Юлиус Пайер
Чтобы получить мало-мальски наглядное представление о курсе корабля в Ледовитом океане, целесообразно спроецировать на белый экран траекторию полета кухонной мухи, ведь, огибая айсберги, уклоняясь от спаянных паковых фронтов, наседая на льдины и с треском их проламывая, лавируя в лабиринте разводьев, корабль идет курсом, который в целом похож на раздерганный, спутанный клубок ниток, а не на ровную линию. Именно таков их путь в прибрежных водах Новой Земли. Марсовой в «вороньем гнезде» кричит до хрипоты. Открытая вода! К ветру, лево на борт, четыре румба, пять румбов!И штурвал под руками боцмана Лузины мгновенно поворачивается; руль стремительно меняет углы поворота, будто крыло перепуганной птицы. «Тегетхоф» пробирается сквозь слепяще яркий, блистающий мир ледяных осколков.
12 августа – они-то думали, что вокруг никого нет, – из пелены тумана внезапно выныривает чужой корабль. Вдохновляющий образ пока столь мал и смутен, что впору принять его за мираж, однако корабль плывет не килем вверх, как мираж, а чин чином идет навстречу, с поднятыми топселями, и если на миг зажмуришься и опять откроешь глаза, он по-прежнему там. Немного погодя вспыхивают крохотные звездочки, ало-золотое дульное пламя, сигнальные выстрелы! Это фрегат. Но самое замечательное – флаги, которые как раз поднимают на мачтах: норвежский… и австрийский! Австрийский флаг в здешнем безлюдье, оглашаемом сейчас матросскими «ура». «Белый медведь», граф Вильчек, меценат и друг, отправился со Шпицбергена им вдогонку! Несмотря на сложную ледовую обстановку, он намерен сдержать данное в Вене обещание и заложить для экспедиции на мысу Нассау провиантский склад, первое прибежище, на случай если и «Адмирала Тегетхофа» постигнет то же, что произошло на днях всего в нескольких морских милях отсюда: яхты «Исландия» и «Вальборг» были раздавлены льдами и затонули, – так рассказывает граф, поднявшись из шлюпки на борт «Тегетхофа» вместе со своими спутниками, бароном Штернэкком, императорско-королевским придворным фотографом Вильгельмом Бургером и профессором геологии Хансом Хёфером. Сколько погибших? Граф не знает. Он привез с собой шампанское.
В кильватере «Тегетхофа» «Белый медведь» еще несколько дней идет дальше на север, до Баренцевых островов, прозванных норвежскими моряками Три Гроба. Там провиантский склад при необходимости будет достижимее, чем на мысу Нассау. С каждой милей растет опасность, что льды заблокируют корабли и вынудят их к зимовке в безлюдных каменных пустынях Новой Земли. У «Белого медведя» нет ни паровой машины, ни тяжелой оснастки, и зимовка для него равнозначна смерти. Но граф не желает поворачивать обратно, пока не желает. Перед Баренцевыми островами льды смыкаются. Корабли стали. Придворный фотограф Бургер неподвижно стоит среди торосов и смотрит в объектив на край света – голые черные скалы, небо и лед.
Аварийный запас продовольствия (две тысячи фунтов ржаного хлеба в бочонках и тысяча фунтов гороховой колбасы в запаянных оловянных ящиках) перевозят на собаках на Три Гробаи складируют на вечные времена среди тамошних скал. Никто из них никогда сюда не вернется. Профессор Хёфер, геолог, собирает окаменелости.
Погребенная в известняковых скалах Баренцевых островов фауна неопровержимо свидетельствует, что некогда в этих высоких широтах простиралось теплое море, в чьих водах, конечно же, никоим образом не могли купаться такие огромные ледники, как сейчас. В ту пору и здешний край, теперь совершенно мертвый и похороненный во льдах, переживал, стало быть, эпоху буйного расцвета. В море кишела тысячеликая, зачастую хрупкая и изящная фауна, тогда как на суше – доказательством тому находки на острове Медвежьем и на Шпицбергене, соответствующие тогдашней эпохе, – росли похожие на пальмы исполинские папоротники. Мы называем этот период истории Земли каменноугольным; то была благословенно-щедрая юность Крайнего Севера, который эволюционировал скорее, спешил навстречу умиранию торопливее, чем южные зоны, по сей день живущие в полную силу, в каждодневной изменчивости… Если беглый взгляд на погребенные здесь окаменелости воскрешает в нашем представлении картину некогда буйной жизни, многообразные формы органической природы, то взгляд в настоящее Баренцевых островов поневоле навевает прямо-таки мрачное уныние.
Ханс Хёфер
Пока они заперты возле островов, по распоряжению Вайпрехта к корпусу барка крепят тяжелые, свободно подвешенные брусья – подвижную защиту против мощи грядущих ледовых сжатий; эти брусья должны принять на себя напор льдов. Пайер, Клотц и Халлер то и дело запрягают собак в санки и гоняют по льду, пытаясь укротить свирепых зверюг. Собаки тянут плохо. А потом егеря добывают первого белого медведя. Праздник. Собак вовсе не обуздать.
18 августа по случаю дня рождения Его Величества императора Франца-Иосифа I на борту был устроен торжественный обед, на который пригласили всех господ с «Белого медведя» («Исбьёрна»), г-н граф Ханс Вильчек предоставил необходимое по сему поводу шампанское. За столом командир корабля г-н Вайпрехт стоя произнес здравицу в честь императора – несомненно, впервые среди льдов и в непосредственной близости от Новой Земли; с «Белого медведя» доставили также свежий олений окорок, превосходный на вкус. Подавали на обед вот что: черепаховый суп, дроздов с пикулями, оленье жаркое с картофельным пюре, рагу из курятины с фасолью на лопатку, пироги со сливовым вареньем и малиновым повидлом, а под конец сыр, хлеб и сливочное масло, затем черный кофе и отличные сигары, предназначенные для особо торжественных случаев, потом пошли разговоры, мы вспоминали родину и милых своих близких.
Отто Криш
У матросов трапеза попроще, меню не сохранилось. Обедают за отдельными столами. Боцмана Лузину, ледового боцмана Карлсена и машиниста Криша приглашают к офицерскому столу лишь по особенным случаям. Но придет время, когда не будет уже ни столов, ни корабля; все вместе они будут сидеть во льду, с почерневшими руками и растрескавшимися от мороза лицами, и жевать сырой тюлений жир. Под рубахами они будут носить фляжки со снегом, чтобы после тяжких многочасовых переходов, когда придется самим тащить санки, иметь глоток-другой безвкусной воды.
В 10 часов вечера мы встали из-за стола, и господа с «Белого медведя» вернулись на свой корабль, а я записал эти строки и лег в постель.
Отто Криш
20 августа во льдах наметились кой-какие изменения – судя по всему, нам удастся продолжить плавание; поэтому на следующий день мы поднялись на борт «Исбьёрна», чтобы попрощаться с графом Вильчеком, командором бароном Штернэкком, профессором Хёфером и г-ном Бургером. Прощание было необычное. Если у людей, и без того отлученных от остального мира, разлука возбуждает более сильные эмоции, нежели всегда, то здесь она не могла не вызвать глубочайшей растроганности… Мглистым днем при свежем норд-осте мы под парами прошли мимо «Исбьёрна» на север; скоро «Исбьёрн» утонул в тумане, скрылся из глаз… Во второй половине дня мы очутились в полынье (окруженное льдами открытое водное пространство, пруд среди моря. – Прим.); но уже следующей ночью и здесь сплошные ледовые барьеры преградили нам путь.
Юлиус Пайер
22 августа нас окружает сплоченный лед, в 4.30 утра гасим топки и ждем подвижки льдов, начинается сильный снегопад… Нынче сдохла от заворота кишок одна из двух наших кошек.
Отто Криш
Ждать. Дни. Недели. Ждать. Месяцы. Годы. Ждать до отчаяния. Ледяная ловушка больше не откроется. Никогда. На сороковой день после выхода из тромсёйской гавани застывшее море обступает «Тегетхоф» со всех сторон. Открытой воды нет нигде. «Тегетхоф» уже не корабль, а хижина, зажатая льдинами, убежище, тюрьма. Паруса – бестолковые тряпицы. Паровая машина – балласт. Штурвал – нелепость. Запись ледового боцмана Карлсена в вахтенном журнале сообщает координаты блокады: 76°22′ северной широты и 62°3′ восточной долготы. Выпавший снег был мелкозернистым и твердым.
