Тебе нравится сидеть на парапете Малекона, глядеть на море и на заход солнца, бессмертного бога, который медленно нисходит в воды.
«Солнце погружается в воду, чтобы омыться, очиститься», – говорила тебе твоя мать, полуграмотная, но очень умная негритянка. Это она научила тебя наслаждаться созерцанием моря и солнца с набережной. Каждый день, если было не дождливо и не очень холодно, она к вечеру шла туда с тобой погулять. Твоя старшая сестра была равнодушна к таким прогулкам и оставалась в комнатушке своего коммунального дома. Наверное, потому она, не видя солнца и не дыша чистым морским воздухом, и стала такой ненормальной, истеричной и злой, говоришь ты себе. А вот тебя эти прогулки по Малекону, которые ты не прекратила и после смерти матери, сделали сильной духом и спасли от голодной смерти в годы Абсолютной нужды, и заронили в тебя желание – при виде толпы жирных сытых иностранцев с полными карманами долларов – стать хинетерой, при виде этих чужеземцев, которые ходили вокруг да около, поглядывая на тебя, как на богиню, родившуюся из пены морской, как на богиню Йемайю, вышедшую из моря навстречу солнцу. И не все они были жирными. Встречались среди них и спортивного телосложения, и довольно приятной внешности. Таким был (или казался) тот швед, который однажды заговорил с тобой очень уважительно и пригласил в ресторан пообедать. Как же отказаться от приглашения, если за целые сутки ты съела только горстку риса с бобами и выпила стакан воды с сахаром. Как отвергнуть его, если за обедом он вел себя как приличный мужчина и настоял (не надо было и настаивать), чтобы ты перепробовала почти все блюда из меню, а под конец, когда вы расставались, дал тебе двадцать долларов, хотя ты ему ничем не отплатила.
Двадцать долларов! На них можно прожить целый месяц. Как же было с ним снова не встретиться и не переспать, говоришь ты себе. Ты всегда будешь благодарна Хансуту (так он назвался), который обходился с тобой по-доброму, был ласков и щедр. В каждый свой приезд в Гавану, где он представлял одну скандинавскую фирму, производящую резиновые изделия, в основном презервативы, швед привозил массу подарков для тебя, а потом в городских магазинах накупал тебе всякой одежды, электроприборы, духи. Благодаря ему у тебя появился первый вентилятор, который сделал сносной жизнь в тесной комнатушке, благодаря ему ты отложила первые доллары для приобретения маленькой квартиры, но главное, он позволил тебе ощутить могущество женской красоты, способной покорить стоящих мужчин. Никогда ты его не любила, никогда не хотела, но дарила ему всю свою нежность. Отдавала всю себя без остатка, заставляла исходить страстью, доводила в постели до безумия, показывала ему, что значит тропический секс с мулаткой восемнадцати лет.
Ханс не был профаном в любовной технике, но ты научила его таким выкрутасам, что он вопил от наслаждения. Немаловажно и то, что ты была ему абсолютно верна во время его посещений Гаваны и отказывала десяткам богатых и достойных мужчин. Для Хансута ты была девочка, его кубинская блажь, его «мулаточка», а не женился он на тебе и не увез в Швецию потому, что его жена, норвежская богачка с острым носом, хозяйка фирмы, которую он представлял, тут же бы его уволила. В конце концов Ханс со слезами на глазах простился с тобой навсегда, поклявшись в вечной любви и пообещав вернуться, и теперь ты снова одна, но не без средств, потому что он опекал тебя до последней минуты и оставил тебе кучу долларов, которых хватит на несколько месяцев, и к тому же он время от времени присылает тебе денег.
Поэтому, гуляя по Малекону, ты вспоминаешь Ханса и смотришь на то место, где вы познакомились, недалеко от конной статуи кубинского героя Антонио Масео, который со своей бронзовой лошади, нахмурив брови и подняв мачете, наблюдает, как мимо идут люди и проходит время. Увидимся ли мы еще?» – ностальгически, с грустью спрашиваешь ты себя. Кто знает. Жизнь так переменчива и непредсказуема. Мечтаешь (мечтать не запрещается) о том, как когда-нибудь он вдруг предстанет перед тобой на Малеконе, занесенный сюда ветрами и волнами из далекой Швеции, приплывший по холодному Балтийскому морю, по бескрайнему Атлантическому океану и Мексиканскому заливу, а может, верхом на дельфине.
Похоже, что мечты твои не скоро сбудутся, ибо, как в последний раз сообщил Ханс, он теперь трудится в Непале, распространяя там, хотя и не очень успешно, свои презервативы.
Сегодня ни Ханс здесь не возникнет, ни волшебный дельфин. Зато скоро явится рыба-меч по прозвищу Кэмел, по роду занятий чуло. [14]
Мертвецки пьяный Франсис спал на полу. Однако, как бы он ни был пьян, ему придется в семь утра подняться и начать свой всегдашний обход города в поисках предметов искусства, картин, ваз и антикварной мебели. Он пойдет в любое место и на любое расстояние. Надо всюду искать товар, который можно с прибылью перепродать иностранцам. Добытые деньги он тратил на женщин и алкоголь, выручал безденежных друзей и легко проматывал. А жил в полуразвалившемся доме. Такое он и вел существование с тех пор, как несколько лет назад его выгнали из министерства, обвинив в нанесении телесных повреждений начальнику. Вскоре после своего увольнения Франсис рассказал мне эту историю.
– Мы с директором ездили по делам в Испанию, а по возвращении домой директор настучал начальству: мол, я разговаривал по телефону со своим братом. – Франсис умолк и закурил сигарету. – Да, с братом Луисом, который теперь живет в Испании. Еще он обвинил меня в том, что я обедал в ресторане с Мирандой.
Я знал Миранду, под его началом мы с Фрэнсисом участвовали в подпольной борьбе против Батисты, а позже Миранда уехал в Испанию.
В Гаване Франсиса пригласил в свой кабинет большой министерский начальник, бывший, как и мы, в подчинении у Миранды во время восстания, наш старый соратник и друг.
– Расскажешь что-либо интересное о своей поездке? – спросил наш старый друг и налил из термоса кофе в две чашки – одну себе, другую Франсису.
– Ничего интересного не было. А что?
«Чем вызвано такое любопытство?» – удивился тогда Франсис. Я, слушая его, тоже был заинтригован и ждал, чем кончится дело.
– Ты ведь разговаривал недавно с одним своим знакомым?
– Да, вчера встречался с Рохелио. – Франсис не понимал, куда клонит наш старый друг.
– Нет, я имею в виду там, за границей. Ты случайно не общался с каким-нибудь нашим бывшим товарищем, а ныне врагом?
Тут-то Франсис и уразумел, о чем речь. О его встрече с Мирандой. Он, Франсис, вышел, значит, из доверия. В нем начал закипать гнев.
– Ах вот ты о чем! Чтобы добыть такую информацию, нечего колесить вокруг да около.
– Франсис!..
– Я не помню, о чем с ним болтал. Можешь себе такое представить?
Большой начальник заговорил другим тоном:
– Значит, не помнишь, да? Для чего ты обедал с Мирандой? Ты ведь знаешь, что он – враг. О чем вы толковали? О чем ты говорил со своим братом?
– Откуда ты знаешь, что я обедал с Мирандой и разговаривал с братом?
– Мы всё знаем.
– Мне сто раз наср… на то, что вы знаете. – Франсис вскочил и угрожающе склонился к самому лицу начальника. – Какая сволочь принесла тебе на хвосте эти сплетни? Выкладывай.
Тот отшатнулся, открыл ящик письменного стола и достал три машинописных листка.
– Твой директор. А теперь сознайся, чего тебе наобещал Миранда и о чем ты беседовал с братом. Признание в твоих интересах. Выкладывай.
Франсис ответил спокойно, даже с издевкой, но его голос подрагивал от ярости:
– Знаешь, когда ты еще в пеленки мочился, Миранда уже работал в подполье против Батисты, а когда в 1958-м этот паразит-директор ходил и посвистывал, у Миранды кости трещали в полицейском участке, но он не выдал ни тебя, ни меня. Тогда нам некогда было попусту языки чесать, а теперь мне захотелось с ним просто пообщаться. Что касается моего брата, то сам знаешь, если, конечно, у тебя есть мать, что родной брат всегда останется мне родным братом, где бы я его ни встретил и что бы он ни делал. Но оба они, и мой брат и Миранда, сказали мне, что ты подонок, а директор – мудак и мерзавец.
