Я допустила ошибку, решив публично отметить свой юбилей! Не следовало этого делать – вот что! Но в чем же все-таки ошибка?

На прошлой неделе Селеста даже отказалась от визита к врачу. Чувствовала она себя прекрасно, в ушах будто звучали фанфары, а глаза блестели от приятного возбуждения в предвкушении праздника! Разумеется, у меня все в порядке! Мои противники придут в отчаяние, увидев, в какой я отличной форме!

Вокруг снова замелькали лица – на этот раз большей частью знакомые. Основатели различных фондов, друзья и члены их семей, кое-кто из знакомых феминисток, которые должны были сегодня произносить в ее честь речи. Одно плохо – Селеста не могла вспомнить, как их зовут! Она решила немного успокоиться и сосредоточиться на собственной речи, которую должна была прочитать ровно в восемь вечера – на часах было уже семь сорок, – но ей такой возможности не предоставили. Снова пришлось говорить любезности и отвечать на них, демонстрируя свою знаменитую «кипучую энергию».

– Конечно же, я вас помню! Да, сегодня счастливейший день в моей жизни! Этот день рождения – лучший из всех, что я помню!

Но Селеста едва помнила свои предыдущие дни рождения. Неужели все они стерлись из памяти? Если в этом есть какой-то смысл, то в чем он?

В разгар беседы с некой женщиной, утверждавшей, что двадцать пять лет назад у нее училась (когда? где? в Барнарде? Вассаре? Рэдклиффе?), – Селеста машинально взглянула на свое правое запястье и неожиданно увидела тонюсенький алый браслет, который оказался на поверку вовсе не браслетом, а тонкой алой царапиной, из которой сочилась кровь. Господи, что же это? Опять какое-то дурацкое происшествие! Неужели ее случайно оцарапал кто-то? Селеста внимательно осмотрела оба запястья. Вроде все нормально – других царапин или порезов она не обнаружила. Достав бумажный платок, Селеста промокнула кровь – очень быстро, так, чтобы никто ничего не заметил. Ну конечно же, ее оцарапали шипы роз, ей только что подарили букет.

– Мисс Уорд? Селеста? Почему вы побледнели? Вам нехорошо?

Селеста хотела улизнуть в дамскую комнату, чтобы немного побыть одной и собраться с мыслями, но в этот момент к ней подошла еще одна журналистка. Это была молодая женщина с длинными руками и ногами, лет примерно тридцати пяти, с большими блестящими глазами и профессиональной привычкой слишком часто улыбаться, обнажая розовые десны. Селеста не видела этой дамы ни в фойе, ни в гостиной, но вспомнила, что о ее визите была проинформирована заранее.

– Нет, я чувствую себя отлично, – торопливо произнесла она. Отделаться от этой женщины с лошадиной улыбкой не было никакой возможности. Селеста сразу поняла это, и сердце у нее упало.

Журналистка устроилась рядом с Селестой, раскинув свои огромные ноги, и достала диктофон и блокнот с ручкой.

– Подумать только, какой сегодня вечер! Юбилейный! Счастливого вам дня рождения! – начала она, строча как из пулемета. – Итак, как мы себя чувствуем, мисс Уорд? Я хочу сказать, Селеста. Наверняка вы меня помните?

Селеста обычно предпочитала, чтобы журналисты называли ее по имени, а не по фамилии, но теперь, к большому своему смущению, никак не могла вспомнить имени этой женщины. Тем не менее она тепло ей улыбнулась и ответила:

– Разумеется, помню.

Потом они пожали друг другу руки; прикосновение костлявых, холодных пальцев репортерши заставило Селесту вздрогнуть. Кроме того, ее лишний раз неприятно поразила улыбка репортерши – крупные зубы и голая, не прикрытая верхней губой десна. И еще глаза – большие и блестящие, словно стеклянные пуговицы. Во взгляде журналистки проступали искренность и неподдельное уважение, которые испытывает студент к знаменитому наставнику.

– Вы не против? – спросила журналистка, указывая на свой диктофон. – Не хотелось бы пропустить ни одного словечка. – Включив диктофон, она добавила: – Начнем с вопросов, на которые вы не ответили в прошлый раз…

– Ну, если вы настаиваете… – с отсутствующим видом кивнула Селеста.

Селеста Уорд вовсе не была готова к серьезному интервью, но беседы с этой дамой было не избежать, как и всего того, что было связано с юбилеем. Между тем молодая журналистка, специализировавшаяся на проблемах истории феминизма, коротко коснулась основных работ Селесты Уорд, выказав восхищение ее неуемной энергией и умением проникать в суть вещей. По мнению журналистки, Дело, которому служила Селеста, уже раскрутилось подобно маховику и набрало такие обороты, что остановить его было невозможно. Как беременность, когда плод уже достиг определенных размеров. Селеста вдруг подумала, что эта женщина, несмотря на все хвалебные слова, которые расточает в ее адрес, не будет особенно расстраиваться, если она, Селеста, в скором времени отойдет в мир иной или прекратит заниматься своим Делом.

Как выяснилось, у этой особы материалов для очерка более чем достаточно. Она даже собрала воспоминания людей, знавших Селесту еще по молодежной женской организации в Миннеаполисе. Это не слишком обрадовало Селесту. Она всегда говорила, что ее общественная жизнь – открытая книга; другое дело – ее частная жизнь. Какой ужас, если мои секреты выплывут наружу! Я этого не переживу!

Словно собака, почуявшая, где зарыта кость, журналистка начала с вопросов, на которые Селеста всегда избегала давать ответы.

– Какие воспоминания остались у вас о детстве? Какие отношения были у вас с родителями? Они ведь давно умерли, не так ли?

Это были весьма сложные и болезненные вопросы, отвечать на них за несколько минут до начала официальной церемонии чествования Селесте совсем не хотелось. Что происходит с этой журналисткой? Неужели у нее полностью отсутствуют чувство такта и здравый смысл? Казалось бы, эта женщина, напоминавшая взлохмаченную, безалаберную студентку, должна была задавать вопросы самого общего характера, даже наивные. Тем не менее за ее кажущейся безобидностью таились жесткость и проницательность умудренного опытом охотника за черепами. Такими же качествами обладал один из прежних любовников Селесты – журналист. Ему требовалась не она сама, а информация, которую можно было у нее выудить.

Эта жаждет моей крови. Желает высосать меня всю до капли.

– Мисс Уорд? Селеста? Что с вами?

Селеста, слегка покачиваясь, поднялась. Какого черта она надела сегодня эти неудобные туфли на высоком каблуке? И к чему ей этот костюм из дорогой ткани, с такой длинной и узкой юбкой, что в ней ни сидеть нормально, ни стоять, ни удрать от кого-то нет никакой возможности?

Извинившись, Селеста сказала, что до начала церемонии ей необходимо побывать в дамской комнате. Молодая женщина вскочила с дивана, предлагая Селесте свою руку, как будто та была не в силах сама о себе позаботиться. Юбилярша отмахнулась от журналистки, как от назойливой мухи.

– Благодарю вас. Я могу еще передвигаться самостоятельно, – резко бросила она.

Журналистка, в очередной раз обнажив в вежливой улыбке десны, молча наблюдала, как уходила Селеста.

День рождения. Неужели она допустила ошибку и ничего этого устраивать не стоило? Но почему? Из-за каких-то глупых предчувствий? Селеста никогда не была суеверной, склонной к предрассудкам женщиной. Кроме того она отлично умела управлять своими эмоциями. Втайне она иногда думала, что быть женщиной означает проявлять слабость и зависимость от других, то есть мужчин – от их грубых инстинктов, главнейшим из которых было стремление к продолжению рода, достигавшееся или с помощью насилия, или путем совращения, или того и другого вместе. Но хотя Селеста, вне всякого сомнения, была женщиной, женщиной обыкновенной – средней назвать ее было трудно, и при мысли об этом она испытывала немалую гордость.

В этом мое спасение и бегство от обыденности!

Селеста не думала о себе как о чрезмерно утонченной или брезгливой женщине, но с годами сделалась именно такой. Оказавшись в дамской комнате, она обследовала все кабинки, унитазы и промежутки за дверью, чтобы – не дай Бог – не измазаться. Потом она тщательно изучила в зеркале свое отражение – не внешность, которую считала чем-то второстепенным, но отражение на своем лице – отпечаток своего внутреннего я. Как ни странно, только теперь, достигнув преклонных лет, Селеста ощутила в себе самое обыкновенное женское тщеславие, проявления которого раньше не замечала. Единомышленники и почитатели Селесты, глядя на нее, видели перед собой ухоженную элегантную женщину неопределенного возраста, с аккуратной прической. У нее были светлые, с проседью волосы, высокий лоб и умные, проницательные глаза, излучавшие бесконечную уверенность. Припухлость у губ и намечавшийся второй подбородок свидетельствовали о подкрадывавшейся старости, но все-таки Селеста по-прежнему оставалась привлекательной женщиной – этого не стали бы отрицать даже ее враги. Более того, она считала своим долгом появляться в обществе хорошо одетой, причесанной, с наложенным со вкусом макияжем. Если я сама сделала свою жизнь, почему бы не создать и собственный неповторимый имидж?