– я…

Чамди не в силах смотреть ему в глаза. Он разглядывает рубашку Сумди, кремовую, в жирных пятнах.

– Это Ананд-бхаи меня порезал. Расписался, как он говорит. Ножом.

– По лицу?!

– После смерти отца я в иранском ресторане работал. Посуду убирал со столов, полы подметал. Однажды по пути домой меня остановил какой-то человек. Сказал, что он папин друг. Мы пошли дальше, и вдруг он меня ударил. Я от страха даже про свою ногу забыл и рванул от него. Далеко не убежал. Он схватил меня за шиворот, полоснул ножом по лицу и говорит:

– Я Ананд-бхаи, твой отец мне денег должен был, так что ты теперь будешь отрабатывать.

Больно было ужасно, и страшно тоже, но я рассердился и обругал его. Тогда он и половину уха еще отхватил. Теперь понятно, почему эти деньги не наши?

Чамди смотрит в небо. Он так ошибался! Раз небу все равно, что на земле творится, значит, это другое небо, не такое, как у него во дворе.

– Я тогда зарабатывал честным трудом, – сердито продолжает Сумди. – А теперь я жалкий попрошайка. Я ведь уже взрослый, Чамди. А побираются только малыши, прокаженные и калеки. Взрослые ребята продают газеты и журналы или чай разносят.

– А ты почему тогда не работаешь?

– Кто мне работу даст, с моей-то рожей?

Даже ты на меня все время таращишься.

– Извини…

– Да ладно. Мне в любом случае нельзя работать. Наверное, так мне и быть всю жизнь глазами Ананда-бхаи.

– Глазами?

– Шпионить. Я высматриваю. Подслушиваю. Наводки даю.

– Наводки? А это что?

– В нашем городе главное – это информация. Я кручусь у чайных, у ювелирных магазинов, на стоянках такси. Всюду, где народ болтает. Как увижу что интересное, сразу Ананду-бхаи рассказываю. Ладно, скоро сам поймешь.

Сумди позвякивает монетками в кармане:

– Маловато. Вечером опять работать пойдем.

Чамди хочется поговорить про Бомбей. Почему тут нет ни красок, ни песен, почему тут никто не улыбается и никто друг друга не любит? С другой стороны, он ведь еще не видел города. Наверняка скоро выяснится, что Бомбей все-таки похож на город его мечты.

– Ну хоть чуть-чуть, совсем чуть-чуть мы потратить можем? – спрашивает он.

– Ни пайсы! Я должен отдавать Ананду-бхаи не меньше двадцати рупий в день. Кровь из носу. Он без этих денег проживет, конечно, но если не принесу – искалечит. Просто так, для порядка.

– А мою часть можно потратить? Ананд-бхаи ничего обо мне не знает.

– К вечеру узнает.

– Как это?

– Красавчик скажет. Видел безногого с дырой на лбу и шишкой на затылке?

– Ага.

– Это он, Красавчик. Он здесь милостыню просит. И заодно докладывает Ананду-бхаи о новеньких. Про тебя уже все знают, друг мой.

Сумди снова роется в карманах. Щелкает языком, что-то бурчит под нос – похоже, ругается, только Чамди таких слов никогда не слышал. Ну точно как койбои. Нет, все-таки у Сумди сердце чистое, нельзя про него так говорить.

Очень жарко, денег нет, хотя с утра и удалось заработать. Чамди опять страшно хочет есть. Сумди рассеянно тянет руку к губам, будто папиросу держит.

Они минуют ряд велосипедов и магазинчик, где торгуют трубами и сантехникой. Полуголый рабочий положил железяку на наковальню и колотит со всей дури. Вот сапожник уснул на корточках перед мастерской.

Уже видно их дерево. Чамди становится очень стыдно, ведь Амма и Гудди останутся голодными. Впереди ресторанчик восточной кухни. Хозяйка разговаривает по телефону на непонятном, но очень красивом языке. Женщина вроде бы ругает кого-то, но не сердится, скорее даже смеется. Как будто ей приятель шину проколол или развязал ленту в косичке.

Сколько же на свете языков? Когда-нибудь он свой собственный придумает. Чамди сразу веселеет. В его языке слова будут только хорошие, чтобы утешать и радовать, а обидных не будет. Непонятно только, смогут ли люди всегда говорить красиво? И чтобы слова «нет» вообще не было. Попросишь еды – и никто тебе не откажет.

– Ты знаешь хозяина булочной? – спрашивает он Сумди.

– Усаму?

– Его Усама зовут?

– Это я его так прозвал. Он усатый. Тебе зачем?

– Может, он нам хлеба даст?

– Ха. Да этот жмот ни крошки не дал, даже когда отец погиб. Жуткий гад! И жену свою колотит.

– Откуда ты знаешь?

– Они прямо над булочной живут. По ночам слышно, как он ее бьет, а она плачет. Нет, от такого добра не жди.

– Хочешь, я попробую? Ну вдруг?

– Без толку.

– Ничего, я попробую.

Сумди хватает его за руку.

– Надо попытаться, – твердит Чамди. – Амма и Гудди голодные сидят.

– Я на ту сторону улицы не пойду.

– Почему?

– После смерти отца мы Амме обещали туда не ходить. Она сказала, что это проклятое место. Наверное, боялась, что с нами тоже что-нибудь случится. А потом она с ума сошла.

– Зачем же вы тут остались?

– Амма не хотела уезжать. Она все на дорогу смотрит… на кровь. Там до сих пор пятно. Так и не стерлось. Въелось в камень.

– Но еду все равно нужно добыть, – не сдается Чамди.

– Добыть – не проблема. Тут недалеко закусочная Гопалы. Отец там подрабатывал, помогал хозяину понемножку. Гопала иногда отдает нам то, что после обеда осталось. Не в этом дело. Мы с голоду не умираем.

– А что тогда?

– Мы не живем, а выживаем. Еды хватает только-только, и конца-края этому кошмару не видно.

Откуда-то выползает нищий, Чамди уже видел его вчера у винного магазина. Мухи на месте, вьются и жужжат у старика над головой. Глаза у него закрыты, он что-то бормочет себе под нос. И Амма тоже сама с собой разговаривает. Столько людей в Бомбее, а они ни с кем, кроме самих себя, и словом перекинуться не хотят.

Чамди глаз не может оторвать от плюшек на прилавке булочной. Чуть выше, на втором этаже, крошечное окошко. Чамди ужасно жалко жену Усамы, она там сидит целыми днями взаперти, как звери в зоопарке. А внизу дорога. Крови на асфальте не видно, но Чамди почему-то уверен, что тут все и случилось. Хорошо хоть, что звуки следов не оставляют. Так и висел бы тут в воздухе визг тормозов и дикий крик Аммы. Просыпаешься с утра и слушаешь. Кошмар!

Сумди снимает рубашку, вытирает ею пот на груди и под мышками, комкает ее и швыряет под навес. Сумди сильный. Все мускулы видны. Сумди садится на землю, вытянув вперед искалеченную ногу.

– Сними ты свою майку, – говорит он, – жарко же.

– Ничего, мне и так хорошо.

– Чего ты стесняешься? Сними.

Майку снять очень хочется, жара страшная, но Чамди стыдно за свои торчащие ребра – даже мальчишка в такси его пожалел.

– Все нормально, мне хорошо, – повторяет он.

– Потом обливаться хорошо? Ты что, в прошлой жизни свиньей был? Снимай давай, а то я сам с тебя ее сниму!

Чамди живо стаскивает майку. Он никогда голым не ходил, а сейчас вот стоит посреди улицы, и все на него смотрят.

– Мама дорогая! Ты же тоньше прутьев решетки! Пролезешь в окно без проблем, – восхищается Сумди.

– Я же говорил, что ребра у меня…

– Ладно тебе, я же пошутил! Надо же, какой чувствительный! В этом городе нужно быть харами.

– Кем?

– Бесстыжим уродом. И нечего стесняться! Ты посмотри на меня – нога искалечена. Так что мне теперь, прятать ее или делать вид, будто это тросточка такая?

– Ногу не спрячешь.

– Спрятать что хочешь можно. Тебе просто воображения не хватает.

– Хватает, неправда!

– Докажи. Докажи, что ты не тютя, что у тебя есть воображение.

– Если докажу, ты мне мои деньги отдашь! Идет?

– Поглядите-ка на него, он уже торгуется! Какой прыткий!

– Вот смотри, майку я снял, хожу, всем ребра показываю. Значит, я не тютя.

– Ничего это не значит. Нужно представление.

– В смысле?

– Ладно, учись.

Сумди оглядывается по сторонам. По другую сторону толстого ствола стоят двое, молодой парень и мужчина постарше. Молодой выдыхает папиросный дым за ворот рубахи – думает, так будет прохладнее.

– Эй, – кричит Сумди, – отгадайте загадку! Кто отгадает, тому приз!