Она больше ничего не сказала о причине своего приезда. Вряд ли родителей удовлетворит ее объяснение, но это не имело значения; она не хотела обсуждать эту тему, пусть держат свои сомнения при себе. Это вполне подходит для тех отношений, которые сложились между ними, тех отношений, что никогда не предполагают равенства взрослых людей. Как и прежде, ребенком, она скрывала от них истинное положение дел, так и сейчас, продолжала гнуть ту же линию. Обе стороны об этом знали и стремились поговорить, но соглашались с тем, что такое откровение немыслимо.

Они уже поужинали и, пока она ела, сидели вместе с ней в гостиной за столом. Говорили о ее доме, о перестановках в нем, о друзьях семьи — беседа, не содержащая никаких свежих новостей, если и впрямь что-нибудь не случится; потом перешли к делам на ферме. Начался этот разговор еще раньше, и теперь они вновь вернутся к нему за завтраком. Она знала, что отец любит порассуждать о политике, но последняя речь Веленски или действия Уайтхеда мало волновали ее, и потому она не могла сказать что-нибудь такое, что заинтересовало бы его.

После ужина лучше всего сразу принять ванну и лечь спать. Около получаса она лежала в теплой дождевой воде из резервуара, размышляя о том, что же Майкл подумает, вернувшись, когда обнаружит пустой дом. Вдруг он решит, что она попала в аварию, возможно, надо позвонить кому-нибудь из соседей, чтоб оставили записку в двери, но тут же сама отклонила эту идею. В конце концов у нее есть гордость; пусть удивится, пусть помучается.

На следующий день, возвращаясь домой, она переживала о том, что он ей скажет, и приготовилась защищаться. Противостояние всегда вызывало у нее неприязнь, поэтому обычно она предпочитала идти на компромисс или отступала, но в этом случае готова была бороться. Мысленно все отрепетировала; если он начнет с претензий, ну, тогда она сможет ему ответить.

Она припарковала автомобиль возле дома и вошла через черный ход. Ни в гостиной, ни в спальне — ни малейшего признака присутствия Майкла. Постель на кровати была смята и открыт платяной шкаф, но больше — ни намека на его местонахождение. Было воскресенье, поэтому в школе ему нечего делать. Она приготовила себе чай и устроилась на веранде. Теперь она почувствовала беспокойство: неужели он ее бросил?

Она допила чай и решила пойти к соседям, чтобы расспросить, может, они его видели. Ее приветливость вызвала у них странную реакцию. Что-то было необычное в поведении соседа, оттенок удивления или даже уклончивости.

— Он вышел на прогулку, — сказал ей сосед. — По крайней мере, я так думаю.

Она почувствовала облегчение.

— Понятно.

Надо было дать хоть какое-нибудь объяснение.

— Этой ночью я осталась в Булавайо, точнее, поехала к родителям на ферму.

Сосед колебался.

— Так вас не было рядом с Майклом?

— Нет. Я же говорю, что ночевала на ферме. — Теперь она точно знала: что-то произошло. Она уже сожалела о своем гневе и думала только о Майкле. Неужели авария?

— Что-то случилось?

Сосед выглядел обеспокоенным.

— Вчера, — не терпелось ей, — он пошел с Джимом и Полом, они что, напились? — В этом не было ничего предосудительного. Все пили, порой слишком много.

— Он натворил много больше, чем просто напился, — покачал головой сосед. — Он взял ящик пива и отдал мальчикам.

Энни засмеялась.

— И все?

Сосед удивленно смотрел на нее.

— Все?

— Да. Конечно, ведь это не то, что… если бы он напал на кого-нибудь или совершил какое-то преступление.

Жена соседа пожала плечами.

— Только не думайте, что это пустяки. Директор разъярен. Мальчики пили пиво! Потом они начали буйствовать. Пришлось пустить в ход два огнетушителя, прежде чем их смогли усмирить.

Она слышала, как Майкл вошел в кабинет. Он должен понять, что я дома, думала она; он ведь увидит автомобиль. Несколько минут она продолжала сидеть в гостиной, а потом вдруг встала и стремительно направилась в его комнату. Он сидел за столом, играя с карандашом, и даже не взглянул на нее, когда она бросилась к нему, чтобы обнять.

— Ну, вот мы и вместе.

Он молчал, продолжая крутить в руках карандаш.

— Мне очень жаль, что все так получилось, Майкл. Правда.

Он посмотрел на карандаш, а потом спокойно спросил:

— Где ты была?

— На ферме. Я поехала туда, потому что тебя тяготило мое присутствие. — Она вздохнула. — Теперь сожалею, что уехала. Я не хотела оставить тебя одного в беде.

В его голосе не было досады.

— Я попал в неприятное положение, — сказал он через некоторое время. — Все превратилось в сплошной ад.

— Джоан рассказала мне. — Она сделала паузу. — На мой взгляд, это больше похоже на бурю в стакане.

— Вероятно, меня попросят уехать отсюда. Ты ведь знаешь, директор…

Возможно… Но потом она пришла к заключению, что даже такой напыщенный человек, каким был директор, должен заставить себя простить. Ну что за трагедия, если мальчики выпили несколько бутылок пива? Дома они делают это регулярно — незаметно стащат бутылку из кладовой и разопьют с отцом напополам. В жаркие месяцы вся страна налегает на холодное пиво.

Прошло нескольких неловких минут, она больше ничего не говорила, и ее рука все еще лежала на его плече. И тут, сначала почти незаметно, она почувствовала, как он осторожно высвобождается.

В тот же вечер он пошел к директору школы, не забывая ни на секунду о глазах, которые будут следить за ним и злорадствовать — как он подозревал — при виде его волнения. Словно школьник, который обещает вести себя прилежно, думал он.

Между тем прием был радушный.

— Я очень сожалею о том, что случилось вчера вечером.

Директор снял очки и стал излишне усердно протирать их.

— И я тоже. Боюсь, иначе, чем позором, это не назовешь.

— Знаю. Я слишком много выпил в Булавайо.

— Понятно. Но это, разумеется, не самое главное. Вопрос в том, смогут ли мальчики после всего случившегося вас уважать.

Он понял, какое будет принято решение — увольнение.

— Трудно работать на той же должности после того, как учитель скомпрометирован, — продолжил директор. — Мальчики почувствовали уязвимость…

Как и вы, думал он. И вдруг его охватила тревога: он осознал, чем чревато увольнение. В Булавайо ему не найти работу, вероятно, в Солсбери тоже; слишком маленькой была страна, чтобы позволить людям начинать все по новой. Он должен умолять о смягчении наказания; ему необходимо сочувствие этого человека.

— Я полностью во всем раскаиваюсь. Как вы понимаете, мне сейчас очень трудно.

Директор школы поднял бровь.

— Вам трудно? Откровенно говоря, меня это несколько удивляет. У вас было все для того, чтобы преуспевать — хорошая работа, перспективы, очаровательная жена.

Лицо Майкла приняло презрительное выражение; он почувствовал жалость к себе и не смог это скрыть.

— Видите ли, мой брак… немного пошатнулся.

Директор школы был в нерешительности.

— В вашем браке не все ладится?

— Да, — подтвердил Майкл.

— У всех в жизни бывают подъемы и спады, — заметил директор. — Вы должны это понимать. И надо спокойно переживать неприятности. — Он показал куда-то за окно. — Там во всех домах люди испытывают те или иные супружеские трудности. Это — жизнь.

Не подействовало. Майкл задумался на мгновение, а потом произнес:

— Есть кое-что хуже. Я… Понимаете, я не могу заниматься любовью с женой. Это неосуществимо.

Какой-то миг выражение лица у директора оставалось без изменения, но потом он потерял самообладание. Казался потерянным, как будто внезапно у него из-под ног ушла земля.

— Дружище… Поверь, мне ужасно досадно такое слышать. Ты понимаешь… Ты… — Он умолк.

Такого с ним не бывало, размышлял Майкл. Теперь инициатива полностью перешла в его руки.

— Речь не идет о чем-то физическом, думаю, вы понимаете, что я имею в виду. Что-то происходит у меня внутри, на уровне восприятия. Вероятно, это психологический барьер.