Нет. Не знаю… Я просто хотел…

Он замолкает, только дышит глубоко; дыхание его чистое и теплое, и я почему-то радуюсь, что он не пьян.

— Я только на выходные, — говорит он. — В понедельник рано утром улетаю. Как услышал про танцы, сразу сюда. Думал, наверняка тебя найду…

Он замолкает, а я улыбаюсь в душе. Он такой же, как всегда — тот же тихий голос, то же неумение выразить свои мысли.

— И как там? — спрашиваю я.

— Замечательно. Просто замечательно. Сейчас готовимся к лету. Придут новенькие, и уже теперь мы будем их всему учить. А ты как? Все в порядке?

— Да… Все в порядке.

— А с этой… как ее? Ну, твоя подруга… Которая появилась уже после меня…

— Анита, — помогаю я ему. — У нас все в порядке.

Мы замолкаем. Он смотрит в землю, короткая челка свисает на лоб. Что он от меня хочет? И что он мне — Юнас? Ничто… мама так сказала: он для тебя — ничто.

Юнас поднимает глаза.

— Я по-прежнему в тебя влюблен, — тихо произносит он.

Это звучит так высокопарно, что я не могу удержаться от смеха.

— Правда. Я говорю правду. О черт, Кристина… ты встречаешься с кем-нибудь?

— Нет… а ты?

— Я-то уж точно нет. Не могу… пока не могу.

Он делает шаг ко мне.

— Ты же знаешь, что у нас никогда ничего не будет, — говорю я.

— Знаю.

Юнас. Он ласково оттесняет меня в темноту и кладет руку на грудь. Я отвожу его руку и кончиками пальцев глажу ладонь. В низу живота начинает дрожать томительная струна. Как бы мне хотелось быть с кем-то сейчас… Юнас. Только один раз. С Юнасом.

— У тебя есть машина? — спрашиваю я.

Он улыбается… странная смесь вожделения и печали.

— Вон стоит, под каштаном.

— Подожди. Я только скажу Аните, что мы уезжаем.

Я возвращаюсь в зал. Группа уже закончила выступление. Анита стоит рядом со сценой и разговаривает с певцом. Диск-жокей поставил новый диск, и зал вновь заполнился танцующими. В стороне несколько девчонок с параллельного курса презрительно поглядывают на Аниту и перешептываются. О чем? Что она выпендривается… что ночью она наверняка его трахнет… что Анита и Кристина неизвестно что из себя корчат. Я улыбаюсь. Это Фалькенберг. Мелочный провинциальный Фалькенберг. Все же им повезло, что у них есть мы с Анитой — иначе о чем бы они сплетничали в понедельник? Я отвожу Аниту в сторону.

— Я исчезаю.

— С кем? С Юнасом?

Я беру ее за руку. Маленькая, свободная, прозорливая Анита… мы похожи друг на друга, как зеркальное отражение — похожи неотличимо, и при этом все наоборот, все перевернуто справа налево… поэтому мы так хорошо и понимаем друг друга.

— Я пошла, — говорю я. — Позвони завтра, и я все расскажу.

Я нежно жму ее руку… бессмысленно нежно, словно бы она была фарфоровая, эта рука — и иду к выходу.