Я замолкаю. С одной стороны, я атеист – ведь миллион лет прошёл, а Мастер так и не явил своего лика, я понятия не имею – кто или что он такое. С другой – определённо, я не сам себя создал, меня направили на Землю. Этот факт меня смущает и не позволяет впасть в полнейший атеизм. Однако… вот представьте, что вас сотворил хомяк. И Вселенную тоже. А вы этого хомяка никогда не видели. И в определённый момент небесный хомяк умирает. А вы продолжаете считать, что он жив, и приносите к пустой клетке зёрна пшеницы… Или хрен знает, чем там кормят хомяков. Может, и Мастера уже давно нет, а мы на Земле тупо выполняем свою работу. Чисто по инерции.

Я не удержался – краем глаза глянул вниз, и меня мутит.

Надо срочно переключиться на состояние призрака. Раз, два, три… Блин, не получается, – нервничаю. Ужасно, ноги ватные, в глазах темнеет. Настоящая аэрофобия. Может, по приземлении сходить к психологу? Я же не Полемос всё-таки, могу беседовать спокойно, тема боязни полётов популярна среди людей. Церковь жалуется, что забыли Бога? Да у них просто креатива не хватает. Пусть посадят по священнику в каждый авиалайнер, увидят, как во время грозы пассажиры истово крестятся с очередным проблеском молнии. Ну, мне молиться некому. С трудом отворачиваюсь от огней внизу – минуем большой город. Скорее бы оказаться в Небоскрёбе. Летать – просто поганое ощущение.

– Теперь моя очередь спрашивать, – стараюсь отвлечься я, придумав свинский и неполиткорректный вопрос (да-да, мне в теневом мире всё можно). – Скажи, почему так много музыкантов дают дуба? Вы на удивление своеобразный народ, Элвис. Стою я над ванной с трупом Уитни Хьюстон, её душа отделяется от тела, смотрит на меня (я, по американскому обычаю, в плаще из грубой ткани и с косой), быстро поправляет волосы и тоном заговорщицы спрашивает: «Ну, и как я выгляжу?». Когда я вёл певицу в Бездну, она нервно озиралась – а куда делись журналисты? Я твёрдо уверен – инопланетян нет, ибо я ни разу не забирал их души. Но вы явно прилетели с другой планеты. Жизнь удалась – вилла, «кадиллак» из золота, девочки, едва завидев, визжат. И для чего тоннами пожирать антидепрессанты? Старый добрый кокаин уже отменили?

Элвис вздохнул. Души часто поступают так по инерции, хотя воздух им не нужен.

– Сэр, тут особая вещь, – он понижает голос до бархатного шёпота. – Это стиль, так положено, сэр. Став звездой, ты вступаешь в закрытый клуб и обязан вести себя соответствующим образом. Организовать на кухне питомник слонят, молиться экзотическим богам, носить пальто, сшитое из плюшевых мишек, – в общем, ни дать ни взять беглец из сумасшедшего дома. Только тогда публика признает в тебе небожителя. И вот представьте, сэр, приходите вы после концертов домой, ищете в прихожей, как включить свет. В темноте вы сталкиваетесь со слонёнком, а затем на вас сыплются статуэтки богов вперемешку с плюшевыми мишками. Поневоле антидепрессанты понадобятся. Я уже не говорю о ситуациях, если альбом провалился в продажах, критики разругали новую песню, люди не пришли на концерт. Артисты – ранимые люди.

– Проще сказать – придурки, – резюмирую я. – Ты знаешь, многие до сих пор не верят, что ты умер. Они думают, тебя похитило ЦРУ, ты ушёл в монастырь или решил жить в уединении, сделав пластическую операцию вкупе с инсценировкой похорон.

Элвис ёрзает в кресле – парень ненавидит теории заговора. Да, не каждому приятно узнать: фанаты влезли в твою могилу, чтобы проверить, есть ли тело внутри[7].

– А это нормально, сэр, – произносит он после паузы. – Вы знаете Грету Гарбо?

– Я вообще-то всех знаю.

– Да, прошу прощения. Она ушла из кино молодой и вела затворнический образ жизни. Ни с кем не общалась, не давала интервью, любила гулять по городу одна. Гарбо отдала вам душу, когда ей было восемьдесят четыре года, на могильной плите не указан её возраст и нет фотографии, – читал подробности в газете живых. Пережила меня на тринадцать лет, представляете? Грета умудрилась запомниться молодой и красивой. И главное, люди верят, что она умерла. А я только и слышу, как в фильме «Люди в чёрном»: «Элвис не умер, он просто улетел домой». Ты не только живешь с мифами – ты с ними и умираешь. По статистике, я богатейшая мёртвая знаменитость в мире. Думаете, сэр, мне это нужно?

Я усмехаюсь. Знал бы он, сколько мифов разносят про меня.

– Осталось три минуты, сэр, – информирует Элвис. – Мы уже почти в Петербурге, сэр.

– Прекрасно, – говорю я, борясь с желанием не смотреть вниз. – Спой что-нибудь.

Элвис откашливается. Улыбается. И заводит тихим голосом:

Я вздрагиваю. Не может быть. Мне чудится? Нет. Похоже, это действительно…

«Мустанг» проваливается в воздушную яму.

…Я осторожно беру с подноса чашку чая. Выглядит как чудовищная бурда и таковой является – ибо заварен пакетиком. Чашка с коричневым ободком по краям, чувствуется, её мыли ещё при испанских колонизаторах Калифорнии. Гении очень часто рассеянны, им комфортно в полном хаосе. Этот – не исключение.

– Вам нравится?

У него старческий, дребезжащий голос. Но звучит, словно музыка.

– О, чай великолепен, – польстить гению никогда не повредит. – Должна сказать, что я ваша большая поклонница. Для меня огромная честь – забрать вашу душу.

Я – в облике прекрасной семнадцатилетней девушки. У меня пышущее свежестью личико без капли румян, на голове веночек из цветов, и я вся-вся такая няшечка. Платье простенькое, в синий горошек, и я босиком – так, знаете ли, романтичнее.

– Вижу, вы читали мой рассказ «Смерть и дева», – смеётся Рей Брэдбери. – Чертовски лестно. Там Смерть пришла за старушкой в образе прекрасного юноши, а вы явились в виде моей первой любви. Интересно, вы тоже мечтаете переспать со мной?

Я давлюсь чаем – честное слово, непроизвольно. Эти фантасты как чего скажут – не поймёшь, шутят или нет. Хуже только философы. Пока я Эммануила Канта провожал в Бездну, он мне весь мозг по дороге съел, беседуя на тему – есть ли я тот, кем я являюсь? К концу пути я сам был бы рад утопиться в Бездне, лишь бы он заткнулся.

– Э-э-э… простите, нет, мистер Брэдбери.

– А у вас, леди Смерть, когда-нибудь был секс со знаменитостями?

– У меня в принципе ни с кем не было секса, – мямлю я, догадываясь, как сейчас пунцовеют мои щёки. – И какое отношение эта тема имеет к текущей ситуации?

Тут я сделаю отступление. Вам, разумеется, будет трудно со мной согласиться, но в вечном существовании есть веский минус. Вот ты приходишь за человеком, которому всего-то от роду 90 лет – по сравнению с твоим миллионом это даже не новорожденный младенец, а фактически сперматозоид. А ты всё равно испытываешь к нему уважение, и даже, страшно сказать, пиетет. Такие люди обычно спокойны, рассудительны и поджидают Смерть давным-давно. Желать от них почтения или преклонения не стоит. Но Бредбери, по крайней мере, вежлив.

– То есть вы девственница? – спрашивает он с такой жёсткой задумчивостью, что кажется – дай ему волю, он отправил бы меня на гинекологическое кресло.

– Можно и так сказать, – бурчу я. – Интересно, а что вы от меня хотите, мистер Брэдбери? Мне довольно трудно подобрать себе пару, поскольку я создана в единственном экземпляре. И пусть я выгляжу в данный момент человеком – я им не являюсь. Я могу стать и демоном, и скелетом, и чудовищем, чешущимся от количества рогов, – моё тело подвергается любой трансформации. Существа, подобного себе, я за время моей работы на Земле не встречала. Не факт, что мы бы поженились – но, по крайней мере, я смогу протестировать его на совместимость.