Даро говорит, что пен пет высвобождает воспоминания. Мне нравится Даро – он спокойный и разрешает мне гулять на восходе и после заката. Когда он говорит со мной, то складывает ладони и опускает голову – будто рассматривает свою обувь. Сначала мне было это странно, но сейчас я уже привыкла. Мы медититуем три раза в день, ему я могу задавать вопросы. Сегодня я спросила его про взгляд апсары.Он погрустнел и сказал, что я узнаю об этом сама – и он более ничего не может сказать, чтобы не загрузить еще одним знанием, которое меня свяжет «дилеммой о его использовании», – так именно и сказал.

Всегда, когда с острова уплывает лодка и на ней увозят Сован, Даро дает мне побыть одной, и только потом меня зовут опять на массаж. Массажистки сидят на корточках, пригнув головы к каменными плитам. Я купаюсь в купели и потом, когда на лице моем опять ткань, массажистки встают. Явственно пахнет канифолью – чтобы никакие насекомые не попали внутрь: мое тело должно быть безупречным.

– Сок Сабай. – Это с Даро здоровается человек, что смешивает масла для массажа и ароматерапии.

– Кмаут, – отвечает Даро.

И больше никто ничего не говорит.

Самая большая моя мечта – увидеть свое лицо. Я привыкла к тому, что его не должны видеть другие – но я сама... А это невозможно – Даро объяснил мне, что зеркала могут отнять у меня мою силу, и еще – что моя душа может в них потеряться. Вот почему на всем острове нет зеркал. И в воду я могу заглянуть лишь с высокого пирса – я вижу свой силуэт, и только. Потому что я – Апсара.Я одна из избранных – у меня совершенное тело: я могу им управлять, как никто другой, мой взгляд обладает особой, невероятной силой, и еще я знаю танец...

Иногда утром, когда просыпаюсь раньше, чем зазвенит колокольчик, я ощупываю свое лицо и представляю, как выглядят мои глаза, губы и нос.

Все емкости в моей ванной, куда наливается вода, не могут иметь темного дна – иначе они обретут возможность отражать, а значит – забирать... Окна к ночи плотно занавешивают, нет полированных поверхностей – можно было, конечно, что-нибудь придумать, но не хочется подводить Даро. Он так в меня верит – он считает, что из меня получилась идеальная Апсара. Я умею медитировать, стоя на одной ноге, мое чувство равновесия не хуже, чем у белой цапли, мои бедра выворачиваются так, что еще чуть-чуть – и колени коснутся друг друга за моей спиной.

У меня нет друзей, но по сравнению с другими Апсара мне очень повезло, у меня есть собака – Ки. Ее, больную, привез один из кхмерских мальчишек, что перетаскивают с корабля на кухню корзины с продуктами. Щенок подволакивал ногу, и рваный шрам заживал у него от бедра через всю спину по крупу – мальчишка рассказал, что Ки спасли от крокодила. Он оказался очень смышленым, его пожалели и оставили на острове – сейчас он почти не хромает, только смешно виляет хвостом вместе с попой. Его на острове любят, он превратился в совсем бесшумную и очень благодарную собаку. Никогда не лает, – кхмеры уверены, что крокодил проглотил его голос. Наняли даже девчонку, что кормит его и моет, – но привязался он более всего ко мне.

Ки спит на пороге моей комнаты и всюду следует за мной. Отогнать его невозможно – даже во время моих медитаций он тихо лежит в углу. Ки – мой единственный друг. Лишь ему я могу открывать свои секреты.

Сован когда-то давно пыталась изолировать собаку от меня, но Даро убедил ее в том, что это не страшно и даже пойдет мне на пользу. Ки отлично знает мой голос – он может различить его среди любых других, но, как и все вокруг, он никогда не видел моего лица. Сегодня я опять услышала, как Сован кому-то говорила: бойся Апсары! Я не могу понять, почему она так говорит, – ведь я совсем никому не хочу причинить зла. С самого утра Ки явно волнуется. Скребется в дверь и скулит каким-то высокочастотным скрипом. Видимо, он понял...

Сегодня день, когда меня повезут в то место, ради которого это все началось. Оттого «Ба-Э» с рассвета уже стоит пришвартованный к пирсу. Еще так рано, и я решила нарушить ежедневный распорядок – осторожно приоткрыла дверь и впустила Ки. Он заметался у моих ног, потом юркнул под кровать и замер – и дальше, как бы я его ни звала, он не выходил. Свистел откуда-то из глубины, но не шел – я даже обиделась: мы так долго вместе, а он не выйдет попрощаться – впервые я позвала его строго.

Я слышала, как он часто дышит, как скребет ногтями пол, выползая из своего укрытия. Наконец из-под кровати показались его лапы, голова – не прекращая скулить, он полз на животе. Остановился, мелко трясясь, полежал, взвизгнул и поднял на меня морду. Я была с еще не закрытым лицом и никогда не забуду, как он вздрогнул, как из его пасти на пол потекла кровь, как он дергался, а потом затих, так и не сводя с меня глаз.

Прихожу в себя на массажном столе, на лице опять маска – вокруг переполох, за руку меня держит Даро. Он спрашивает, не потеряла ли я силу – я отрицательно качаю головой.

– Ты настоящая Апсара, – говорит он и выходит.

Дальше – меня долго массируют, а потом одевают. Плечи укрывают мягкой шалью, на голову поверх шапочки с вуалью набрасывают легкое шелковое покрывало и ведут по лестницам к воде. Меня сопровождают Даро, Сован и одна из горничных – смешливая Теау.

Штормит, кораблик то бросает от пирса, то прижимает к нему плотнее. Океан, темно-кобальтовый, в нарядном кружеве пены у прибрежных камней, светлеет к горизонту. Он покрыт острыми волнами. Будто кто-то напугал его, и мурашки побежали по огромному телу. Сегодня совсем мало рыбаков – а лодки их сливаются с водой. Далеко на пристани в Сиануквилле тает в пелене начинающегося дождя большой белый корабль. Вскоре пропадает и плотно заросший зеленью змеиный остров – Ка Пу Одинокий «Ба-Э» – деревянный кораблик, выкрашенный изумрудной краской снаружи и красной охрой внутри, – увозит нас от нашего острова и еще тащит за собой маленький рыбацкий тук, переполненный слугами.

Два облака с серыми тенями дождя растут на небе по мере продвижения к материку, и вот все небо становится плотно-серым, сжирает и Сиануквилль, и белый корабль, и Ка Пу, и весь этот большой горизонт. Еще минута, и небо падает на нас теплыми струями сильного дождя.

Пересаживаемся в машины, которые ждут нас на берегу, меня несут в кресле – надо мной зонт на длинной-предлинной ручке, и толпа на пирсе не встает с колен, пока мы не скрываемся из вида. Мне разрешено смотреть в окно.

Волнуюсь ли я? Наверное. Но рада, что скоро то, чему я училась многие годы, будет наконец исполнено.

Быстро проезжаем Сиануквилль – мелькает через листву залив Компонг Сон, караван машин движется в Ангкор.

Вдоль дороги бесконечно тянутся болота то в темно-лиловых, то в светло-розовых цветах лотоса – у светлых крупнее листья, и они высоко торчат из воды.

Женщины с замотанными в шарфы лицами продают зеленые лотосовые коробочки, связанные по три в пучок. Ярко-зеленые, матовые, будто в нежной пудре.

Небольшие утиные фермы огорожены изгородями из бамбука. Темно-коричневые утки, необычайно большие, не торопясь прохаживаются внутри.

Около каждого дома несколько глиняных, широкогорлых сосудов для сбора дождевой воды. Дома на высоких ногах, под ними гамаки и большие помосты, на которых и едят всей семьей, и спят, опустив по периметру москитную сетку.

Вдоль некоторых деревень – связки сахарного тростника для продажи и дрова – корявые стволики каких-то деревьев. Вот опять закончились строения, начались рисовые поля – там работают, стоя по колено в воде, взрослые и возятся дети, некоторым вода или, скорее, земляная жижа – по пояс.

Часто попадаются большие ворота, всегда островерхие, в орнаменте, с башенками, позолоченные – горят на солнце среди выцветшей на солнце деревни. За воротами – длинная дорога к храму.

Останавливаемся умыться на маленьком рынке. Кругом фруктовые кучи: большие пупырчатые плоды Кнола, белые тыквы и бананы с косточками. Приезжие толпятся у противней с экзотикой – жаренными с солью пауками а-пинг, кузнечиками, жуками. Пробовать боятся, больше фотографируют. Охотнее едят лягушек – они, как вино и белые багеты с хрустящей корочкой, наследие французов. На прилавках ровные пирамидки из крупных утиных яиц, где почти нет белка – один большой желток.