— Стоп! Сначала ты должна войти. Марш из комнаты!

Я вышла и закрыла за собой дверь, потом распахнула её и начала снова:

— Здравствуйте…

— Стучать надо, когда входишь. И не кричи так, я болен. Подойдёшь ко мне и тихо скажешь, что тебе надо.

Я не поняла, очередная ли это поправка Пата или слова, которые должен был произнести Камол, но без возражений и вопросов опять закрыла дверь, подождала немного и тихо постучала.

— Войдите, — позвал Пат нежным голосом.

Я в недоумении открыла дверь, медленно подошла к дивану и так удивилась совершенно больному виду Пата, что тихо и мягко сказала:

— Дядя, здравствуйте. Как вы себя чувствуете? Хоть немного лучше?

Умирающий окинул меня тусклым взглядом.

— Тебе башмаки не жмут? — спросил он.

— Нет, дядя, — удивлённо ответила я.

— Не "нет, дядя", а "нет, Пат", — поправил он меня. — Сейчас я говорю за себя. Марк их раздобыл для тебя вчера вечером, но я считал, что они будут тебе малы.

— Нет, почти в самый раз, даже немного велики.

— Это хорошо. А теперь начинай с самого начала.

Я вышла, постучала, услышала разрешение войти, вошла и произнесла свою фразу:

— Дядя, здравствуйте. Как вы себя чувствуете? Хоть немного лучше?

— Яго, дорогой, ты приехал, — просипел Пат и вдруг противно завизжал. — Сиделка, оставьте нас! Что вы стоите? Не видите, что ко мне приехал племянник?!

Я даже вздрогнула от испуга. Лицо Пата, прежде выражавшее лишь утомление, вдруг стало капризным и раздражённым. Я подумала, что Пат очень не любит Камола, может, из-за того, что тот не оставляет ему наследства, а может, по другим причинам. Я давно заметила, что когда люди передают свой разговор с кем-то, им очень неприятным, то свои слова они произносят подчёркнуто спокойным и рассудительным голосом, а слова собеседника — на редкость противным.

Пат свирепо посмотрел на меня.

— Как вы себя чувствуете, дядя? — ещё раз спросила я.

— Ах, дорогой, конечно, плохо. У меня…

И тут Пат привёл целый ряд подробностей, от которых я покраснела.

Пат взглянул на меня и фыркнул. Вновь приняв расслабленный вид, он спросил:

— Как ты учишься?

Господин Рамон уже сказал мне, как отвечать на этот вопрос, поэтому я бойко начала:

— Хорошо, дядя, особенно по математике. А вот рисование…

— Ты слишком много говоришь! — прохрипел Пат с раздражением. — Ты, верно, забываешь, что я очень болен. Я болен! Мне нужен покой, а ты кричишь! Ты меня утомил! Позови сиделку и иди к себе!

— Дядя, а может, лучше мне побыть с вами? — спросила я, войдя в роль.

— Я же сказал: "Позови сиделку!" Ты ничего не знаешь! Ты не умеешь! Из-за тебя у меня болит голова! Иди к себе!

— Хорошо, дядя.

Я сделал несколько шагов к двери, потом вернулась и спросила:

— Ну, как?

— Восхитительно! По-моему, ты не допустила ошибок. И говорила ты с выражением. Великолепно! А как играл я?

— По-моему… ничего.

Пат сел и стал серьёзным.

— Ничего? И только-то? Что именно тебе не понравилось?

— Дядя не может так разговаривать с любимым племянником.

— Может. Ещё как может.

— А почему он так сипит?

— У него такой голос.

— Почему он разозлился?

— Он всегда злится.

— Господин Рамон говорил о нём не так.

Я знала, что Камол очень болен, а потому раздражителен, но не представляла его таким, каким его сыграл Пат. Правда, я допускала, что он может быть немного вспыльчивым, но всё-таки в моём воображении царил образ благородного старца, а не злобного старика с сиплым голосом.

— Уж господин Рамон тебе расскажет! — вздохнул Пат. — Но он рассказывает о Камоле вообще, а мне приходится знакомить тебя с Камолом теперешним, с тем самым, с которым тебе придётся встретиться, поэтому ты слушай меня, а не его. Ну, разве только из вежливости.

Он подумал и заговорил совсем другим тоном.

— Марк не стал пугать тебя рассказом о последних выходках Камола, а то, что тебе о нём говорил, было правдой когда-то. Камол, действительно, был человеком очень неплохим, со строгими правилами. Он был вспыльчив, рассердить его труда не составляло, но и ладить с ним было можно. Марк до сих пор поддерживает с ним отношения, а я рассорился с ним очень давно и, может быть, по своей вине, но сейчас говорить об этом поздно и бесполезно. Я встречался с ним крайне редко и каждый раз удивлялся перемене в нём. Передо мной представал совсем другой человек. Он стал желчным, раздражительным, капризным, нашёл у себя множество болезней и всем о них подробно рассказывал, требуя к себе жалости. Ездить к племяннику он перестал, но постоянно о нём говорил и считал, что его никто не понимает и лишь Яго бы его утешил. Вот к этому-то милому человеку ты и поедешь.

— Но если он так любит племянника, почему же он на него разозлился?

— Потому что такого брюзгу, как он, никто не утешит. К тому же ему нравится сознавать себя больным. Впрочем, на этот раз он заболел по-настоящему, серьёзно обеспокоен и, кажется, действительно умирает. Бывает, что перед лицом смерти люди меняются к лучшему, поэтому мы с тобой проработаем несколько вариантов встречи дяди с племянником.

И мы проработали. Мы работали так, что я почти падала от усталости, а Пат совсем охрип. Не знаю, что чувствовал Пат и отвлекался ли он от мысли, что я проигрываю роль умершего мальчика, которого он любил, а для меня это была лишь игра, с которой я не связывала ни реального Яго, ни действительные страдания господина Камола Эската.

— Хватит, пора отдохнуть, — решил, наконец, Пат. — Теперь можно и пообедать.

Я надеялась, что мы пообедаем в пиршественном зале, где позавчера веселилось шумное общество, и я смогу представить, какая атмосфера царила здесь, когда я слышала громкий смех, визг и разгульный шум, но мы прошли в уютную скромную столовую, где нас уже ждала Кира. Мне показалось, что глухонемая относится к Пату с особой нежностью, словно к большому ребёнку, да и он не забывал эту обделённую судьбой добрую женщину и, принимая её услуги, ухитрялся непонятными мне жестами передавать ей содержание некоторых рассказов и шуток, которыми забавлял меня, так что Кира беззвучно смеялась. Попутно он выудил у меня во всех подробностях мою жизнь у тётки, расспросил о моих интересах и друзьях.

— Неплохо было бы проверить твои способности к рисованию, — заметил он. — Яго недурно рисовал.

У меня было чувство, что тень этого мёртвого мальчика следует за нами везде. Как бы весел ни был Пат, какие уморительные истории бы мне ни рассказывал, имя Яго незаметно вплеталось в его речь и воспоминание о недавней потере омрачало его лицо. Это было естественно, однако я чувствовала неловкость от того, что вынуждена надевать одежду Яго, играть его роль, но особенно было больно знать, что о Яго тоскуют и горюют, и чувства, которые испытывали к этому мальчику при его жизни, никогда не перейдут на меня, как бы ни была я на него похожа.

Пат не дал мне времени осмыслить мои мимолётные сожаления, а я была в таком возрасте, что легко отвлеклась на более приятные впечатления. К тому же меня посетило неожиданное соображение.

— Если он недурно рисовал, то почему я должна говорить господину Камолу, что рисование мне не даётся? — спросила я.

Пат хитро прищурился.

— На это есть важная причина, моё рассудительное дитя, — ответил он. — Мы вынуждены лгать, чтобы не раздражать больного человека. Камолу будет приятнее осознавать, что его племянник ничего не смыслит в рисовании, чем если бы он проявлял в этом деле талант.

— Почему?

— Потому что я чувствую призвание к этому виду искусства, а Камола выводит из себя малейшее упоминание о моих занятиях.

Когда мы поели, Пат предложил мне совершить экскурсию по окрестностям замка. Кира увела меня в мои комнаты и принесла плащ и берет. Я очень удивилась, потому что в день приезда погода была тёплая, а ясный день за окном не наводил на мысль о холоде, но добрая женщина внимательно осмотрела на мне мой новый наряд и, как видно, сочла, что он как нельзя более подходит для прогулки. Когда я вышла в коридор, Пат уже ждал меня, тоже одетый в плащ, а на голове у него красовалась широкополая шляпа, лихо заломленная набекрень. Мы спустились по лестнице и через залы и переходы дошли до наружной двери.