История о том, как Мадонна приехала на Манхэттен с тридцатью пятью долларами в кармане и остановилась на Тайме-сквер, потому что просто не знала, куда пойти, это чистая сказка. Во-первых, она принадлежала к среднему классу, и на Манхэттене у нее было много знакомых — танцовщиков и инструкторов. Она вовсе не была несчастной, одинокой маленькой бродяжкой, у которой крошки во рту не было. Нет, у нее были деньги и поддержка. С этим все было в порядке. Да, она могла переночевать в Мьюзик-Билдинг, но только потому, что надеялась встретить там кого-то из продюсеров или музыкантов.

Сказки. Чем больше она ими увлекается, тем сказочнее выглядит история о ее первом появлении на Манхэттене. В этом чувствуется влияние Анаис Нин, писательницы, которая мастерски создала собственную биографию.

Я знаю, что у Мадонны было гораздо больше тридцати пяти долларов. И у нее были друзья. И все же первые месяцы в Нью-Йорке дались ей очень нелегко. Сначала она занималась с хореографом Перл Ланг. Чтобы заработать, Мадонна позировала обнаженной студентам художественного училища. С помощью двух французских музыкальных продюсеров, которые захотели раскрутить новую американскую сенсацию, она несколько месяцев провела в Париже. Впоследствии она рассказывала мне, что почти все время проболела — подхватила сильнейшую ангину. Неудивительно, что в Париже ей не понравилось.

А я спокойно, хотя и без особой радости, учился в колледже в Рочестере, штат Мичиган. Когда подруга пригласила меня провести время в доме ее родителей в Дэриене, штат Коннектикут, я позвонил Мадонне и спросил, можно ли навестить ее на Манхэттене. Она разрешила. Когда мы приехали, она даже повела нас ужинать в ресторан.

К тому времени, когда мы по дороге в Коннектикут заехали в Нью-Йорк, Мадонна уже жила в Квинсе, в синагоге, превращенной в студию. Она играла на ударных в группе своего приятеля Дэна Гилроя «Брекфаст-клуб».

Мы с моей подругой прилетели в Нью-Йорк, взяли напрокат машину и поехали по 53-й авеню в Квинс. Мы нашли синагогу. На стенах большого, просторного зала все еще сохранились религиозные барельефы. Повсюду валялись одежда и музыкальные инструменты. Подобная обстановка показалась мне кощунством.

Зато сестра была рада меня видеть.

Она сразу же начала рассказывать, какая замечательная у них группа, какого успеха они добьются. Она даже велела своим друзьям сыграть для меня. Мадонна сидела на заднем плане — она играла на ударных — и все же сразу приковывала внимание. Я не мог оторвать от нее глаз, совершенно не обращая внимания на тех, кто находился впереди. С Мадонной так было всегда.

И в то же время я не переставал удивляться метаморфозе, произошедшей с серьезной студенткой, которая решила посвятить себя современному танцу и когда-нибудь открыть собственную танцевальную студию. Мадонна сказала, что все еще периодически занимается танцами, но было совершенно очевидно, что танцовщица в ней последовала за болельщицей, американской девушкой, прима-балериной и достойной ученицей Кристофера Флинна.

Она превратилась в Ринго Старра в юбке. Нас она встретила в драных джинсах, белой футболке, черных сетчатых чулках. Волосы были собраны на затылке в хвост. Мне показалось, что она даром теряет время, не имея никакой конкретной цели. Я был смущен и разочарован, но не мог не восхититься ее поразительным упрямством и уверенностью в себе.

В тот же вечер к студии подъехал длинный лимузин. Мадонна сказала, что приглашает нас поужинать в «Патриссис», любимое место музыкантов на Кенмейр-стрит в Маленькой Италии. Я подумал, что это очень странно: она живет как нищая артистка, но при этом в ее распоряжении огромный лимузин. По-моему, она сама сказала, что машина принадлежит одному парню, с которым она познакомилась в Париже и который был ею очарован. Я усмехнулся, но эти слова произвели на меня впечатление.

Но когда мы поехали по мосту 59-й улицы, я забыл о студии и даже о моей сестре. Мне показалось, что я улетел к звездам: я впервые увидел перед собой огни Манхэттена. Я был

поражен и потрясен. Я еще не влюбился в этот город, но уже страстно его возжелал.

Мы провели уик-энд в Дэриене, и я вернулся в Оклендский университет. Чтобы заработать денег, я все лето работал — сначала санитаром в доме престарелых, а потом помощником на кухне в местной больнице. Вторая работа мне даже понравилась.

В колледже я целиком сосредоточился на танцах. Ко второму семестру второго курса я уже был ведущим танцором университетской труппы. Мне уже исполнилось двадцать. Отец и Джоан пришли посмотреть мое выступление в балете Агнесс де Милль «Родео».

Я никогда прежде не выступал на сцене и сильно нервничал. Я боялся, что отец свяжет мое увлечение танцами с сексуальной ориентацией. После того вечера в «Рубайате» мы с Мадонной больше не говорили о моей сексуальности. Об этом никто не знал. Я так сильно нервничал, что во время генеральной репетиции, задумавшись о предстоящей премьере, поскользнулся и упал. Меня отвезли в больницу. Рентген показал, что я сломал большой палец ноги в двух местах и еще два пальца.

Меня мучила ужасная боль, но на следующий вечер мне забинтовали пальцы, и я твердо решил участвовать в спектакле. Наверное, мы с Мадонной унаследовали от какого-то дальнего, неизвестного предка артистические гены. С тремя сломанными пальцами я выполнил двенадцать жете (прыжковое па, при котором вес танцовщика переносится с одной ноги на другую. — Прим. пер.) одно за другим. Каждая секунда танца давалась мне мучительно, но я не издал ни единого стона. В антракте отец поздравил меня, хотя ему и не нравилось, что я стал танцором. Отец был поражен тем, что я танцевал с тремя сломанными пальцами.

Шоу продолжалось. Боль становилась невыносимой, но я стоически все выдерживал, не догадываясь, что мои страдания скоро будут вознаграждены. Мой стоицизм оценил другой танцовщик, Рассел. Я еще раньше обратил на него внимание, но мы никак не пересекались. В тот же вечер я со своими переломанными пальцами стал героем дня. Когда мы с Расселом переодевались в гримерке, собираясь отправиться в душ, он неожиданно остановился и поцеловал меня.

Сначала я был поражен, а потом расслабился и постарался продлить это мгновение. Рассел все еще обнимал меня, когда щелкнул замок, и дверь гримерки распахнулась. Мы быстро отпрянули друг от друга, и наше объятие осталось незамеченным.

Вскоре после этого Рассел пригласил меня к себе домой, когда его мать ушла спать. Сначала мы смотрели вместе телевизор. Потом его рука коснулась моей. Он потянулся ко мне.

— Ты хочешь заняться этим здесь? Даже не думай! — сказал я.

Возмущенный, ничего не соображая, я вскочил, привел одежду в порядок и отправился домой, страстно желая узнать, где и когда можно этим заняться.

Время тянулось медленно. Я окончательно осознал свою гомосексуальность. Девственность я потерял на заднем сиденье золотистого «Датсуна» Рассела. Как-то вечером в автомобильном кинотеатре мы сидели в машине вдвоем. Он нажал на рычаг, сиденье откинулось... Так все и произошло.

По странному стечению обстоятельств Мадонна тоже потеряла девственность с парнем по имени Рассел, и тоже на заднем сиденье автомобиля. У нас оказались не только почти идентичные гены, но и одинаковая судьба. Впрочем, если верить ей, она все же меня превзошла, — у нее все произошло в «Кадиллаке», а не в «Датсуне».