— А она стихи Блока знает?

— Она на десять лет раньше уехала из Союза, даже говорит теперь с акцентом.

— А танцует?

— Без акцента.

Перед концертом я заранее спустился в фойе. Паша уже занял столик, хотя я его об этом не просил. Первым моим желанием было сказать ему какую-нибудь гадость, но он меня опередил:

— Ты меня, Сашок, извини за вчерашнее. Я же всё понимаю. Если честно, я на твоей стороне. И я тебе обещаю, что в следующий раз, через полгодика, я тебя приглашу ещё раз! Без этих долбаков и всё-всё восполню. Мы сделаем с тобой тридцать, сорок концертов, заработаем на целый. вертолёт!

— С тобой, Паша, можно заработать только на игрушечный вертолёт, и то не на целый.

Конечно, он испугался, что я расскажу российской прессе о его связи с бандитами. Поэтому и начал скулить:

— Ты пойми, у меня здесь семья, дети. А эти, сам видел, реальные отморозки! Ну, наехали они на меня! Как мне быть?

— Постой-постой, какие дети? Ты же педераст.

— Фу, как грубо!

— Ты ещё меня в грубости обвинять будешь? И это после всего, что ты тут замутил?

— Если хочешь знать, я вовсе не такой педераст, как вы все думаете. У меня, между прочим, уже две жены было и двое детей осталось.

— Не понял? А почему же тебя все считают педерастом?

— Это легенда. Чтобы лучше дела шли. В шоу-бизнесе сегодня, сам знаешь. мафия. А так вроде свой. Только я тебя очень прошу, Сашуль, никому, да? Что я нормальный — ни слова! Не позорь меня. А я обещаю тебе, что в следующий раз мы точно заработаем кучу денег.

Куда катится мир, Миха? В какое время мы живём? Назвать человека нормальным означает его опозорить! Мир оборотней. Обокравший меня выпрашивает у меня же к нему сочувствие! Расхныкался и впрямь не как голубой, а как синий-пресиний:

— Я, Сашуль, за кухню новую и то расплатиться полгода не могу. Жена мне этого не простит. Это вы там, в России, бабки гребёте, а тут надо зарабатывать.

— Ты считаешь, кидать — это зарабатывать? Знаешь, Паша, все считают евреев умными. Но мало кто знает, что далеко не все евреи умные. И что если еврей дурак, то он совсем дурак. Русский дурак по сравнению с дураком евреем — Шопенгауэр!

— Это ты про кого?

— Про тебя, Паш, про тебя. Помяни моё слово: ты сам себе могилу роешь.

Паша совсем сник, и его лицо стало похоже на потрёпанную портянку:

— Я не еврей.

— Как это?! Ты меня что, весь день сегодня удивлять будешь?

— Не еврей, и всё! То, что еврей, — тоже легенда. Шоу-бизнес — сам должен понять.

— А кто же ты? И не голубой, и не еврей! Ты меня разочаровываешь.

— Мать украинка, а отец военный.

— Ты сам понял, что сказал?

— Ну да. Он у меня был офицером пехоты. Как, по-твоему, может еврей служить в пехоте?

— А как же тебя Израиль принял? У тебя гражданство какое?

— Я обрезание сделал. Только ты, Сашуль, об этом тоже никому ни слова! Я ж тебе по секрету, по-дружески… Мы ещё с тобой заработаем ого-го!

— Да ты себя в зеркало видел? Ты ж вылитый еврей! Посмотри: спортом не занимаешься, самая накачанная мышца у тебя — это твой картавый нос.

— Мне его гамаком в детстве перебили.

— А может, и правда, ты не еврей. Ведь дурак дураком.

И в это время появились они. две учительницы!

Одна, чуть постарше, больше была похожа на завуча школы. Другая — только что принятая на работу. Пашка тут же перестал ныть и шепнул мне на ухо:

— Та, что постарше, моя!

— Да, Паша, ты и вправду не еврей, ты мудак! Твой папа явно в окопе пересидел.

НАТА

Разговор по дороге с учительницами у меня не клеился. На душе было муторно. Скорее бы закончился концерт — и в кафе, на берег моря, навстречу полуночному бризу. Слава богу, Машина подруга оказалась сверхразговорчивой. Когда она говорила по-русски, некоторые фразы явно переводила с иврита.

Концерт был в городишке неподалёку от Тель-Авива. Ничего особенного, концерт как концерт. Успех, аплодисменты, цветы, очередь к телу за автографами, молоденькие, напоминающие чем-то Вику девушки, фоткающиеся в обнимку, в полуобнимку, и немой вопрос в глазах фанов: кто эти две прехорошенькие «учительницы», с которыми я приехал на концерт?

Все подаренные мне цветы я разделил между Машей и Натой. Её наверняка в Союзе звали Наташей, но русские имена слишком длинные для иностранцев. За границей их всегда пытаются сократить, как бы превратить наши имена в собачьи клички: Павла в Пола, Петра в Пита, Майкла в Мика, Наташу в Нату, Анжелику в Лику, а Викторию в Вику. Как я гениально нашёл способ вчера избавиться от Вики! А ведь хороша была малявка! От воспоминаний о том, что я не дал позабавиться собой молоденькой красавице, настроение моё слегка улучшилось. К моей коллекции красавиц, которые мне не давали, прибавилась ещё одна, которой я сам не дал.

После концерта обеих «учительниц» я пригласил в наше с Машей уже любимое кафе. Ната сказала, что пойдёт ненадолго — в двенадцать выход на сцену к шесту. В Союзе Ната окончила балетную школу. Танцевала в Сибирском танцевальном ансамбле. А когда всё великое искусство, тем более народное, покатилось в стране к чёртовой матери на рога, помыкавшись по разным танцевальным клубам, она решила, что лучше искать не работу, а еврея, который бы её увёз из страны. Еврей оказался не дураком и, приехав с Натой в Тель-Авив, попытался её продать в то же заведение, в котором работала Маша. Но на «кастинге» оказалось, что Ната гнётся лучше всех стриптизёрш Тель-Авива. Это её выручило. Она даже вспомнила слова известной балерины-педагога: «Старайтесь, девочки, старайтесь, тяните спинку, ножку. Вот увидите, когда-нибудь в жизни вам это непременно пригодится!» И пригодилось. Теперь Ната тянет спинку и ножку так, что удивляется даже шест.

Свой рассказ она закончила неожиданным вопросом ко мне:

— А вы, Саша, грустный. У вас, судя по всему, здесь проблемы?

— С чего вы взяли?

— Я слышала, как ваш этот. Как его? Ну, гей-импресарио за кулисами звонил с местного телефона. Кто эти подонки? Вы их знаете?

— Виделись один раз. Так, дурни какие-то.

— А вон те? Которые думают, что мы их не видим.

О топтыгиных я и забыл! Юнцы спрятались за углом и периодически из-за него выглядывали, думая, что достойно выполняют поставленную перед ними боевую задачу. Мне их даже жалко стало.

— Да выходите вы оттуда! Идите сюда. Я вам по бутылке пива возьму.

Топтыгины подошли к столику осторожно, как будто наша компания была заминирована. Я действительно выдал им по банке пива, предложил присесть за столик неподалёку и успокоил, чтобы они ничего не боялись, — мы будем за ними наблюдать, в случае чего выручим.

Лицо Наты вдруг стало очень жёстким, словно она действительно была завучем в школе и обращалась к набедокурившим в туалете подросткам:

— Кто ваши хозяева? А ну быстро? Я церемониться не буду.

Топтыгины на глазах превратились в салаг. Такого тона от «учительницы» они не ожидали. Акцент выдавал бывалую.

— Мы точно не знаем. Только ихние погоняла.

— Ну, слушаю?

— У маленького — Хлястик, а у того, что поздоровее, — Коржик.

Я не мог не расхохотаться. Надо же, меня поставили на счётчик Хлястик с Коржиком

Однако Нату эти погоняла насторожили:

— А над ними?

— Да не, они сами.

Ната повернулась ко мне:

— Поганое дело. Новенькие! Готовы на всё. Надо немедленно давить. Я сейчас побежала, мне в моё «ночное» пора. Вот моя визитка. Звоните завтра. А ты, Машуня, тоже попытайся через своего выяснить… Надо же. Хлястик и Коржик. Отморозки! Даже погонял человеческих придумать не могли.

ТОПТЫГИНЫ

Когда Ната ушла, я выдал пацанам ещё по банке пива. Один из них попросил бутерброд, признавшись, что они давно не ели. Я взял им два бутерброда. Я ж не Паша, экономить на бутербродах. Неужели эти салаги тоже мечтали стать бандитами? Сосунки. Ещё коленки не оформились. Родничок не окреп, а туда же! Я понимал, что ещё немного и они начнут служить мне, а не Хлястику с Коржиком. Причём за пиво с бутербродами.