Катастрофа разыгралась в марте перед самой пасхой и севом. Приготовленные семена были уже не нужны.

Кривенко и Лодыгин спешно поехали в Новороссийск, к высшему начальству, предварительно обмерив оба участка — и свой и соседний.

На море свирепствовала буря, пароходы не ходили. Да друзьям не привыкать было добираться пешком. Но поход в Новороссийск ничего не дал — их огорошили тем, что договор общины с правительством до сих пор не заключен, а обмер земель, как всем известно, был приблизительный!

Переговоры с самим «г. С.» вести было невозможно — он безумно нервничал, кричал, наотрез отказывался разбираться с межеванием. Тяжелый удар не сломил друзей. В письмах к сочленам они предлагают продать землю «хоть по 15 рублей (за десятину) или даже дешевле и купить другую». Кривенко тут же сообщает: «Здесь же неподалеку продается земля, которая будет много лучше нашей и будет совершенно чистой землею». Нужно спешить с общим делом, «потому что время уходит, тянешь какую-то глупейшую канитель и ничего не делаешь», жалуется Кривенко, ни дня не могущий просидеть без физической работы.

Наконец, «г. С» «милостиво» согласился дать 400 рублей за все, что было сделано колонистами, — за весь их гигантский труд — очистку места, постройки, сад, пчельник, огород и поле.

Глеб Успенский помог продать оставшийся за колонией клочок земли К. М. Сибирякову — дешево чрезвычайно, но это еще оттого, что начавшаяся война с Турцией внесла новые разрушения в хозяйство России, а цены на землю упали.

Русско-турецкая война уже заканчивалась, когда Кривенко и Лодыгину удалось снять с рук финансовые путы по ликвидации колонии: каждый из московских членов (женщины Оленины, братья Немчиновы и Евреинов) получил по 70 копеек за внесенный рубль.

Кривенко, Лодыгин и Мальцев потеряли все.

Только через несколько лет, когда «г. С.» неожиданно скончался от «нервной болезни» и производилось уже окончательное размежевание казенных участков, выяснилось, что передача ему земли была сделана неверно: у общины вместо 1000 десятин оказалось всего 625. И казна с фарисейскими извинениями возвратила им взнос за 375 десятин. Но восстание горцев после русско-турецкой войны в ответ на притеснения царского правительства заставило многих колонистов покинуть этот край, и Северный Кавказ на некоторое время запустел.

Кривенко же, друживший с горцами, купил здесь маленький участок земли в 48 десятин и еще долго — до самой смерти в 1890 году — продолжал свой социальный опыт. Его заступничество за горцев и постоянная помощь, его идеи, излагаемые ясно и доходчиво, создали ему такой авторитет, что гуляла тогда по Туапсинской округе поговорка: «Без Кривенка черкесы пропадай».

Писатель-народник Николай Николаевич Златовратский, автор популярного в те годы романа «Устои» и повести «Крестьяне-присяжные», друживший с Кривенко, оставил интересные воспоминания о том, какое впечатление на автора «Отцов и детей» произвел рассказ о кавказской колонии интеллигентов-разночинцев, руководителями которой были Кривенко и Лодыгин.

«Тургенев все расспрашивал о новых оригинальных людях. Ему, между прочим, тут же были указаны некоторые из кавказских колонистов прежнего еще, не «толстовского» типа. Тургенев, внимательно выслушав, сказал, что «занят мыслью глубоко изучить это явление», что «у него теперь имеется план изобразить социалиста, именно — русского».

Но почему же не написали ничего о «русских социалистах-колонистах» их ближайшие друзья, писатели-народники Павел Владимирович Засодимский, Всеволод Михайлович Гаршин, Глеб Иванович Успенский, сам Златовратский, хотя планы это сделать, судя по сохранившейся переписке с Кривенко, у них были?

Есть такое объяснение: в те времена шли аресты ходоков в народ, и потому нельзя было сказать всю правду, не навредив друзьям: около четырех тысяч ходоков было схвачено лишь в 1874 году.

Другое дело — Тургенев, маститый писатель, могущий издать такой роман за рубежом. Но тяжкая болезнь и смерть (1883 г.) помешали ему исполнить свое намерение.

…Закончив дела, простившись с полюбившейся им землей, уходили из колонии последние могикане. За единственной при партии подводой с пожитками, которой предстояло прогрохотать свыше 1000 верст по ухабам, шагал рядом с рабочими Александр Лодыгин, как сообщает Слобожанин, «такой же веселый и бодрый, как прежде».

1878 год… На патронном заводе в Петербурге администрация нанимала рабочих откачивать грунтовую воду. Платили за эту изнурительную работу 60 копеек вдень. Веселый рослый человек с гвардейскими усами, в затрапезной грязной робе весь день таскал тяжелые ведра, а вечером, переодевшись, бежал то в публичную читальню, недавно открытую народниками, то на лекции РТО (Русского технического общества) в Соляном городке, то сам выступал с лекциями, то встречался со многими людьми из окружения боевого журналиста-народника Сергея Кривенко — с Глебом Успенским, Гаршиным, Михайловским, Засодимским, Златовратским, Терпигоревым-Атавой, многим из которых время готовило вскорости жестокие испытания — аресты, ссылки или трагическую смерть.

Какие у него, известного изобретателя, вновь ввергнутого в нужду, могли быть дела с ними? Есть одна странная фраза в биографии, написанной со слов Александра Николаевича в 1910 году:

«Лодыгин, между прочим, занимался взрывчатыми веществами…»…Патронный завод на острове Голодай (Уральская ул., 3) позже стал носить имя похороненных здесь в 1826 году декабристов. В 70-х годах рабочие его по своей революционной активности были едва ли не на первом месте среди пролетариев столицы. П. Я. Канн, автор брошюры «Северный союз русских рабочих», пишет, что здесь в 1873 году работал революционный кружок, в 1875 году прошла забастовка юных рабочих, а в 1876 году рабочие завода активно участвовали в демонстрации на Казанской площади, где впервые выступил Г. В. Плеханов (как помним, тамбовец и выпускник Воронежского корпуса). 9 декабря 1877 года на патронном заводе произошло еще одно историческое событие — руководители «Северного союза» Г. В. Плеханов, С. Н. Халтурин и другие оказали дружный отпор полиции, мешавшей провести похороны шести погибших от взрыва рабочих. Вот на каком предприятии почему-то работал Лодыгин. Все основания думать, что неспроста он пришел именно на этот завод: ведь в конце 70-х годов народники повернули от пропаганды среди крестьянства к пропаганде среди рабочих.

Лодыгин работает после патронного то помощником инженера-металлурга на заводе бывшем принца Ольденбургского, то там же — инженером-металлургом ночной смены. Наконец с возвращением в Россию Яблочкова, ставшего мировой знаменитостью, — на его заводе в качестве техника.

Павлу Ивановичу Яблочкову вскоре после переезда из Парижа, несмотря на репутацию миллионера и ореол мировой известности, пришлось иметь немало неприятных разговоров с высшими представителями полицейской власти в России. Для них были подозрительными и его знакомство с некоторыми членами русской политической эмиграции в Париже, и материальная помощь, которую он оказывал некоторым эмигрантам, в частности знаменитому Герману Лопатину.

О Германе Александровиче Лопатине, друге К. Маркса и первом переводчике «Капитала» на русский язык, в среде русской революционной молодежи ходило много легенд. Способствовали сотворению их факты его боевой революционной биографии: поездка в Италию на помощь Гарибальди, создание «Рублевского общества» для изучения экономики и быта России, дерзкие побеги из тюрем, освобождение из ссылки Петра Лаврова, отчаянная попытка вывезти из сибирской ссылки Николая Чернышевского…

Лодыгин был знаком с легендарным Лопатиным через общих друзей. Лопатин хорошо знал и Сергея Кривенко, поддерживающего связь с русской эмиграцией и участвовавшего в 80-е годы в издании «Листка «Народной воли»; и Николая Русанова, народника-пропагандиста, будущего родственника Лодыгина (Русанов и Лодыгин были женаты на сестрах Заседателевых); и Павла Яблочкова, которому Лопатин дважды помогал как юрист (под чужой фамилией): в 1875 году в Москве при расплате изобретателя с русскими кредиторами, а в 1879 году — с французскими. Но ведь друзья моих друзей — мои друзья… О дальнейшем участии Лодыгина в народническом движении известно немного (в силу своих пристрастий и знаний он мог больше заниматься технической частью дела, что наиболее конспирировалось).