Эти беспристрастные свидетельства очевидцев показывают истинную цену «подсчётов» Д. Волкогонова, утверждающего (без каких-либо доказательств), что в середине 30-х годов «реальных троцкистов в стране было… максимум три-четыре сотни» [309].
Становящиеся известными всё новые источники доказывают, что ряды «троцкистов» в 30-е годы не только не редели, но пополнялись оппозиционно настроенной молодёжью. Они подтверждают выводы И. Дойчера, тщательно изучившего все имевшиеся на Западе материалы о деятельности троцкистов в лагерях. «С 1934 года троцкизм, казалось, был полностью ликвидирован,— писал Дойчер.— Однако через два или три года Сталин боялся его, как никогда. Парадоксально, но великие чистки и массовые ссылки, последовавшие за убийством Кирова, дали новую жизнь троцкизму». Когда вокруг репрессированных троцкистов оказались тысячи недавно арестованных людей, троцкистов стало уже невозможно изолировать. «К ним опять присоединилась масса капитулянтов, которые печально размышляли, что события сложились бы по-иному, если бы они держались вместе с троцкистами. Оппозиционеры молодого поколения, комсомольцы, поднявшиеся против Сталина много позднее сокрушения троцкизма, „уклонисты“ всех цветов и оттенков, обычные рабочие, сосланные за пустяковые нарушения трудовой дисциплины, недовольные и ворчуны, которые начинали думать политически только за колючей проволокой,— все они составили громадную новую аудиторию для троцкистских ветеранов». Несмотря на резкое ужесточение лагерного режима, «лагеря вновь становились школами оппозиции, где наставниками выступали троцкисты. Они… своим вызывающим, часто героическим поведением вдохновляли на сопротивление других. Хорошо организованные, дисциплинированные и политически подготовленные, они были подлинной элитой громадной части нации, брошенной за колючую проволоку» [310].
Ни одного из этих «кадровых» троцкистов не удалось вывести на показательные процессы 1936—1938 годов. По свидетельству А. Орлова, в соответствии со сталинским планом подготовки процесса «троцкистско-зиновьевского центра» в 1936 году из ссылок, тюрем и лагерей было доставлено в Москву около трёхсот оппозиционеров, имена которых были широко известны в партии. Предполагалось, что после «обработки» в московских застенках часть из них окажется сломленной и можно будет набрать группу в пятьдесят-шестьдесят человек, которые согласятся выступить на процессе с признаниями о своём участии в шпионском заговоре, возглавляемом Троцким [311]. Однако все эти подлинные троцкисты, ни разу не выступавшие с капитулянтскими заявлениями, отказались и на этот раз принять участие в сталинской провокации.
В свою очередь Троцкий неустанно призывал «как можно шире через посредство всей честной печати (Запада.— В. Р.) распространить сведения о тех подлых репрессиях, которым подвергаются безупречные пролетарские революционеры в Советском Союзе. Главная и ближайшая задача при этом: облегчить участь десятков тысяч жертв бюрократической мстительности» [312].
XXIII
Сталинский террор и судьбы большевизма
Уже первая волна «послекировских» репрессий в глазах любого непредубеждённого и дальновидного человека явилась свидетельством того, что «революция в России умерла». Этот вывод содержался, в частности, в работах Г. Федотова, который решительно отвергал господствовавшие в эмигрантской среде суждения о том, что «гниёт, собственно, коммунистическая партия, а не Россия» и поэтому «нужно радоваться её разложению» [313]. По мнению Федотова, массовые расправы с оппозиционерами стали следствием кардинальных изменений в структуре общества и власти и полностью опровергали представление о том, что в Советском Союзе ещё «царствуют коммунисты, или большевики». На самом деле, как подчёркивал Федотов, «большевиков уже нет ‹…›, не „они“ правят Россией. Не они, а он… Происходящая в России ликвидация коммунизма окутана защитным покровом лжи. Марксистская символика революции ещё не упразднена, и это мешает правильно видеть факты». Хотя непрекращающиеся аресты, ссылки и расстрелы коммунистов происходят под флагом борьбы с остатками троцкистской оппозиции, эти официальные ярлыки не должны кого-либо обманывать. В Советском Союзе «под троцкизмом понимается вообще революционный, классовый или интернациональный социализм. То есть марксизм как таковой,— если угодно, ленинизм классического русского типа» [314].
Вывод о том, что под лозунгом борьбы с «контрреволюционным троцкизмом» происходит уничтожение большевистских традиций и большевистского менталитета, разделялся и Андре Жидом, который после посещения Советского Союза с горечью писал: «То, что нынче в СССР называют „контрреволюционным“, не имеет никакого отношения к контрреволюции. Даже скорее наоборот. Сознание, которое сегодня там считают контрреволюционным, на самом деле — революционное сознание, приведшее к победе над полусгнившим царским режимом… Но сейчас требуются только приспособленчество и покорность. Всех недовольных будут считать „троцкистами“. И невольно возникает такой вопрос: что, если бы ожил вдруг сам Ленин?..» [315]
К аналогичным мыслям приходили и сами оппозиционеры, пытавшиеся осмыслить политическую суть сталинских репрессий. Так, югославский коммунист В. Вуйович, в прошлом — член Исполкома Коминтерна, незадолго до своего ареста писал другому коммунистическому диссиденту — швейцарцу Ж. Эмбер-Дро: «Браво, Сталин! Так и Муссолини может позавидовать. Если буржуазия захочет истребить коммунистов, не нужно ничего, кроме того режима, что Сталин придумал для большевиков-ленинцев» [316].
Сходные выводы, хотя, разумеется, с противоположным оценочным знаком делались в те годы наиболее реакционными кругами русской эмиграции, которые со времён гражданской войны были, говоря словами Бунина, охвачены «свирепой жаждой погибели» большевиков и мечтали, чтобы «ворвался хоть сам дьявол и буквально по горло ходил по их крови». По-прежнему руководствуясь словами из «Окаянных дней»: «Нет той самой страшной библейской казни, которой мы не желали бы им» [317], эти люди не могли не испытывать ликования: «дьявольская» миссия теперь вершилась руками Сталина и его приспешников.
Обобщая содержание откликов врагов Советской власти на сталинский террор, Троцкий писал: «Вся буржуазия, в том числе и белая эмиграция, в истребительном походе Сталина против большевиков-ленинцев и других революционеров видит лучший залог „нормализации“ сталинского режима. Серьёзная и ответственная капиталистическая печать всего мира дружно аплодирует борьбе против „троцкистов“» [318].
Наиболее откровенно оценивала расправы с «троцкистами» фашистская печать, связывавшая их с «позитивными», с её точки зрения, изменениями советского режима. Так, газета итальянских фашистов «Мессаджеро» в августе 1936 года писала: «Старая гвардия Ленина расстреляна… Сталин был реалистом, и то, что его противники считали изменой идеалу, было только необходимой и неминуемой уступкой логике и жизни… Абстрактной программе всеобщей революции он противопоставляет пятилетку, создание армии, экономику, которая не отрицает индивидуума… Против этого позитивного творчества восстает демон революции для революции… [319] Это было неминуемо — полиция вскрыла заговор и действовала с силой, требуемой общественной безопасностью» [320].
Подобные оценки, принадлежавшие представителям самого широкого спектра политических сил, показывают истинную цену идеологической операции, связанной с реанимацией понятия «большевизм» в СССР на рубеже 90-х годов. Само это понятие, исчезнувшее из официального партийного лексикона после переименования партии в 1952 году, было искусственно оживлено как «демократами», так и «национал-патриотами» в целях развязывания антикоммунистического похода. Представители этих идеологических течений нарочито объединяли ленинцев, «троцкистов» и сталинистов под общей шапкой «большевиков». Между тем уже в середине 30-х годов для каждого человека, не отравленного сталинистской пропагандой, было очевидно, что большевизма как правящей силы в СССР не существует. Подлинные ленинцы, сохранявшие верность большевистским традициям, тогда находились либо в тюрьмах и лагерях, либо в глубоко законспирированном подполье.
