Сразу после убийства была предпринята ещё одна провокация — для того, чтобы направить полицию по ложному следу. В посланном швейцарским властям подмётном письме Райсс был объявлен агентом гестапо, порвавшим с нацистами, которые в отместку за это убили его. Однако обнаруженная полицией брошенная машина со следами крови вывела следствие на Ренату Штейнер, которая назвала имена подлинных убийц. После пятимесячного расследования швейцарские власти опубликовали официальное заявление о том, что убийство было совершено агентами НКВД.

Вскоре советский разведчик Брусс, подчинявшийся Кривицкому, получил задание проникнуть в дом Сневлита и похитить хранившиеся там записки Райсса, не останавливаясь даже перед убийством [793]. Кривицкий, которому Брусс в отчаянии сообщил об этом задании, указал, каким способом следует его саботировать. В скором времени записки Райсса, разоблачавшие сталинские преступления, появились на страницах «Бюллетеня оппозиции».

Убийство Райсса показало всему миру: сталинисты, обвинявшие в СССР неповинных людей в террористических убийствах и отравлениях, прибегают за пределами Советского Союза к самым зверским формам этих преступлений.

В статье, опубликованной к годовщине гибели Райсса, Троцкий подчёркивал, что разрыв со сталинской кликой не означал для «Людвига» ухода в частную жизнь, как это произошло с некоторыми другими невозвращенцами. Собиравшийся продолжить революционную деятельность в рядах IV Интернационала, Райсс «погиб в самом начале новой главы своей жизни. Его гибель все мы ощущаем, как один из самых тяжёлых ударов,— а их было не мало. Было бы, однако, недопустимой ошибкой считать, что принесённая им жертва оказалась бесплодной. Мужественным характером своего поворота — от Термидора к революции — Райсс внёс в сокровищницу пролетарской борьбы гораздо больший вклад, чем все „разочарованные“ (в коммунизме.— В. Р.) разоблачители Сталина, вместе взятые» [794].

2. Вальтер Кривицкий

Вслед за Райссом о своём разрыве со Сталиным объявил В. Кривицкий, один из руководителей советской резидентуры в Европе. В 1931 году он был награждён орденом Красного Знамени в числе пяти работников советской военной разведки.

Последний приезд Кривицкого в Москву произошёл весной 1937 года. Вернувшись в Европу, он рассказал Райссу и его жене о своих встречах с Ежовым. Как вспоминала Порецкая, Кривицкий «был убеждён в ненормальности Ежова. В середине важного и конфиденциального разговора Ежов мог внезапно разразиться нелепым смехом и рассказывать самым непристойным языком истории из своей жизни» [795].

После гибели Райсса Кривицкий перешёл на нелегальное положение и больше месяца находился на юге Франции. 9 ноября 1937 года он приехал в Париж и вступил в контакт с Седовым, обратившимся в свою очередь за помощью к меньшевику Дану, на квартире которого Кривицкий скрывался от агентов НКВД.

Передавая Троцкому содержание своих бесед с Кривицким, Седов писал, что, напутствуя Кривицкого перед отправкой за границу, Ежов сказал Слуцкому: «Ты его научи ненавидеть нашего врага Троцкого». Кривицкий сообщил Седову факты, свидетельствующие о закулисных переговорах сталинских эмиссаров с высшими чинами третьего рейха и стремлении Сталина «всё сделать, чтобы добиться соглашения с Гитлером» [796].

В заявлении, направленном в европейскую левую печать, Кривицкий писал, что на протяжении ряда лет он с возрастающей тревогой следил за действиями советского правительства, но подчинял свои сомнения мысли о необходимости защищать интересы Советского Союза и социализма. Однако под влиянием последних событий он убедился в том, что политика сталинского руководства всё более расходится с интересами СССР и мирового рабочего движения. В Советском Союзе кровавой расправе подвергнуты не только наиболее выдающиеся деятели старой партийной гвардии, но и «всё лучшее, что имел Советский Союз среди октябрьского и пооктябрьского поколений — те, кто в огне гражданской войны, в голоде и холоде строили советскую власть» [797].

В интервью, данном Седову, Кривицкий подтвердил, что целиком сохранил преданность «Октябрьской революции, которая была и остаётся исходным пунктом моего политического развития». Своё стремление вступить в контакт с троцкистами он объяснил тем, что «Троцкий в моём сознании и убеждении неразрывно связан с Октябрьской революцией» [798].

Кривицкий подчёркивал: он сделал свой рискованный шаг, обладая многочисленными доказательствами того, что «голова моя оценена… что Ежов и его помощники не остановятся ни перед чем, чтобы убить меня и тем заставить замолчать; что десятки на всё готовых людей Ежова рыщут с этой целью по моим следам» [799]. Подтверждением этого явились полученные французской полицией сведения о том, что на Кривицкого готовится покушение в Марселе, откуда он собирался выехать в США. Эта акция сорвалась, поскольку до гавани Кривицкого сопровождал полицейский инспектор [800].

В Соединенных Штатах Кривицкий опубликовал серию статей, составивших затем книгу «Я был агентом Сталина». Американская журналистка Ф. Льюис, занимавшаяся изучением деятельности Кривицкого, писала, что во время работы над этими статьями Кривицкий разрывался «между желанием разоблачить сталинские интриги и заговоры и стремлением защитить старых товарищей, старые идеалы, старые привязанности… Ведь он хотел вынести приговор не социализму, а сталинизму» [801].

В предисловии к своей книге Кривицкий писал: «Не задумываясь над тем, существует ли какое-либо иное решение мировых проблем (кроме коммунистического.— В. Р.), я пришёл к сознанию того, что продолжаю работать на деспота тоталитарного режима, который отличается от Гитлера только социалистической фразеологией, доставшейся ему от его марксистского прошлого, о приверженности которому он так лицемерно заявлял… Из опыта последних трагических лет следует извлечь урок, что наступление тоталитарного варварства нельзя остановить путём стратегического отступления на позиции полуправды и фальши» [802].

В США Кривицкий выступил перед комиссией палаты представителей по расследованию антиамериканской деятельности. Очередное слушание было назначено на 10 февраля 1941 года. Утром этого дня Кривицкий был найден в отеле мёртвым, с простреленной головой. Американская полиция склонялась к версии о самоубийстве. Н. И. Седова считала, что Кривицкий стал жертвой политического убийства. Подтверждением этой версии служит свидетельство адвоката Кривицкого, которому последний много раз говорил: «Если когда-нибудь меня найдут мёртвым, и это будет выглядеть, как несчастный случай или самоубийство, не верьте! За мной охотятся…» [803]

3. Александр Бармин

Почти одновременно с Кривицким объявил о своём разрыве со Сталиным поверенный в делах СССР в Греции А. Бармин.

Бармин провёл в начале 1937 года несколько месяцев в Москве, где многое узнал о механизме фабрикации открытых процессов. Особенно сильное впечатление произвела на него встреча с другом, работавшим в «Правде», который рассказал ему об осечке, допущенной сталинской юстицией и пропагандой. На процессе Зиновьева — Каменева подсудимые отрицали, что имели политическую программу, отличавшуюся от сталинской. Вслед за ними и прокурор, и суд, и пресса утверждали, что у подсудимых не было политических разногласий со Сталиным. «Но если они… боролись только за власть,— говорил журналист,— то это означает, что и сам Сталин не имел с ними политических разногласий и… был готов послать друзей Ленина на смерть просто ради того, чтобы укрепить свой личный статус… Узнав из телеграмм и газет об этом маневре подсудимых, Сталин пришёл в ярость. Он обрушил свой гнев на суд, на ГПУ, на Ягоду, на нас — журналистов, потому что мы попали в эту ловушку» [804].

После возвращения в Грецию Бармин узнал о расправе с Тухачевским и другими военачальниками, с которыми он был лично близок. Потрясённый этим, он поделился с некоторыми своими товарищами из посольства своей тревогой за судьбу СССР после обезглавления Красной Армии. В этих разговорах он осуждал обливание казнённых потоками грязи и клеветы, заполнившей всю советскую печать. Вскоре по некоторым признакам он почувствовал, что в Москве стало известно содержание его бесед, и из этого сделаны соответствующие выводы. Он перестал получать вести от своих друзей из Наркоминдела, ранее присылавших ему дружеские письма с каждой диппочтой.