– Речь не идет только о силе. Есть еще и другое.

– Другое?

– Да, другое.

– Например?

– Бабы с ума сходят, понимаешь?

– Ага! Поднажмем-ка еще.

– Но у тебя плохо получается, братишка. Руки нужно держать вот так. И хотя это может показаться излишним, важно быть надлежащим образом экипированным. Что за башмаки, Бог мой! Ты так себе мозоли набьешь, ты угробишь себя. У тебя что, других нет?

Поскольку я на этот случай специально надел почти развалившиеся сандалии, то ответил:

– Нет.

– В такой обуви ходить нельзя.

– Я знаю, но у меня нет других. Если бы ты хорошо знал мою мать, то не удивлялся бы, почему я так плохо одет.

– Хорошо. Придумаем что-нибудь.

Несколько дней спустя я получил через мать пакет со спортивной обувью «Найк», ленту для лба с надписью «Джим-джаз» и полотенце для обтирания пота «О'Нил». Мать с дрожью в голосе спросила, что это мне прислал ее тренер, словно сама не знала. Я показал.

– Похоже, ты внушаешь ему симпатию.

– Он хочет, чтобы я был в форме.

Тренер начал приходить к нам домой, чтобы приглашать меня на пробежку. Мать доставала из ледника двухлитровую картонную упаковку «Солан де Кабрас», которую хранила специально для него.

– Как вкусно! – И они бросали друг на друга многозначительные взгляды.

Мы поднимались и шли к двери, подпрыгивая, чтобы разогреться. Я начал думать, что не так уж плохо, если мое тело будет как камень, как он говорил, но отнюдь не забывал о своих подлинных намерениях. Тренер говорил и говорил без конца, пока мы не забегали так далеко, что больше уже не было сил. Я, уставший до одурения, почти не слушал его. Он обычно показывал пальцем, чтобы напомнить мне о первой, главной, цели нашей пробежки, которую он назначил для меня, – выпить две бутылки минеральной воды в его доме, или добежать до вершины холма, или выполнить еще какую-то тяжелую работу. Прошло пятнадцать дней, и однажды, добежав, мы выпили воду. Его лицо в это время выражало превеликое удовлетворение.

– Я поставил ее охлаждаться в тот день, когда мы решили начать тренировки. Я сразу понял, что ты из тех, кто мне подходит.

Я свалился на диван. Силы оставили меня. Кажется, я намочил своим потом обивку дивана. Отдохнув, я увидел, что обстановка в его приемной сугубо мужская, точнее говоря, отвратительная. Остальная часть дома, по-видимому, была такой же. Но мне понравилось пить воду прямо из бутылки, а не из стакана. Я подумал, что моя мать здесь бывала совсем другим человеком, не обращавшим внимания на мелочи, на которые она обычно внимание обращала. И только бывая со своим тренером, она не была сама собой и все принимала как должное.

Ей казалось чудесным, когда на полу валялись носки, стекла окон были грязными, а сад зарос травой и чертополохом. Все это казалось ей романтичным. Возможно, это была привлекательная часть присутствия в неубранном и неухоженном доме, где и самой можно быть небрежной. Вообще-то я даже заметил в одном углу стоптанные башмаки того же размера, который носила мать. Она, наверное, оставила их там для собственного удобства. Я пробежался взглядом по негостеприимному саду, чтобы хоть там не видеть ничего, что принадлежало бы моей матери, вроде ее ботинок в так называемой приемной. Мне не хотелось видеть свидетельств того, что моя мать бывала в том же месте, где сейчас находился я.

– С тобой что-нибудь происходит?

– Нет, ничего.

– Ну-ка шевелись, девочка.

Он постоянно пытался разговаривать со мной на великую тему о мужчинах, а я приходил в ужас оттого, что между нами могут установиться доверительные отношения. Я очень боялся однажды узнать, что они здесь делают с моей матерью.

– Тут не разгуляешься.

– И что…

– Это о предновогодней ночи. Давай организуем грандиозный праздник в Соко-Минерве.

Он смотрел на меня отсутствующим взглядом, но в то же время было заметно, что он догадывается о том, что я его о чем-то попрошу. Поэтому я решился на откровенность и честно сказал, открыто посмотрев ему в глаза:

– У меня нет костюма, чтобы пойти туда.

– Как, вообще никакого костюма?

– У меня есть костюмы, но все они уже вышли из моды, ничего приличного.

– Да, – сказал он. – Это проблема.

– Еще бы.

– Хорошо. Хочешь, побежим обратно, или ты предпочитаешь дождаться автобуса?

Автобус проходил мимо нового торгового центра, который еще только строился. Его собирались назвать в честь античного героя «Аполлон», и он должен был иметь три уровня. Когда я спускался на автобусе с холма, были видны плавательные бассейны при шале, усыпанные опавшей листвой. Некоторые из них были накрыты брезентом. Длинные линии красных сдвоенных домов плавно спускались к главному проспекту. Над нами сгущались тучи, уже достигшие многочисленных крыш, крытых красной черепицей. Когда я сошел с автобуса, начался дождь, и поскольку я уже был натренирован, решил возвращаться домой бегом.

Моя мать сидела на неподвижном велотренажере и смотрела кино.

– Дождь идет, – сказал я ей.

Увидев, что дождь идет на самом деле, мать через силу что-то ответила.

– Отец не звонил? – спросил я, чтобы спросить хоть что-нибудь.

– Да, он собирается остаться на выходные.

Больше мы ни о чем не говорили. Она бросила на меня взгляд, словно уже знала о костюме и подсчитывала, во сколько он ей обойдется.

– Да, мы очень отличаемся друг от друга, – сказал Эду. – И смог только слегка пошатнуть меня, пытаясь свалить на пол, соревнуясь со мной в силе в играх, которыми мы занимались уже много лет.

Мы с каждым разом все больше отличались друг от друга, особенно в том, что касалось физической стороны дела, потому что я постепенно становился атлетом. Я был доволен тем, как развивались мои руки, ноги и плечи. И все эти усилия были в честь Тани. Я думал о ней, когда поднимался на холм, шел в Ипер и возвращался домой, полуживой, а мне прямо в глаза со стороны эспланады светило огромное красное солнце, заходившее за черепичные крыши домов. Мои легкие увеличивались в размерах, как дети, которые требуют себе места, и это место появлялось – у меня расширялась грудная клетка.

Однажды, когда уже вечерело, я бежал и увидел ее в автобусе сквозь окошечко. Она ехала задумавшись. Меня поразила серьезность ее лица. Я не мог потом несколько дней забыть эту серьезность, почти печаль, которая тотчас же передалась мне, когда она посмотрела в мою сторону, но меня не увидела из-за того, что я был на фоне ярко-красного заката, покрывавшего небо. Поэтому я решил следовать простому и эффективному методу, которым пользовался мистер Ноги, и однажды в среду поднялся в автобусе на холм, чтобы не вспотеть и не пахнуть дурно, и занял позицию во всем своем спортивном великолепии у навеса на остановке, куда она должна была приехать на одном из автобусов. И она приехала.

Она шла к своему дому, глядя то под ноги, то прямо перед собой, но ничего не видела. Она была похожа на тех людей, которые, возвращаясь с работы домой, даже не осознают, где их дом находится. Он вообще мог бы находиться на Луне, и они трудолюбиво месили бы лунную пыль до самого жилища, не понимая того, что они идут. Я медленно побежал, чтобы догнать ее.

– Таня?

– Что? – Ей понадобилось некоторое время, чтобы узнать меня. – А, это ты?

– Как видишь. Я заметил, как ты сошла с автобуса.

Она посмотрела на меня, на мой капюшон, полотенце для вытирания пота и на черные шорты. Ленту на лоб я в тот день не повязал. Я знал, что выгляжу броско, но ее безразличный взгляд быстро вернул мне неуверенность, и я уже не считал, что выгляжу столь внушительно, потому что она принимала меня за молокососа и с этой точки зрения не могла оценить по достоинству мое тело. Подумалось, что молодая женщина не в состоянии оценить по достоинству парня, который моложе ее.

– По правде говоря, ты меняешься изо дня в день.

– Ты тоже, – сказал я ей.

– Ну что ты. Я-то в чем могла измениться?