Миссъ Джервисъ уже съ часъ какъ ожидала ее въ Лондонской гостиницѣ, въ недоумѣніи и безпокойствѣ.
– Сестра еще не пріѣхала? – было первымъ ея словомъ.
– Нѣтъ, но вотъ телеграмма. Они выѣхали изъ деревни и завтра будетъ здѣсь… Но… что это?.. Какъ ужасно испорчено ваше платье!.. Вы гуляли подъ дождемъ?!.
Англичанка смотрѣла въ ужасѣ, не вѣря своимъ глазамъ, на измятый, перепачканый глиной и грязью, туалетъ княжны Ладомирской.
Она разсмѣялась.
– О! Не обращайте вниманія. Я отлично прогулялась и теперь засну на славу!
И она прошла въ свой номеръ, приказавъ подать себѣ чашку чаю и больше себя не безпокоить.
– Ничего не разсказывай никому! – приказала она Машѣ.
Глаза ея, прекрасные темно-каріе глаза, не нуждались въ этотъ вечеръ въ оживленіи и блескѣ; а румянецъ, разлитый по обычно-блѣдному лицу, оживилъ его до красоты.
Но она не тотчасъ легла, какъ сказала. Ужъ мѣсяцъ склонялся къ западу, алое зарево появилось на востокѣ и стаи бѣлыхъ чаекъ проснулись и летали надъ гладью морскою, ища въ ней утренней добычи, – а Вѣра все еще сидѣла у открытаго окна. Она смотрѣла на море, на поблѣднѣвшіе огни судовъ, на красную точку маяка, отражавшуюся восклицательнымъ знакомъ въ тихомъ, какъ зеркало, морѣ, и думала, припоминала и мечтала, то вздыхая, то улыбаясь своимъ воспоминаньямъ и мечтамъ.
Занималось розовое утро, когда она закрыла наконецъ окно, опустила занавѣси и легла. Но и тутъ не сразу заснула: ей мѣшалъ щебетъ ласточекъ подъ окномъ, казалось ей; но главной помѣхой все же не былъ ли щебетъ ея собственныхъ мыслей, заключившійся ужъ въ полуснѣ, образомъ темноволосаго, стройнаго молодаго человѣка со шляпой, поднятой въ рукѣ, надъ головою, съ привѣтной улыбкой на красивомъ лицѣ, освѣщенномъ луннымъ сіяньемъ…
«Юріардани! какъ жаль!» – вздохнула Вѣра. И воспоминаніе окончательно превратилось въ сонъ.
IV
Прошло болѣе четырехъ мѣсяцевъ. Пронеслось лѣто и подходила осень. Но на благословенномъ югѣ все еще стояли ясные лѣтніе дни.
Въ окрестностяхъ Одессы все уже не цвѣло вольнымъ, пышнымъ цвѣтомъ, какъ весною: придорожная зелень сильно поблекла отъ безжалостной пыли, но клумбы и гряды все еще благоухали и красовались на дачахъ и городъ еще былъ на половину пустъ.
За то отели были переполнены. Пользовавшіеся морскимъ и лиманнымъ купаньемъ еще не разъѣхались, а виноградное леченье привлекло множество посѣтителей въ Крымъ, да къ тому же начинался обратный полетъ русскихъ золотокрылыхъ птицъ изъ-за границы, со всевозможныхъ водъ домой, на сѣверъ.
Княжна Ладомирская тоже возвращалась изъ Карлсбада, и Тироля, и многихъ другихъ мѣстъ въ Одессу, гдѣ, на перепутьи, ее ожидали отецъ и зять ея, баронъ Крамфельдъ. Оба оттуда ѣхали въ Крымъ, гдѣ у барона была своя дача въ Ялтѣ. Они предполагали также осенью лечиться виноградомъ, живя вмѣстѣ, одной семьею, до самой зимы. Такъ Ладомирскіе и Крамфельдъ ежегодно заканчивали свои европейскія странствованія. И теперь княжна возвращалась со своей сестрой, Лидіей Аркадьевной Крамфельдъ, ея дѣтьми, ихъ гувернаткой и своей собственной компаньонкой.
Нельзя сказать, чтобъ пребываніе за границей послужило къ особой пользѣ Вѣрѣ Аркадьевнѣ. Не то, чтобъ она была больна, но утомилась и наскучалась вдосталь. Знала она съ дѣтства всѣ закоулки Европы Да и условія жизни ея вообще, а пребыванія въ семьѣ сестры, въ особенности, не были особенно легки и пріятны.
Баронесса не отличалась ровностью характера. Частые недуги, матерьяльныя заботы, гораздо большія, чѣмъ она ожидала встрѣтить въ жизни, сдѣлали изъ Лидіи Аркадьевны раздражительную и довольно непріятную особу.
Ко всѣмъ общимъ мелочамъ ихъ жизни, у Вѣры еще было свое, тяжелое горе. Она почти рѣшилась выйти замужъ за камеръ-юнкера Звенигородова, солиднаго капиталиста и свѣже-испеченнаго аристократа, крайне ей антипатичнаго… Что было дѣлать? Онъ сватался въ третій разъ. Отецъ писалъ отчаянныя письма: что онъ разоренъ, что ему придется закабалиться съ дочерью въ своемъ степномъ хуторѣ; что отнынѣ имъ предстоитъ такая ужасная жизнь, что онъ готовъ застрѣлиться, если Вѣрочка не поправитъ ихъ обстоятельствъ хорошей партіей… Хорошая, даже прекрасная партія для стараго князя олицетворялась въ лицѣ расплывшагося раньше времени, бѣлесоватаго и болѣе чѣмъ недалекаго избранника фортуны, въ представителѣ многихъ копей, пріисковъ, заводовъ и фабрикъ, «милѣйшемъ Викторѣ Наумовичѣ»…
Вѣра жалѣла своего безалабернаго, но добраго отца. Она очень хорошо знала, что дѣла ихъ дѣйствительно плохи и что ей самой немыслимо жить, какъ живутъ «тысячи другихъ», терпѣть недостатки, лишенія. Она сокрушалась надъ своимъ тщеславіемъ, мелочностью, непрактичностью!.. Она и рада была бы имѣть болѣе характера, болѣе умѣлости, да гдѣ-жъ ихъ было взять?..
Ей, впрочемъ, казалось, что она не требуетъ отъ жизни многаго, что она легко могла-бы обойтись скромными средствами… Такъ тысячъ въ двадцать, тридцать годоваго дохода, – «le juste necessaire» ихъ среды… Но нуждаться, нѣтъ! Ужъ лучше все, только не постыдная нужда, долги, униженія!.. Нѣтъ!.. Отецъ ея правъ: она должна предпочесть Звенигородова!..
Даже Звенигородова!
Она вполнѣ вѣрила, что отецъ ея отчаивается за ея будущность больше, чѣмъ за свою разбитую старость… Но рѣшиться все же было трудно!..
Сидя въ купе перваго класса, напротивъ спавшей сестры, княжна всю послѣднюю ночь подъ Одессой продумала объ этомъ.
«Ужъ Богъ съ ней, съ любовью! съ мечтами о счастіи, – не всѣмъ онѣ суждены!.. Живутъ люди и безъ нихъ. Лишь бы не чувствовать отвращенія, выходя замужъ, не презирать своего мужа… Это было бы тяжело! Невыносимо тяжело»!..
Разумѣется, былъ-бы случай выйти за человѣка порядочнаго, человѣка съ десятой долей состоянія Звенигородова, она не задумалась бы отказать ему; да только не было такого случая!.. Никто не сватался за нее такой, да и ей самой никто не нравился… Да! Она таки просто какая-то безчувственная. Какъ же! Дожила чуть не до двадцати-трехъ лѣтъ и никогда не бывала влюблена. Вѣдь это удивительно! И даже никто ей не нравился… Вдругъ она вспомнила одно лицо и подумала, съ улыбкой: «Да, разъ, тогда… Только разъ въ жизни я нѣсколько дней продумала объ этомъ… встрѣчномъ! У него хорошее, симпатичное лицо!..» Вѣра вздохнула и теперь при воспоминаніи объ этомъ неизвѣстномъ или почти неизвѣстномъ ей человѣкѣ. Вздохнула и улыбнулась!.. Да! Она тогда довольно долго продумала о немъ. Какой вздоръ!..
Промелкнуло, прошло и ужъ, конечно, не возобновится. А странно! Мало-ль она знала людей и никто ей не казался такъ симпатиченъ… А вѣдь черезъ нѣсколько часовъ она опять будетъ въ Одессѣ… Что если они встрѣтятся?.. Ну, что за вздоръ въ голову лѣзетъ?!. Вотъ пустяки!.. Нѣтъ, не бывать ничему такому: это только въ романахъ случается… А ей видно судьба быть за тѣмъ милліонеромъ…
Раздавшійся свистокъ паровоза окончательно вернулъ ее къ дѣйствительности, къ печальной будущности, предстоявшей ей.
«Ну, такъ ужъ по крайней мѣрѣ поживу на славу, ни въ чемъ себѣ не отказывая!» – подумала она, вставая и привычнымъ движеніемъ откидывая назадъ натурально вившіеся волосы. «Это, вѣроятно, рѣшится скоро, на-дняхъ. Отецъ пишетъ, что Звенигородовъ тоже въ Одессѣ по дѣламъ… Что они неразлучны… «Викторъ Наумовичъ со мной такъ добръ, такъ внимателенъ, какъ сынъ родной… Я привязался къ нему сердечно!» фраза эта изъ послѣдняго письма ея отца промелькнула въ мысляхъ ея цѣликомъ.
«Что-жъ! Чему быть – того не миновать!» рѣшила она и встала.
Паровозъ свисталъ отчаянно, возвѣщая близость станціи. Княжнѣ было душно и хотѣлось пить. Сестра не позволяла открыть окна, боясь простуды… «Простуды, въ такую теплую ночь?» – недоумѣвала Вѣра Аркадьевна, не зная, куда дѣваться отъ духоты.
Поѣздъ шелъ медленнѣе, очевидно останавливаясь. Она вынула часы. А!.. Три часа! Бирзула!.. Тутъ простоятъ долго. Хорошо бы напиться чаю или хоть воды.
Она вышла изъ купе, не разбудивъ сестры, и прошла къ выходу между спавшими гувернантками и дѣтьми. Въ этомъ отдѣленіи вагона никого кромѣ ихъ семьи не было.
