Я решила изображать веселье и равнодушие.

— Можете, потому что я совсем не разбираюсь в винах, — пожаловалась я. — Подскажите, что я должна купить?

Дружинин словно не расслышал меня.

— Что произошло? — допытывался он. — У вас с Петером вышла какая-нибудь размолвка? Я могу помочь?

Оказывается, он, действительно, поверил, что у нас с Петером возможно общее будущее, а, поверив, вступил в лагерь, в котором ещё недавно состояли Жанна и Ларс, а теперь осталась лишь Ира.

— Леонид, я не собираюсь выходить замуж за Петера. И никогда не собиралась. Сколько лет живу, а ни разу у меня не возникло такой мысли.

Дружинин непонимающе смотрел на меня.

— Но вы же сами сказали…

— Я не думала, что вы поверите.

Боюсь, что жизнерадостность, которую я демонстрировала, была слишком жалкой.

Автомобильный гудок напомнил моему собеседнику, что самолёт не будет ждать, пока он переговорит по всем возникшим вопросам.

Дружинин покачал головой и заказал продавцу необходимые мне бутылки, о которых, оказывается, помнил.

— Желаю приятно провести день, — сказал он напоследок.

Он ушёл, а я получила свои бутылки и сдачу. Больше мне делать здесь было нечего, а продавец, как мне казалось, смотрел на меня с подозрительным любопытством. Я вообще не люблю продавцов с их обсчётами, обвесами, подсовыванием испорченных продуктов, постоянным обманом и грубостью, а уж продавцов винных отделов я боюсь панически. К тому же, на мне были облегающие лосины, предмет туалета настолько для меня непривычный, что самым большим моим желанием было оказаться дома.

Я шла по улице, горько сожалея, что была одержима странными идеями и всячески внушала Дружинину мысль о своей великой любви к Петеру. Всё тайное становится явным, так что я своими руками, а точнее, устами, готовила себе этот позор. Что за дикая мысль пришла мне в голову, натолкнув меня на решение придумывать вещи, способные уязвить Леонида? И почему я решила, что мои нежные отношения с Петером могут его уязвить? Неужели я и впрямь могла считать его угнетённым своей внешностью и болезненно воспринимающим чужое счастье?

Придя домой, я бы сразу же сорвала свои чувства на Ире, скрывшей от меня звонок Дружинина, но уже приехали Петер, Марта и Ханс, так что пришлось подавить свой гнев.

— Я ничего не успела приготовить, — призналась Ира. — К сожалению, ты не сможешь говорить с ними без переводчика, поэтому придётся тебе идти на кухню.

Конечно, мне. Наверное, такова была моя судьба: портить отношения с людьми, которые мне нравятся, а потом, вместо того, чтобы рассеяться среди гостей, идти на кухню и в одиночестве готовить обед, в сотый раз припоминая подробности недолгого знакомства с Дружининым и все глупости, которые я наговорила и сделала за это время.

— Хорошо, — сказала я Ире.

Даже здесь, на кухне, всё напоминало Леонида. Сюда он поставил сумки, которые мне донёс, а здесь стоял, когда предлагал помощь. Сейчас бы его помощь мне не помешала, но я была бы рада, даже если бы он ничего не делал, а просто сидел бы в гостиной и я знала, что, придя туда, увижу его и услышу его голос. Я была бы на седьмом небе от счастья, даже если бы он вновь начал просить у меня мою рукопись, лишь бы он оказался здесь, а не летел на самолёте в свою Англию. Воспоминание об адресе, который он дал мне напоследок, заставило меня горько усмехнуться. "Если когда-нибудь вам захочется иметь внимательного и доброжелательного критика…" Ясно, что критика мне иметь никогда не захочется. Сказал бы просто: "Прошу вас, напишите мне, Жанна". Интересно, написала бы я ему? Скорее всего, нет. Если бы он захотел продолжить со мной знакомство, он попросил бы мой адрес и сам мне написал. Но ему вовсе не хотелось поддерживать отношения, и адрес его я смело могу разорвать и выбросить, потому что он дан мне из пустой вежливости. Впрочем, адрес я выбрасывать не стану.

— Ты на меня не обиделась? — спросила Ира, входя и закрывая за собой дверь.

— За что?

Но моя подруга была более чуткой, чем я думала.

— За Дромадёра.

— Скажи лучше: "За лосины". Ты бы ещё заставила меня надеть купальник.

Ира зафыркала.

— И было бы неплохо, у тебя хорошая фигура. А лосины на тебе прекрасно смотрятся. Как на манекенщице.

— Меня модисткою изволил величать! — воскликнула я.

— Это ещё что? — удивилась Ира.

Дружинин бы не спрашивал.

— "Горе от ума".

Ира пренебрежительно отмахнулась.

— Если хочешь, переоденься, но я бы на твоём месте, не стала. Как видишь, я тоже осталась в лосинах.

Да, надо было отдать ей должное, она осталась в том же наряде, в каком встретила Дружинина. Но она-то относилась к нему с неприязнью, поэтому ей было безразлично, как его встречать, а мне он был очень симпатичен, поэтому я бы предпочла появиться перед ним в приличном виде. Однако он ушёл из моей жизни, а из-за Петера не стоило переодеваться.

— Некогда наряжаться, — сказала я. — Я вся в хозяйстве.

— Пойди, поздоровайся с гостями, а то неудобно.

— Это можно.

Я не стала терять времени даром, прошла в комнату, жизнерадостно поздоровалась с датчанами, поцеловала Марту и вернулась на кухню. Девочка хотела пойти за мной, но Петер её удержал, словно общение со мной казалось ему нежелательным. Зато на пуделя запрет не распространялся, и он весело заскакал по кухне, обнюхивая все углы и попадающиеся на пути предметы. Меня это, конечно, не утешило, но было всё-таки отрадно сознавать, что какое-то живое существо относится ко мне без предубеждения, вызванного непонятными покушениями на мою жизнь или моими собственными необдуманными поступками. Если бы и люди относились друг к другу с такой же доброжелательностью, жить стало бы легче, а то Петер, несмотря на улыбку и приветливость, явно думает, что странное стремление Ларса меня убить бросает на меня глубокую тень. Честного, ни в чём не повинного человека не могут терпеливо выслеживать, чтобы убить, тем более, что после него не ожидается наследство, поэтому, раз Ларс не мог рассчитывать ни на какое наследство, значит, по мнению Петера, я совершила какой-то поступок, возбудивший ненависть писателя.

Мои размышления обязательно перекинулись бы на Дружинина, но помешал пудель, набредший на помойное ведро, сунувший туда любопытный нос и обнаруживший куриные кости. Этот пёс был подвержен общей собачьей слабости, не позволявшей ему равнодушно пройти мимо кости, так что моя попытка отобрать у него трофей только вынудила его крепче сжать зубы, зарычать и скрыться под столом.

Собакам нельзя давать трубчатые кости, а куриные кости, легко расщепляемые и превращавшиеся в острые иглы, могут привести животное к гибели. Я объяснила это зашедшей за посудой Ире, и мы обе попытались отнять у пуделя кость, но упрямство пса не знало границ.

— Давай заключим с тобой бартерную сделку, — нежно предложила я собаке. — Ты мне отдашь кость, а я тебе дам за это конфетку.

Ира торопливо достала конфету и, развернув, протянула мне.

— Будешь меняться? — спросила я, поднося конфету к мокрому чёрному носу.

Собака не была против, но и восторга не проявила. По-моему, она не доверяла моей деловой щепетильности. Пришлось бросить конфету на пол и ждать, что пересилит — любовь к сладкому или к костям.

— Посмотри, какую дрянь ты держишь во рту! — убеждала пёсика Ира. — Кость из помойки. Фу, какая гадость! До тебя её кто-то обглодал.

— Ты обглодала, — сказала я.

— Нет, ты, — возразила Ира. — Я ела ногу, а ты крыло.

— Эта кость от ноги, — заявила я.

— Значит, это кость от той ноги, которую ты ела вчера, — отрезала Ира.

Собачья избалованность перевесила, и, едва пёс схватил конфету, я тут же забрала брошенную кость.

— Петер принёс вино и пирожные, — вспомнила Ира. — Ничего, если я открою коробку с конфетами, которую подарил сэр Чарльз?

— Конечно. О чём спрашивать? Может, сперва нам съесть по одной?

Но Ира не разрешила.