Я с жадностью читала их, впитывая эти уроки моды. Лилово-коричневый цвет ассоциируется с изысканной обдуманностью, сапожки на высоких каблуках и шляпа создают стиль, броские серьги и кольца придают дерзкую нотку… Губная помада и лак для ногтей от Мэри Квант добавляют шика, и, наконец, «Шанель № 5» завершает ваш туалет…

За исключением духов, все эти фирменные аксессуары, по которым сходили с ума мои соотечественницы, ничуть меня не привлекали. Желание приобретать их ради марок, известных во всем мире, шло вразрез с моим стремлением к оригинальности. Кроме того, по своей стоимости все эти предметы роскоши были далеко за пределами моего бюджета. Так или иначе, в фоторепортажах я видела, что настоящие парижанки не носят шейных платочков от Гермеса и сумочек от Вуиттона, считая особым шиком «сделать что-то из ничего». Единственные марки, которые меня интересовали, — это марки сигарет. Не без сожаления расставшись с «Пэлл-Мэлл» без фильтра, я перешла на «Житан» и «Голуаз» — из-за красивой ярко-голубой упаковки.

Юи познакомил меня со своими друзьями. После того как я провела в «Рок-шопе» множество субботних вечеров, некоторые из завсегдатаев начали узнавать меня и приветствовать при встрече.

Иногда сквозь металлические прутья балкончиков проплывал запах марихуаны. В те времена трафик наркотиков был прерогативой исключительно якудзы — японской мафии. Подразделения по борьбе с наркотиками функционировали успешно — без сомнения, благодаря отсутствию наземных границ с территориями, откуда те ввозились. Поэтому лишь немногие могли позволить себе эксперименты по созданию искусственного рая. [7]Но мы, юные модники из «Рок-шопа», наслаждались этой запретной привилегией. В основном адептов этого пристрастия обеспечивали те, кто возвращался из поездок на Гавайи, ближайшую к нам часть территории США.

Мама быстро заметила, что я пошла по плохой дорожке. По ее представлениям, шестнадцатилетние девушки вообще не должны были никуда ходить по вечерам. Она не хотела окружать меня запретами — всего лишь желала для меня обычного женского счастья, а поэтому всячески старалась уберечь меня от инцидентов, которые могли бы в будущем помешать мне удачно выйти замуж.

Я была по-прежнему привязана к маме и уважала ее за смелость и благородство. Она никогда не работала, но регулярно занималась благотворительностью. С той же самоотверженностью она занималась и моим воспитанием. Мама возлагала на меня большие надежды — не только потому, что я была единственной дочерью, но еще и потому, что у нее не оказалось возможности счастливо прожить свои юные годы — из-за войны.

Если в четыре года я начала учиться играть на пианино, то это произошло благодаря ей — она в детстве сама мечтала научиться играть. Если я проводила много времени за чтением, то это от того, что она восхищалась «Тремя мушкетерами» и пополняла свою библиотеку книгами европейских авторов. Я научилась рисовать, прежде чем ходить, посещала концерты и балеты еще до поступления в школу Всем своим культурным воспитанием я была обязана маме.

Мы всегда хорошо ладили, и я не представляла, как смогу когда-нибудь обходиться без нее, но ее слишком навязчивая опека стала угнетать меня еще с того момента, когда мне впервые позвонил Шинго. Мама хотела быть в курсе всех моих дел. Она спрашивала у меня имена всех моих подруг и никогда не забывала ни одного случая из школьной жизни, о которых я рассказывала. Она как бы проживала мою молодость по доверенности.

Когда я уходила из дому в субботу вечером, мне никогда не разрешалось задерживаться позже десяти — по мнению мамы, это было и так уже слишком поздно. Что касается отца, то он никогда не вмешивался в мои дела напрямую, однако, несомненно, был еще более нетерпим к идее позднего возвращения. Я злилась из-за того, что не могу попасть в «Библос» на эту мифическую дискотеку. Юнко пользовалась гораздо большей свободой. Мама уверяла меня, что это не самый лучший пример.

— Ты не можешь сравнивать себя с ней, мы — люди другого круга.

Я напоминала о том, что Юи тоже без всяких проблем возвращается домой после полуночи.

— Мальчики — это другое дело. Они не подвергаются такому риску, как девочки.

Глубоко возмущенная такой несправедливостью, я все же не осмеливалась доводить дело до открытого конфликта. Но, идя на компромисс, я только загоняла вглубь усиливающийся душевный разлад.

Была середина зимы. В тот вечер в «Рок-шопе» праздновали конец четверти, и было особенно весело. Вокруг автоматического проигрывателя собралась толпа завсегдатаев — все мои знакомые были здесь. Мальчишки были оживленными и особенно обаятельными. Я чувствовала себя прекрасно. Коктейль на основе текилы — новая мода — слегка ударил мне в голову, и я забыла о времени. Когда я вернулась домой, было уже пол-одиннадцатого.

Мама пришла ко мне в комнату. Она держалась напряженно, вид у нее был серьезный. Я уже догадывалась, что она мне скажет. Без всяких предисловий она начала:

— В том, что тебе кажется таким замечательным, на самом деле мало хорошего. Я не хочу, чтобы после тебе пришлось об этом сожалеть.

Пораженная, я осталась немой.

— Я беспокоюсь о твоем благополучии, — продолжала мама, — и не хочу, чтобы ты оступилась. Мальчики не контролируют свои побуждения, у них гораздо более сильные физические потребности. У девочек все иначе.

Иными словами, она пыталась мне внушить, что плотские утехи — исключительная привилегия мужчин. Какая нелепость! Какая жалкая ложь!

А как было у нее с моим отцом? Несомненно, брак по расчету мало располагает к плотским страстям, но, конечно же, они спали вместе — доказательством тому мое появление на свет, даже если не считать моих нерожденных братьев и сестер. В повседневном общении между ними и в самом деле не ощущалось ни единого проблеска чувственности. Сдержанность или стыд были причиной тому, что они набросили непроницаемое черное покрывало на эту весьма существенную сторону супружеской жизни?

Мамины речи нагоняли на меня невыносимую тоску, слова протеста застревали в горле. Возмущение, которое я не осмеливалась высказать открыто, в результате погрузило меня в какое-то оцепенение. Я свернулась клубком в кровати, чувствуя, что проваливаюсь в бездну.

Неделей позже, в холодную и дождливую субботу, я решила перейти к делу с одним мальчиком, которого видела до этого всего два-три раза в «Рок-шопе».

Ему было не больше семнадцати, но он уже пользовался устойчивой репутацией донжуана. Красивый, непостоянный, немного грубоватый соблазнитель; но именно это мне и было нужно — я не искала мужчину на всю жизнь. Будет даже лучше, если эта история обойдется без лишних сантиментов.

В сотне метров от «Рок-шопа» находился лав-отель (так поэтически-банально именовались заведения для случайных пар) под названием «Кастл». Подобных отелей было множество во всем Роппонги. Они отличались романтичными названиями и едва заметными входными дверями, иногда скрытыми невысокой каменной перегородкой. «Кастл» был построен в псевдоевропейском стиле — жалкая копия замков вдоль берегов Луары. Прием был анонимный — в крошечное окошечко ресепшена не было видно даже лица портье, выдающего ключ от номера.

Пока мы курили, старая горничная принесла нам чай. Она нейтрально-вежливым тоном пожелала нам «хорошо провести время» и тут же удалилась. Комната была просторной, но совершенно безвкусно обставленной. Зеркала со всех сторон окружали огромную кровать, одинаковую в ширину и в длину, под розовым покрывалом из искусственного шелка. За полупрозрачной стеклянной перегородкой была ванная комната с ванной в форме огромной раковины.

Я не испытывала страха — только легкое смущение при виде этого нарочито эротического интерьера. Мой партнер, судя по всему, не в первый раз был в подобном заведении, и это действовало на меня успокаивающе. Внешне он мне нравился — этого было достаточно, чтобы пробудить во мне желание.