Она так сильно ко мне прижалась, будто хотела слиться со мной. Мы стояли, не говоря ни слова, единым изваянием. Но вот она отстранилась и молча на меня уставилась.
– Что случилось? – мягко спросил я ее уже в комнате. Она не отвечала.
– Да что с тобой? Что случилось? – допытывался я, а она делала усилия, чтобы не разрыдаться, морща заплаканное лицо.
– Беда, случилась беда, – выдохнула она.
– Беда?! – воскликнул я. – Да какая беда может тебя так расстроить? В жизни нет безвыходных положений, – старался я ее успокоить. – Скажи, что произошло?
Она втянула голову в плечи, а потом медленно выпрямилась.
– У меня СПИД.
– СПИД? Что ты болтаешь?
– У меня СПИД, – едва шевельнулись ее губы. Неподвижный взгляд был устремлен куда-то поверх меня.
СПИД! СПИД! У Моники СПИД. Где и когда она заразилась? Идиотский вопрос. Так мне подумалось позже, в одиночестве, а тогда я совсем тихо спросил, будто разговаривая с призраком:
– Откуда ты знаешь?
Она смотрела на старые настенные часы, стрелки которых были готовы сомкнуться: без пяти минут полночь. Скоро выскочит кукушка из своего домика.
– Один иностранец, с которым у меня была связь, оказался болен. Я это узнала от Малу. Она тоже заразилась.
– Малу? – я опять ужаснулся.
– Мы обе заразились от одного, – сказала она.
Возможно ли такое? Могла ли заразиться моя женщина, моя невеста, моя любовь, мой лебедь? Почему? Почему, ответьте вы мне, почему так не везет человеку?
– Постой, иностранец-то, может быть, болен, но совсем не обязательно заболеть и тебе, – цеплялся я за соломинку.
Моника часто-часто заморгала.
– Я не заботилась о презервативах. Он их не терпел, а мне показал справку о том, что здоров, – грустно сказала она.
«Полное идиотство не предохраняться при сексе с иностранцем и верить всему, что написано в бумажонке, неизвестно где добытой», – подумал я.
Часы по всей стране пробили двенадцать, но моя пунктуальная кукушка не выскочила из домика. Дверца не открылась, потому что стрелки остановились на одиннадцати часах и пятидесяти девяти минутах. За минуту до того, как начаться новому дню.
– Почему ты не пришла? Почему не позвонила?
– Куда звонить? Твой дурацкий аппарат всегда сломан, да и самого тебя в Гаване не было. Я совсем голову потеряла, не знала, что делать, куда идти, – Моника говорила с трудом, заикаясь, – думала, что ты еще в Пинар-дель-Рио… не хотела показываться в Ведадо, не знаю, не знаю…
Усилием воли я старался держать себя в руках, но глубокого вздоха не сдержал. Взял полотенце и протянул ей. Она вытерла лицо, а я зажег сигарету и предложил ей тоже закурить.
Когда она щелкала зажигалкой, у нее дрожали руки. Села в кресло, из ее губ вырывалась тонкая струйка дыма, и в серых облачках тихий голос рассказывал о случившемся.
Малу сдала кровь для сестры, которой предстояла операция, и при анализе обнаружилась инфекция. Не желая этому верить, Малу убежала из клиники, но чуть позже узнала о заболевании иностранца. Она тут же примчалась к Монике и уговорила ее спрятаться в доме одной своей дальней родственницы.
– «Сиди здесь со мной и не высовывайся. Нас могут искать. К Нему не ходи, могут выследить», – говорила мне Лу, – Моника снова всхлипнула. – Лу как с ума сошла, не ест, не пьет, хочет с собой покончить. Мне надо было побыть с ней, поддержать. Позавчера она уже влезла на кресло с петлей в руках. Хорошо, что я успела отнять веревку. Но больше я не могу с ней сидеть, я ушла оттуда…
– Ты совсем сдурела! Зачем было прятаться! Надо пойти сделать анализ и покончить со всякими страхами, – вскричал я. Услышанное меня потрясло.
Монику вдруг охватила ярость:
– Сделать анализ? Самой явиться в клинику? Ты что – дурак или ненормальный? Не знаешь, где мы живем? Или забыл? Если результат будет плохим, меня тут же запрут… – Моника, задохнувшись от волнения и слез, уткнулась в носовой платок. – Наверное, полиция уже ищет Лу, чтобы отправить ее в «Лос Кокос», ищут и всех ее друзей, которые тоже могли подхватить инфекцию. Тебе бы не очень понравилось сидеть в тюрьме, где тебя день и ночь сторожат, изучают…
– Почему «в тюрьме»? Ты имеешь в виду спидаторий «Лос Кокос», клинику для ВИЧ-инфицированных… Видишь ли, спидаторий совсем не тюрьма. На улицу оттуда, правда, не выпускают, но зато больных лечат специалисты, применяют новейшие препараты, обеспечивают усиленным питанием… – Хотя то, что я говорил, было чистейшей правдой, слова мои, казалось, выскальзывали из уст какого-нибудь чиновника Министерства здравоохранения.
Моника подошла ко мне. Она за время разлуки заметно осунулась и похудела. Горестно поджатые губы ее как-то старили. В голосе слышались боль и гнев.
– Если тебе там так нравится, ты можешь тоже туда отправиться. – Неожиданно жестокие слова резанули мне слух.
– Что? И я заразился? Исключено.
– А ты не помнишь, что раза два-три, когда был совсем пьян, ты не пользовался презервативом? – Гнев Моники снова уступил место полнейшему унынию.
Острый нож, просвистев в воздухе, вонзился мне в спину. Я не знал, что ответить. Картинки из прошлого всплыли перед глазами.
Да, верно, дважды или трижды, будучи во власти дикого желания, в исступлении, в алкогольном тумане, я не предохранялся. Я об этом забыл, но она помнила. А возможно, это было больше двух-трех раз. Да, я тоже мог заразиться. Меня уже, наверное, пожирал изнутри злой, непобедимый вирус. Нет и нет, такого просто не могло быть. Подобную неосмотрительность я допускал только в самом начале, достаточно давно. Хотя кто знает, может, и недавно. Не помню. Но каким же преступно халатным идиотом я оказался. Мне хотелось кричать, бить Монику, бежать сломя голову куда глаза глядят. Но я лишь молча сел на кровать. Моника опустилась рядом и, крепко обняв меня, снова заплакала.
– Я умру, – сказала она, глотая слезы. – Мы с тобой умрем. Сначала я, потом ты.
– Мы умрем? – повторил я, чувствуя, как мурашки забегали по спине.
– По моей вине. – Она еще сильнее прижалась ко мне. – Да простит меня Бог.
Я нежно поцеловал ее в лоб. Надо было забыть собственные страхи и найти слова утешения и ободрения. Нельзя было впадать в отчаяние. Ведь возможно, она и не заразилась.
– Дело совсем не в тебе. С нами всякое могло случиться. Мы могли разбиться в машине. Могли погибнуть в авиакатастрофе… – Я сам удивлялся своим речам. Нежно гладил ее по голове и вытирал ей слезы. Уткнувшись лицом мне в грудь, она казалась маленькой девочкой, какой в сущности и была. – И потом, до того момента, как наступит… – я не смог произнести слово «смерть», – трудная пора, пройдет очень много времени и, возможно, уже получат нужную вакцину или изобретут какое-нибудь лекарство.
– Если такое произойдет, – проговорила она, немного успокоившись, – клянусь, что на коленках доползу до часовни Пречистой Девы из Кобре.
– Мы вместе поползем, – подтвердил я с уверенностью.
– Но сначала мы поженимся. Поклянись, что не бросишь меня, даже если я превращусь в страшенную ведьму, морщинистую и беззубую. Поклянись.
– Клянусь, любимая. Мы поженимся завтра же утром, и у нас народится много детей, и мы будем жить долго и счастливо.
Не знаю, поверила ли Моника моей последней абсурдной фразе, но она перестала плакать и поцеловала меня.
В ту ночь мы были близки как никогда: рука в руке, бок о бок, ее голова на моей груди.
Заразилась ли Моника? Наверняка. Инфицирован ли я? Возможно.
Такие мысли одолевали меня на другой день после того, как Моника сообщила мне страшную новость. Было воскресенье, город обессилел от жары и духоты, в воздухе пахло близким дождем.
Мы рано позавтракали и сели покурить.
– Что будем делать? – наконец проговорила она, вроде бы утешившись или владея собой гораздо лучше меня.
Я тяжело вздохнул, стараясь привести в порядок тяжелые мысли, топтавшие ростки надежды, как стадо буйволов. Стадо диких буйволов, взявших меня в кольцо.
