Работники посольства всё более остерегались вступать с Барминым в откровенное общение. Ему не раз приходилось наблюдать, как некоторые его подчинённые вскрывают его письменный стол или заглядывают в его портфель. Некоторые факты свидетельствовали о подготовке его похищения и насильственной отправки в Советский Союз. Бармин телеграфировал в Наркоминдел, что берёт отпуск, и немедленно выехал во Францию. И телеграмма и отъезд явились полной неожиданностью для Москвы.
Рассказывая о своих настроениях и переживаниях того времени, Бармин писал: «Противоречивые чувства охватывали меня… Казалось, что, несмотря на эти преступления предавших революцию ренегатов, за ними всё же стоит ещё не разрушенное, хотя и сильно изуродованное и обезображенное здание социализма… Наряду с апатией была готовность разрушить это напряжённое положение и моральное одиночество — поехать на родину, выслушать обвинения… и принять причитающееся за свою „вину“ (т. е. возмущение сталинскими чистками.— В. Р.) наказание… Это казалось всё же яснее и проще, чем мучительный разрыв, катастрофа и крушение смысла всей твоей сознательной жизни. Но события развивались и нарастали с чудовищной быстротой, беспощадно вытесняя эти размышления».
По мере нарастания масштабов кровавой бойни, то, что вначале казалось непонятной жестокостью и безумием, обретало свой социальный и политический смысл. Становилось всё более ясным, что происходит сознательное истребление тысяч людей, принадлежавших к революционному поколению. «Реакционная диктатура, совершая контрреволюционный переворот в политике страны, уничтожила весь тот слой, который не мог служить новым целям. Обманываться больше было нельзя… Отпали сами собой мысли о покорной сдаче себя на бойню, ибо терялся всякий внутренний смысл этого шага, который стал бы лишь моральным оправданием ренегатов и палачей… Убийцы Райсса просчитались. Смерть его не остановит и не запугает. Она лишь подтолкнула» [805].
После приезда в Париж Бармин сразу же связался с редакцией «Бюллетеня оппозиции». В одном из писем Троцкому Л. Эстрин писала: «Бармин знает очень много о целом ряде лиц, упомянутых в процессах. Он был лично близко связан с Гольцманом, Роммом, Пущиным, был вместе с Рыжим (Пятаковым.— В. Р.) в Берлине и т. д.» [806]
Бармин направил заявление в парижскую комиссию по расследованию московских процессов, в котором сообщал о своём разрыве со сталинским режимом. Отмечая, что больше, чем когда-либо, он остаётся верным идеалам, служению которым посвятил свою жизнь, Бармин подчёркивал, что «дальнейшее пребывание на службе у сталинского правительства означало бы для меня худшую деморализацию, сделало бы меня соучастником тех преступлений, которые каждый день совершаются над моим народом… Да поможет мой голос общественному мнению понять, что этот режим отрёкся от социализма и всякой гуманности» [807].
Приступая к работе над воспоминаниями, в которой ему оказывал помощь Седов, Бармин просил передать Троцкому, что хочет узнать его мнение о своих статьях, прежде чем приступит к работе над задуманной им книгой [808]. В гарвардском архиве хранятся несколько десятков страниц воспоминаний Бармина, посланных им Троцкому.
«Когда я перехожу к воспоминаниям,— писал Бармин,— я не могу без чувства тяжёлой боли оглянуться ни на один период прошлого, не могу без содрогания вызвать в моей памяти какой-либо месяц или день моей жизни… Люди, которых я уважал и любил, с которыми я работал многие годы, вызывают в мозгу образы их, убитыми и расстрелянными, лежащими на бетонном полу безжизненными и окровавленными телами» [809].
В воспоминаниях Бармина содержится ряд глубоких обобщений, касающихся объяснения политического смысла сталинской чистки. Он подчёркивал, что при смене правительств и режимов, когда не меняется социальный строй страны, основные кадры армии и дипломатии обычно остаются на своих постах. Так произошло, например, после прихода к власти фашистов в Германии и Италии. Когда же меняется социальная база режима, как это произошло в русской революции 1917 года и в начальный период испанской революции 1936 года, это сопровождается полной сменой военного и дипломатического корпуса. Истребление цвета советских военных и дипломатических кадров выступает выражением коренных сдвигов в социальной структуре общества и власти. «Сохранение людей, связанных своей идеологией и традициями с революционным прошлым, с рабочим движением и большевистской партией, выражавших — хотя бы в слабой степени — интересы рабочего класса, невозможно для режима контрреволюции, меняющего свою социальную базу… Новому режиму нужны новые слуги без „подозрительного“ прошлого, без интернациональных традиций, без всяких принципов, всякого представления о революционном марксизме, люди, всем обязанные только „гениальному вождю“» [810].
Бармин называл плодом невежества и литературных фантазий «все европейские разговоры об особой психологии русского народа, о его каком-то специфическом тяготении к режиму диктатуры. Фашизация отдельных стран Европы показывает, что в этом нет ничего специфически русского» [811].
Узнав, что Бармин работает рабочим на парижском заводе, а по вечерам пишет книгу, Троцкий писал 15 мая 1938 года Л. Эстрин: «Передайте, пожалуйста, товарищу Бармину, что я был бы очень рад вступить с ним в прямую переписку» [812]. Однако к тому времени Зборовским (См. гл. XLVI) было сделано уже немало для того, чтобы оттолкнуть Бармина от редакции «Бюллетеня» и от Троцкого. В письме Эстрин Троцкому от 28 июня 1938 года говорилось, что Бармин «политически всё дальше отходит от нас». Далее передавались следующие свидетельства о взглядах Бармина: «Б. говорит, что очень разочарован, что надо всё пересмотреть (т. е. большевизм и ленинские методы). Цитируем его слова: „Если бы надо было начинать сначала (т. е. Октябрь), то я бы задумался, принимая во внимание то, к чему он привёл“» [813].
По-видимому, эти слова не были выдумкой Зборовского. Получая всё новые страшные известия из СССР и лишённый непосредственного общения с Троцким, Бармин всё более эволюционировал вправо. Вскоре он переехал в Америку, где в 1945 году опубликовал книгу «Один, который выжил». В ней, наряду с объективным изложением событий советской истории, встречаются пассажи, свидетельствующие о переходе Бармина на позиции буржуазной демократии, рассуждения о превосходстве частного предпринимательства над плановой экономикой и т. п. В дальнейшем Бармин перешёл на работу в американских спецслужбах.
XL
Невозвращенцы 1938 года
1. Александр Орлов
В июле 1938 года невозвращенцем стал один из руководителей советской разведывательной службы за рубежом Александр Орлов, направленный в Испанию для руководства там операциями НКВД.
Следя за ходом великой чистки, Орлов не сомневался, что очередь должна дойти и до него. Как первый сигнал нависшей над ним опасности он воспринял телеграмму « Центра» о намерении выслать 12 человек для его охраны, под предлогом того, что, согласно перехваченным документам, генеральный штаб франкистов готовит его похищение. Как сообщил Орлов в 1955 году сенатской подкомиссии США по национальной безопасности, он решил, что этим людям будет поручена его ликвидация. Поэтому он поручил своему помощнику Эйтингону, действовавшему в Испании под фамилией «Котов», отобрать для своей охраны десять немецких членов Интернациональной бригады. По словам Орлова, любого, кто приказал бы его ликвидировать, эти люди приняли бы за предателя, потому что они «не верили никому, кроме Сталина» [814].
10 июля 1938 года Орлов получил телеграмму «Центра» с предписанием прибыть в Антверпен и подняться там на советский пароход, якобы для встречи с эмиссаром НКВД, прибывшим из Москвы. Поняв, что ему готовится ловушка, он немедленно забрал с собой жену и дочь, которые находились во Франции, и вместе с ними вылетел в Канаду, где получил по своему дипломатическому паспорту в американском посольстве въездную визу в США. Там он обратился за помощью к адвокату Джону Финнерти, который выступал в 1937 году юридическим советником комиссии Дьюи. Узнав, что Орлов из-за боязни преследований хочет держать своё пребывание в Соединенных Штатах в тайне, Финнерти добился того, чтобы выданное Орлову разрешение на постоянное пребывание в этой стране не было официально зарегистрировано [815].
