Эти войны — самые настоящие империалистские войны. То не были войны для защиты своей территории, какими были персидские войны в начале V века до н. э. Это не были «войны справедливые», но войны завоевательные, для захвата власти. Это верно не только в отношении Афин, которые затеяли эти войны и руководили ими для своего усиления и ради своего величия, но верно и для противников Афин, которые, защищая якобы свою независимость и сражаясь за свободу полисов, все, едва добившись победы, спешили тотчас же надеть на освобожденные города свое ярмо.

Войны империалистские и почти повсеместно войны внутренние между гражданами каждого полиса. В Пелопоннесской войне оба лагеря, и особенно лагерь демократических Афин и их союзников, были разделены на две глубоко враждебные партии — аристократов и демократов, из которых слабейшая входила в соглашение с руководителями враждебного лагеря и очень часто совершала предательство в его пользу. Измена — обычная спутница завоевания и порабощения. Афины некогда установили свое господство и продолжали сохранять его над городами, которые они эвфемистически называли своими союзниками, лишь вызывая внутри каждого из них революции, приводящие к власти демократическую партию и изгоняющие аристократов. И эти же демократические и воинственные Афины могут выдержать эту продолжительную империалистскую войну лишь путем постоянного предоставления большинства в народном собрании прежним эвпатридам и их клиентам, сторонникам соглашения с аристократами Спарты и Беотии. Однажды, в 411 году до н. э., в самый разгар войны, олигархический переворот даже смел в Афинах на несколько месяцев демократические институты с целью добиться от аристократов, господствовавших в противоположном лагере, благоприятного мира. Попытка, оставшаяся без результатов, но не без будущего. Когда Афины капитулировали в 404 году до н. э., победитель вменил побежденной демократии диктаторский режим — «тиранию Тридцати». Этими Тридцатью оказались афинские граждане, принадлежавшие к аристократической партии, которых Спарта вознаграждала за их услуги.

Таким образом, всеобщая война греческих городов была точно так же и гражданской войной, охватившей большинство полисов, особенно те, в которых господствовал демократический режим.

Эти внутренние раздоры в каждом полисе представляются настолько значительными, что хотелось бы пойти далее и увидеть в Пелопоннесской войне классовую войну в такой же мере, как войну империалистскую. Но данный термин не подходит к этому конфликту городов в конце V века до н. э. Со времени его возникновения многое изменилось: смысл борьбы классов уже оказался извращенным. Для демократов в Афинах и других местах дело шло уже не о том, чтобы завоевать или расширить демократию; речь шла о том, чтобы не дать богатым в ней участвовать; дело было также в том, чтобы очистить от новых пришельцев гражданские списки и увеличить таким образом, на случай раздачи пособий, долю каждого гражданина. Короче говоря, дело было в том, чтобы обеспеченные демократы сохранили свою власть и свои привилегии. Борьба, развертывающаяся внутри полиса, отныне лишена того широкого и плодотворного содержания, какое она имела во времена Солона и Клисфена; содержание ее бесплодно, смысл ее отрицателен.

* * *

Но есть и другая сторона Пелопоннесской войны, которую следует оттенить: ее непростительная жестокость. Это явление совершенно новое в войнах между греками.

Повсюду резней отвечают на резню. Истребляют с яростью, без малейшего уважения к правам человека и к договорам, о которых вспоминают лишь тогда, когда их оспаривают или нарушают. Кажется, будто нет больше, даже между греками, законов войны. В городах, взятых приступом, всех мужчин, способных носить оружие, тут же убивают; женщин и детей продают на невольничьих рынках. Здесь выжигают Орадур, там — наемные солдаты, не получившие вовремя платы, душат, чтобы отмстить или развлечься, детей в школе. Союзные города, даже те, которые связаны «договорами дружбы», если они в результате вымогательств Афин делают попытку или хоть намек на попытку неподчинения, без размышлений обрекаются на гибель собранием, и без того возбужденным и которое сторонники беспощадных карательных мер едва окончательно не лишают разума. (Так было с Митиленой на Лесбосе в 428 году; случайное падение большинства на следующий день после взятия избавило население этого города, бывшего долгое время дружественным, от крайних жестокостей.) Участь Платей, взятых и сровненных с землей лакедемонянами, была подобна участи лесбосского города: созданный как бы в насмешку трибунал из спартанских судей ссылался на право лишь для того, чтобы еще наглее его нарушить. В другом случае ужас, внушаемый жестокими расправами Афин и Спарты, повлек за собой коллективное самоубийство напуганных жителей… Дело в том, замечает Фукидид, в истории которого снова и снова описываются эти ужасы, что «война ведет к насилию и согласует страсти толпы с жестокостью обстоятельств».

Так на всем протяжении Пелопоннесской войны сила повсеместно нагло утверждает свою власть и отрицает право.

Одно событие среди ряда других как бы отражает и воплощает характер этой ужасной войны, современницы золотого века, — это поход на остров Мелос; оно рисует крайне экспансионистскую политику Афин, оно раскрывает предательство политических партий, оно завершается ничем не прикрытой резней.

Это случилось весной 416 года, в годы неустойчивого мира. Афины решили произвести экспедицию против острова Мелоса. Афины не могли выдвинуть малейшего упрека против этого города — об этом они сами цинично заявили мелосцам. Кроме одного: во время предшествующей войны Мелос оставался нейтральным. Но государство, подобное Афинам, обладающее господством на море, сочло для себя оскорблением нейтралитет острова. Этот нейтралитет унижал его мощь, так как в глазах посторонних являлся признаком слабости Афин. Афины требуют от мелосцев подчиниться их господству, не приводя иного довода, кроме необходимости того, чтобы все морские государства их боялись. Тщетно пытаются мелосцы доказать справедливость своей позиции — Афины остаются непреклонными. Наконец жители острова отказываются подчиниться афинским приказам. Флот Афин блокирует городской порт; на остров высаживаются войска.

После отчаянного сопротивления, длившегося около года, после того, как «сделала свое дело измена», осажденные сдались на милость победителя. Афиняне перебили всех взрослых мужчин города и отдали в рабство женщин и детей.

Позднее они заселили опустошенный остров афинскими колонистами, которым были розданы земли прежних владельцев.

Мелос был взят и опустошен зимой 416–415 года до н. э. В эту зиму Софокл написал «Электру», младшую сестру «Антигоны»; Аристофан обдумывал своих «Птиц».

* * *

Но вот и нечто еще более серьезное, чем война, явление, указывающее на то, что в конце этого V века начнется упадок, а затем и самое исчезновение, гибель греческой цивилизации. Это — наличие в Афинах в самый разгар золотого века демократии, еще не достигшей совершенства, но в то же время уже идущей к упадку.

Демократия в Афинах была первоначально завоеванием — и завоеванием плодотворным — мелких крестьян, ремесленников, торговцев и моряков, завоеванием, свершенным в великом созидательном порыве. Плоды этих завоеваний — политические и культурные достижения — множатся начиная с VI века до н. э. и до конца V века до н. э., в последнем отрезке этого периода, в золотом веке — в 450–400 годах; эти достижения порождают одно другое, во всяком случае в области культуры, и обилие их кажется неиссякаемым. Хотя в этом участвует большое количество аристократов, эти достижения все же результаты демократического порыва, поскольку все они предназначены служить благу и удовольствиям народа, сделавшегося хозяином своей судьбы.

Но с Периклом, и отчасти благодаря Периклу, демократические завоевания приостанавливаются и даже начинают сходить на нет.