Так шли дни за днями. В конце концов она придумала себе развлечение — стала выезжать по выходным в Москву, одетая дорого, но не броско, цену ее вещам мог определить только человек, сам одевающийся в таких же магазинах.
Анна оставляла свою машину где-нибудь на платной стоянке и шла бродить пешком по улицам. Чтобы не думали, будто она ищет знакомства, Анна напускала на себя деловой вид. Будто бы в свой единственный выходной день она, как и все прочие особы ее возраста и положения, делает необходимые покупки для себя и своей семьи. На самом деле мама и тетенька целиком освободили кормилицу от забот по хозяйству, а модные тряпки Анну давно уже не интересовали. Она покупала новую одежду только по мере необходимости. А кому ей надо понравиться? Некому. Все равно никто не оценит.
Главное, что на этих улицах Анна не чувствовала себя такой одинокой. Время летело незаметно, и уставала Анна так, что, свалившись вечером в постель, засыпала глубоким и крепким сном, без всяких сновидений и ночных кошмаров.
Однажды, очарованная хорошей погодой, Анна погуляла в парке Горького, а потом забрела на уличный вернисаж, где выставлялись на продажу картины. На ее взгляд, это была просто бездарная мазня, еще хуже той, которой занимался когда-то ее отец и той, которую приносил в дом Ленский. «Лубочная живопись» не отличалась разнообразием сюжетов: румяные яблоки на блюде, кони в упряжке и без, цветы в вазах, яркие пейзажи. Но это пользовалось спросом, иначе никто бы не стал писать такие картины. Закон рынка. Анна уже пожалела, что сюда заглянула.
Собравшись уходить, она вдруг наткнулась на крохотный закуток, где сидела одинокая тетка лет под шестьдесят, в старых джинсах и болотного цвета робе. Анна глянула за ее спину: на серой, местами ободранной стене висело несколько картин в дешевых рамах. Та же сирень, те же лошади, лес после дождя. Она замерла: все было так же, как у всех, и не так. Смелая, резкая кисть небрежно, словно бы затем, чтобы поскорее от всего этого отделаться, точными мазками набросала великолепные пейзажи. Цвет был приглушенным, никаких ярких красок и четких линий: полутона, расплывчатость, отчаяние и странная гармония тлена во всем.
— Ваши работы? — резко повернулась Анна к женщине.
— Нет, что вы! Сынок мой писал. Он дома сидит, все малюет и малюет. Дал вот несколько картинок. Отнеси, мол, мама, на рынок. А здесь за одно место, знаете, сколько дерут? А этой сирени да коняг полным-полно. Чего тут сидеть? Лучше бы пошел работать, как все нормальные люди…
— Сколько вы хотите?
— За какую? — радостно встрепенулась женщина.
— За все.
— Не поняла? — Она растерялась.
— Я хочу все. И телефон вашего сына. — Ей показалось, что женщина от счастья сейчас заплачет…
Так в ее жизни появился странный человек Стас Шацкий. Он прибился к их дому, как всеми брошенный щенок: жалкий, болезненно худой и весь какой-то облезлый. К достоинствам Стаса не принадлежали ни сила воли, ни приятная внешность, впрочем, кроме его таланта к ним вообще ничего не принадлежало. Стас стал для Анны тем, чем в свое время она поначалу была для Ленского — умным собеседником, с которым можно скоротать долгие одинокие вечера. Что касается дальнейшего, то у Шацкого были несколько иные склонности. Он предпочитал женщинам мужчин. Узнав об этом, Анна сначала хотела Стаса изгнать, чтобы не допустить до Сашки, но тощий, безобидный художник так расстроился и клялся такими страшными клятвами, что никогда, ни за что, ни под каким видом, что Анна сдалась. Только велела обеим наседкам хорошенько приглядывать за мальчиком и Стасом.
Впрочем, что касается постели, Стас был абсолютно не в ее вкусе. Анна всю жизнь любила мужчин сильных, высоких, спортивного сложения и только брюнетов, Ленский был не в счет, потому что это был Ленский. Плешивый бесцветный Шацкий в этом плане ее никак не привлекал. Поэтому Стас безнаказанно появлялся в ее спальне со своими рассуждениями об искусстве, о смысле жизни и прочей белибердой. Анна слушала его, закрывшись одеялом до самого подбородка, так, на всякий случай, чтобы не пялился, и сладко засыпала под этот монотонный голос. Рассуждения Шацкого, в отличие от его картин, оригинальностью не отличались. Он хаял всех без разбору и постоянно жаловался на бессмысленность существования и засилье бездарностей. Все это напоминало Анне отца, только у Стаса действительно был огромный талант. Ее мать благодаря этим воспоминаниям была от Шацкого в восторге, она прикармливала художника и часами слушала его занудливые рассуждения, когда Анна была занята.
До встречи с Анной Стас вместе с матерью жил в коммунальной квартире. Работать там ему было неудобно, и он стал так часто появляться в доме, что в итоге выклянчил себе под мастерскую одну из комнат на третьем этаже, давно заброшенную за ненадобностью. Анна со вздохом разрешила, мама и тетенька навели там порядок, и художник устроил в комнате маленький храм чистого искусства, а по-простому говоря — бардак. Анна боялась туда соваться и не переставала удивляться, когда из этого царства грязи, пыли, пролитых красок и немытых кистей вдруг показывалась на свет божий очередная картина, поражавшая своей гармонией и красотой. Впрочем, она сама иногда эксплуатировала Стаса, заставляя его делать наброски для агентства. Тот морщился, но в итоге выдавал свои небрежно написанные, как и на продажу на вернисаже, работы, в которых было главное: свежая идея.
Анна многим своим знакомым рекомендовала купить его картины, как надежный источник вложения капитала, пробовала даже спонсировать выставку работ Шацкого, чтобы помочь ему заработать деньги, но крашеная бумага, как он презрительно их называл, Стаса интересовала мало. Он часто вертел в руках рубли или доллары и философствовал:
— Вот, наделали же люди дерьма: где тут идея, колорит, оригинальность композиции? Мазня мазней, а какие страсти из-за нее кипят! Крашеная бумага, вот и все. Я могу гораздо лучше бумагу раскрасить, зачем мне эта?
— Ну да, — возмущалась Анна. — Если бы я тебя не отыскала случайно, так бы и умер с голоду без этой бумаги, идеалист!
— Благоде-е-е-етельница,— дурашливо блеял Стас. — Думаешь, я с тобой из-за денег живу?
— Не со мной, а у меня, ты не путай, юродивый. Я просто уверена, что ты, как и все, хочешь хорошо кушать.
— Я красоты хочу, я, можно сказать, ради нее и родился. А живу здесь, потому что в этом доме — совершенство увядания. Вы все обречены на вымирание.
— Что ты мелешь? Кто здесь собирается умирать? — ругалась Анна.
— А вот увидишь, и я хочу все увидеть сам. И запечатлеть.
— Дурак. Первый ты здесь умрешь — еще одно слово, и я тебя пришибу.
Стас щурил на нее свои рыжие глаза с голыми веками:
— Тебе без меня будет скучно.
Анна только вздыхала, со Стасом ее дела шли куда лучше, и в доме было существо, равное ей по интеллекту, которому иногда можно было пожаловаться на жизнь.
Иногда он исчезал по своим голубым делам, хотя Анна понять не могла, кто вообще может на Шацкого польститься. Но тем не менее приятели у Стаса были. Они иногда звонили ему, и Анну тошнило от одного только звука их вкрадчивых и виноватых голосов. Впрочем, она снисходительно относилась к людским слабостям и никогда не лезла в чужую личную жизнь.
А вот свою не мешало бы устроить. После Малиновского у нее долгое время никого не было, и даже Шацкий как-то раз заметил, что хозяйке не мешало бы завести себе любовника, чтобы перестать бросаться на нормальных людей.
Она долго думала, как решить эту проблему и не нашла ничего лучше, как по дороге на работу купить газету с частными объявлениями. Ей нужна была только одна рубрика: «Знакомства». Желающих устроить свою личную жизнь оказалось на удивление много: писали и девушки, решившие продать себя состоятельным мужчинам без жилищных и материальных проблем, и юноши, искавшие состоятельных дам для того, чтобы предложить им свое молодое и неутомимое тело, и даже парочки, которым вдруг стало скучно. Анна читала объявления с маркером в руках, выискивая подходящее.
