– Вырвем, – сказал Санька.

– Ты не думай, что я жаден, – сказал Муханов. – Но если какой-либо тип на «Волге» гоняет, почему я не могу? Так?

– Верно, – сказал Санька. – Я сам такой. Мне тоже деньги нужны. Нас, наверное, в детстве воспитательной работой не охватили.

– Места эти не для роз. Помнишь шурфы? «Заготзерно» – компот по сравнению с ними. А раз так получается – отдай мне мой пятак, понял?

Муханов выпил еще перемороженного вермута и пошел в дальний угол барака, где веселились какие-то простецкие ребята. Они сидели на трех сдвинутых койках и дружно реготали над своими, понятными им одним шутками. Было в их гаме что-то столь безобидно-веселое, что даже женщины, которые в штыки встречали любой шум в позднее время, на сей раз молчали.

Санька Канаев решил написать письмо брату Семе. Он пытался изложить на бумаге, что такое Кертунг и почему там нельзя добыть столь необходимых человеку монеток. Но чем дольше он писал, тем больше ему вспоминался Кертунг, и в конце концов он бросил писать, а просто стал вспоминать. И чем больше ему вспоминалось, тем больше не верилось, что все это было с ним, с Санькой Капаевым, московским парнем, бывшим студентом и продавцом магазина. Снег и железный ломик. Он работал в спарке с Мухановым, может быть, если бы не Муханов, он бы так и не приспособился. Хорошо, что мало было на их долю этих шурфов, где долбишь бурку при свечке, и свеча горит с треском и удивительно быстро… Вот он Север, страна легких денег, приезжаешь в отпуск – аккредитивы пачками, покупай особняк или четыре машины. Кстати, о деньгах. Того, что дали, не хватит на билет до Москвы. Заработать бы как бы где бы, чтобы приехать фертом, пара вечеров в «Метрополе», а потом сесть перед братом Семой с пустым карманом и сказать: «Не тот вариант. Думай за меня дальше». Можно приехать и просто так, побитым щенком, припасть к плечу брата Семы, сам напросился, сболтнул тогда в пивной, прости, вразуми, больше не буду. Черт, хоть бы несколько сотен, чтобы вывернуться с честью: так, мол, и так, зарабатывать можно, но скучно…

Из дальнего угла барака, безмятежно покачиваясь, подошел малый в верблюжьем свитере и сказал:

– Брось канцелярию. Истина в вине, понял?

– Понял, – сказал Санька.

– Тогда идем к нам. Гуляем сегодня.

Канаев отправился туда, где призывным маяком горела мухановская шевелюра.

Ребята подвинулись, дали стакан. Муханов и здесь был в центре внимания, забрал гитару, играл перебор. И хоть играл он плохо, но был такой рыжий и так улыбался, что слушатели смотрели на него восторженными глазами. Всюду свой человек Муханов, пропади все пропадом, завьем горе веревочкой.

Какой-то человек все прислонялся к Санькиному плечу и спрашивал: «А откуда вы, как? На расчете, в отпуск?»

– Отпуск, – сказал Санька, – шестимесячный, – не сообразив, что в этих краях именно и полагался шестимесячный. – Пункт «г», понял? – уточнил Санька.

– А, – с разочарованием сказал человек и отодвинулся.

Утром его разбудила тоска.

Проснулся он гораздо раньше, но боялся открыть глаза, проснуться совсем, предчувствуя эту тоску. В бараке хлопали двери, и сквозь веки он чувствовал, как пробивается в замерзшие стекла синий рассветный сумрак.

Когда он открыл глаза, он прежде всего увидел Кольку Муханова. Тот спал на боку, выкинув из-под одеяла веснушчатую руку.

«Телеграмму надо дать, – вяло подумал Санька. – Телеграмму брату Семе». Она уже давно сложилась у него, эта телеграмма, наверное, он думал о ней вчера, может быть, думал даже во сне. Брат Сема пришлет деньги, и надо сесть в самолет.

Не выйдет у него возвратиться фертом. Трудовую придется выкинуть, нет, сохранить на память, бывал-де и я, осваивал Север.

Санька знал, что уедет отсюда легко, сорвется мотыльком па алюминиевых крыльях. Легкий он парень, Санька Канаев. Студент-продавец-шурфовщик.

А Муханов – что ж? Пусть выкручивается Колька Муханов.

Он поднял повыше подушку и прислонился к ней спиной, и тотчас же, как будто только это и надо было ему сделать, из темного угла барака шагнула фигура. Санька смутно вспомнил этого безликого малого.

– Здорово вы вчера, а, – парень с удовольствием причмокнул губами. – Здорово вы вчера дали.

Он сел на койку к Муханову, пружинная сетка прогнулась, и Муханов сразу открыл глаза.

– А вот и второй проснулся, – восхищенно сказал парень. – Голова, наверное, болит, а?

– Катись ты, – беззлобно прохрипел Колька. – Чего надо?

– Болит голова, – утверждающе сказал парень. – Сбегаю, а?

– Во, шакал, – удовлетворенно прохрипел Муханов. – Во, шакал, прямо с утра.

Он полез под подушку и достал деньги.

– Порядок, – сказал парень. – Правда, порядок, а?

Они пили водку с изображением какого-то дикого животного на этикетке. «Зверобой» пах больницей и быстро дал состояние бездумной лихости.

На противоположном ряду коек сидел седой старик. На тумбочке, застланной газетой, лежали куски рыбы, старик ел рыбу и смотрел па них.

– Ваше дело капец, – объяснял парень. – Потому – разведка. Потому что Чапдеев. Он здесь царь и бог. Такой он установил порядок. Сбежал бы ты, скажем, из стройконторы – плевать на твои сорок семь, пункт «г». А из разведки – выкинь трудовую или на материк улетай. Капец ваше дело.

Старик все жевал свою рыбу беззубыми деснами и смотрел на них.

– Папаша, причастись, – крикнул ему Колька.

– Не будет он, – сказал парень. – Я его знаю. Он пьяных не уважает.

– Смешной папашка, – усмехнулся Муханов. – Смешной, как тундра.

– Иди сюда, – неожиданно звонким голосом сказал старик. – Иди, не бойся.

– Я, что ли? – удивился Муханов. – На совещание?

Все-таки он встал и пошел к старику. Тот все жевал рыбу и смотрел на Муханова, пока он шел через проход в своих валенках.

– Явился по вызову, – хохотнул Муханов, обращаясь больше к ребятам, чем к деду. – По вызову в нетрезвом виде.

– Я тебя в рыбаки возьму, – все так же звонко сказал дед. – Рыбу ловить.

Колька озадаченно соображал несколько секунд, потом быстро и утверждающе спросил:

– И корешка возьмешь, дед?

– Кореш твой мне не нужен, – сказал старик.

– Без кореша не пойду, – безапелляционно отрезал Колька.

– Ладно, – сказал старик.

– Да ты золотой дед, – восхитился Муханов. – А мы, понимаешь, вот думаем, куда нам податься. Из разведки, понимаешь, ушли…

– А мне это не надо, не надо, – сказал старик. – Мне документов не надо.

– Тогда последний вопрос, – протрезвевшим голосом сказал Муханов. – Как заработок?

– Милый, – сказал дед и весь покрылся лучинками-морщинками. – Ко мне половина поселка просится. Сто рублей дают, только бы взял. А мне сто рублей не надо, я хороших людей ищу. К хорошим людям рыба идет. Я ее всю жизнь ловлю, я знаю.

– Дядя Митя, – раскатился парень. – Вы ребята держитесь за дядю Митю. Это такой старик…

– А ты мне не нужен, не нужен, балаболка, – сказал старик.

Потом Колька вернулся, и они стали допивать бутылку с диким зверем на этикетке. Старик все жевал и жевал свою рыбу, а они толковали, так, о разном, как будто так и положено: вчера – ничего, а сегодня – уже перспективы.

– Что вчера за ребята были? – повернулся к парню Санька.

– Так это Гайзулина ребята, неужели не слыхал? Шурфовщики. Знаменитая бригада. Меньше четырех на нос в месяц не бывает.

– Фартово, – сказал Муханов и постучал себя по коленке рыжей рукой. – Четыре в месяц – жить можно.

– Ну а ты? – спросил Санька.

– А я кореш этим ребятам, – сказал парень и нагло посмотрел Саньке в глаза. – Очко моя специальность, понял? – Он подмигнул доверительно и улыбнулся. Двух передних зубов у него не хватало.

– Это что? – спросил Муханов и постукал себя по зубам.

– Бывает, – жестко ответил парень.

Дед завернул остатки рыбы в газету и шустро натянул полушубок.

– Пошли, – громко скомандовал он.