В начале февраля следующего года «Мертвая голова» вместе с пятью армейскими пехотными дивизиями и многочисленными отдельными подразделениями была полностью окружена в снегах под городом Демянском. Фюрер не позволил отступить, и противник, провалив фланги немецкой обороны южнее и севернее города, сомкнул кольцо позади него. Казалось, что мороз должен сделать невозможным ведение дальнейших боевых действий с обеих сторон, но русские беспрестанно атаковали и обстреливали окруженную группировку, командование которой принял генерал фон Алефельдт. Три советские армии, не считаясь с собственными потерями, наносили по плацдарму со стотысячным немецким гарнизоном удар за ударом. Связь с основными силами осуществлялась только посредством воздушного моста, и если бы его не было…

Наступили недели нечеловеческих испытаний. Снаряды не брали промерзшую землю, разбрасывая лишь снег и обломки, именно обломки, непогребенных, заледенелых трупов. Были часы, когда Ротманн не верил даже в один шанс из тысячи, что выживет в этом ледяном аду. Он рассмеялся бы в лицо любому, кто сказал бы, что это еще возможно. Но когда на позициях появлялся хромающий Эйке, желание драться и уцелеть вновь возвращалось.

Однажды во время яростной танковой атаки противника одинокая русская «тридцатьчетверка» прорвалась до второй линии обороны. Достигнув траншеи, она развернулась и, взметая снег, пошла прямо вдоль нее. Гусеницы с лязгом проносились над падающими на дно окопа солдатами. Правая шла по брустверу, левая – по задней кромке. Свернуть без риска провалиться одним боком в траншею танк уже не мог. Ему ничего не оставалось, как, давя пулеметные ячейки и тех, кто не успел спрятаться, двигаться вперед.

Оказавшийся в этом окопе Отто Ротманн едва успел стащить растерявшегося пулеметчика и его «МГ-34» с бруствера и броситься вниз. Промерзшая земля, прочная, как бетон, не обрушивалась под многотонной машиной. Упавших только припорашивало снегом. Когда танк прошел дальше, Ротманн вскочил, вытряхивая снежную пыль из-за шиворота и посмотрел ему вслед. В это мгновение «тридцатьчетверка» неожиданно провалилась вниз, и верх ее башни стал почти вровень с землей.

Перекрытие оказавшегося на пути блиндажа, на котором экипаж хотел развернуться, не выдержало и вместе с машиной рухнуло, раздавив находившихся внизу раненых и обмороженных из соседнего артдивизиона. Поскребя под собой гусеницами, танк заглох. Его пушка оказалась зажатой между обломками вздыбленных бревен, и башня была лишена возможности повернуться.

Бой на этом участке затих. Все, кто были рядом, смотрели на попавший в ловушку танк, медленно подходя ближе. Кто-то достал гранаты, но прозвучала команда ничего не предпринимать. К танку приставили автоматчиков с заданием пленить или в случае сопротивления уничтожить экипаж. Но время шло, а никто не пытался выбраться наружу.

Через час подъехал Эйке. Тяжело опираясь на свою трость – еще в июле он был серьезно ранен в ногу, – группенфюрер подошел ближе.

– Где экипаж?

– Еще там, – ответил стоящий рядом солдат.

– Ну-ка постучи!

Солдат снял саперную лопатку и, пробравшись между вздыбленных досок разрушенного блиндажа, постучал ее ребром по башне

– Эй, вы, там! – закричал он. – Вылезай!

Он постучал еще несколько раз, но никто не отзывался и не пытался открыть люки.

– Что ж, пусть сидят, – сказал Эйке. – Через несколько часов они просто замерзнут.

Возвращаясь к машине, он сказал кому-то из офицеров:

– Пусть не толпятся вокруг. Русские могут подорвать боекомплект.

Не успел Эйке уехать, как опять загрохотало. Со всех сторон посыпались снаряды, а из леса снова появились танки. Бой продолжался до самого вечера, и о плененной «тридцатьчетверке» на некоторое время позабыли.

На следующий день в расположении «Мертвой головы» появился сам командующий. Генерал пехоты Брокдорф фон Алефельдт не то чтобы не любил эсэсовцев, он их просто ненавидел. Еще во время Судетского кризиса тридцать восьмого года он предлагал Вицлебену воспользоваться силами его 23-й пехотной дивизии для совершения военного переворота. Однако, увидев, что англичане с французами не собираются вступаться за чехов, заговорщики отказались от своих планов по свержению власти фюрера и НСДАП.

Получив на Восточном фронте в свое распоряжение эсэсовскую дивизию, он решил использовать ее на полную катушку. Даже не очень-то щадивший своих людей Эйке неоднократно жаловался в Берлин, что Алефельдт бросает его солдат в самое пекло и совершенно иначе относится к дивизиям вермахта. И здесь, в Демянском котле, эсэсовцы «Мертвой головы» оказались в самых трудных местах обороны, спасая часто безнадежные позиции.

– Это тот самый танк? – спросил Алефельдт. – Экипаж так и не вышел? Сколько времени они уже там?

– Больше двадцати часов, господин генерал.

– Значит, уже не выйдут.

Кутаясь в утепленную шинель с меховым воротником, Алефельдт осмотрел избитые снарядами позиции. Деревня, по окраине которой проходила эта линия обороны, уже давно была превращена в труху. Вместо деревьев торчали расщепленные пни. Печные трубы, остававшиеся некоторое время на месте сгоревших изб, постепенно исчезли, превратившись в кирпичную пыль. Пейзаж напоминал Фландрию семнадцатого года, только там не было снега. «А всё-таки они держат оборону как никто другой», – вынужден был признаться самому себе генерал.

Он догадывался, что Эйке собирался использовать уцелевший вражеский танк в качестве трофейного оружия. Всем была известна страсть этого воинствующего эсэсовца к вооружению и экипированию своих головорезов. Еще до войны в кругу чиновников и генералов военных ведомств Эйке прослыл попрошайкой. Он ходил с кипой бумаг по кабинетам и буквально вымаливал для своих батальонов какой-нибудь тягач или пулемет. Никто тогда всерьез не воспринимал его странное воинство, набранное из лагерных охранников. Но теперь нельзя было не признать, что этот человек достоин уважения. Наплевав на недолеченную ногу, он вернулся в свою дивизию. Спал на снегу, ел из общего котла, из которого подчас нечего было есть. Не боялся он и начальства. Гиммлер регулярно получал его письма и рапорты с резкими требованиями пополнений и жалобами на плохое снабжение.

Через несколько дней, когда наступило затишье, о русском танке вспомнили. Он чудом не пострадал при артобстрелах и был только присыпан земляной крошкой, снегом и щепой. С башни смели мусор и, повозившись около часа, открыли люк. Экипаж – все четыре человека – был на своих местах. Одному из унтер-офицеров пришлось скинуть шинель и многое из того, что было под ней, чтобы протиснуться в тесное пространство этого ледяного склепа. Пошарив там с фонариком, он обнаружил командирский «ТТ», в обойме которого недоставало четырех патронов.

Боекомплект танка был весь расстрелян. На полу вперемешку с трупами лежала только груда пустых гильз. В пылу атаки экипаж не заметил, что остался без единого снаряда. А может, полагался на поддержку идущих сзади. Оказавшись в ловушке и понимая, что рассчитывать на своих уже не приходится, они поочередно покончили с собой. Снаружи в шуме боя выстрелов тогда никто не услышал.

Не могло быть и речи, чтобы вытащить трупы танкистов через узкие люки. Их с трудом удавалось пошевелить. Кто-то принес ножовку, чтобы отпилить руки и ноги превратившихся в камень тел. Но в тесном пространстве это была адская работа, и от затеи отказались. Через несколько часов подъехали два тягача. Танк зацепили тросами и, изрядно повозившись, с трудом вытянули из ямы. Его затащили на большой лист железа, привезенный тягачами, и вместе с погибшим экипажем увезли с передовой.

Десяток солдат начали разбирать доски и бревна разрушенного блиндажа и вытаскивать трупы погибших в нем несколько дней назад артиллеристов. Они распарывали ножами на груди мертвецов пропитанную смерзшейся кровью одежду и обламывали опознавательные жетоны. Иногда приходилось основательно поработать штыком, прежде чем удавалось отковырнуть цинковый медальон, вмерзший в лед изувеченного тела. Руководивший этой работой гауптшарфюрер обтирал отломанные половинки рукавицей и нанизывал их на шнурок. Потом они будут добавлены к другим таким же, и очередная увесистая связка этих траурных половинок отправится в дивизионную канцелярию. По выбитым на них номерам будет точно установлено имя каждого солдата и составлена соответствующая бумага. Вторая половинка жетона оставалась на трупе и отправлялась с ним в могилу.