—
Не надо из меня ангела лепить. Был день, когда я чуть не сорвался. Достала меня одна проказница! Не помнишь, рыженькую такую? Запихнула в уголок, чуть поприжала, я и расслабился, все на свете
позабыл. Еще миг побудь в твоих руках и за себя не поручился б.
—
А
чего ты убежал? — спросила женщина.
—
Увидь нас кто-нибудь, неприятностей не обобраться. Обоим не простили б. Знаю, как назвали бы наши отношения. Любая охранница могла бы насолить. Теперь уж все, руки коротки. А тогда не столько за себя, сколько за тебя боялся.
—
Чего? — удивилась Наташа.
—
Сучью метку могли поставить тебе. А это на всю жизнь клеймо.
—
Это если б в твоем кабинете застали.
—
Ошибаешься, милая! Охранницы, они частенько заглядывали в кабинет, были в связке с зэчками. И могли им сказать о нас, а зэчки непредсказуемы.
—
Да, ты прав, я этого не учла,— подумав, согласилась женщина.
—
На работе уже догадались, что у меня появилась ты. Но я тоже не скрываю. Водитель, сама видишь, к дому подвез. Узнать, кто тут живет, труда не составляет. Да и я не стану молчать. Мне далеко не семнадцать, давно пора определиться,— глянул на Наташу.
Она наливала кофе. Услышав последнее, едва приметно дрогнули руки. Женщина украдкой глянула на Егора, подумав: «Врет или правду говорит?»
Егор все понял без слов:
—
Наташка, твой первый парень проиграл. Погнавшись за деньгами, потерял сокровище. Я не из наивных. Вон тому живой пример — моя первая жена. Тоже за деньгами погналась. В роскоши утопает, а в письмах горькими слезами плачет. Жалеет о прошлом и своей глупости. Я не звал ее вернуться, сама стала проситься ко мне обратно. Пока не было тебя, я колебался. А недавно письмо послал. В нем и о тебе. Сказал все честно, зачем лукавить и томить пустыми надеждами. Написал, чтоб больше на меня не рассчитывала. Сказал, что люблю другую, что ты мне навсегда...
—
Это правда? — прильнула к щеке.
—
Само собою.
—
Значит, я тоже мамке могу сказать все? Ведь не говорила, что живем, ну, просто дружим! Иначе снова волноваться будет.
—
Скажи правду и не скрывай, где работаю. А то упадет теща в обморок, да и посоветует тебе: «Подожди, дочка, замуж за него выходить. Может, еще человек сыщется?» — рассмеялись оба.
Вечером Егор навестил Кондрата. Старик приветливо улыбаясь, встал навстречу гостю. Обнял человека и, вглядевшись в Платонова, спросил:
—
Иль оженился?
—
Верно, дедунька, подметил!—хохотнул Платонов.
—
То-то побритый да холеный нонче! Люди должны в паре жить.
—
Ну, а как вы? Не обижает никто? Хватает ли на харчи? — спросил Егор.
—
Да вот только что девки мои ушли. Наведывали, обед приносили. Обещались к ужину блинов спечь. Вот сбаловали вконец. Не могу нонче худо харчиться, вкусненького охота. Вовсе дитячиться стал, аж срамно делается за себя,— склонил голову Кондрат.
—
С чего бы стыдиться? Я вот тоже мандаринов принес, пирожное, конфет. Сколько в той жизни смеха, чтоб человек сам себя не порадовал?
—
А и то верно!
—
Вкусно поесть — нормальное желание каждого!— говорил Егор.
—
И Варвара так-то лопочет. Едино что совестно мне — утомлять ее. А уж она старается. Сердешная бабка. Цельными днями хлопочет, топочет вкруг меня. Иной раз даже в щеку чмокнет, навовсе раздобрившись. Все подзадоривает, грустить не дает.
—
Оставь ее у себя насовсем, коль такая заботливая! — посоветовал Егор.
—
Другие обидятся. Оне не хуже. Я с ими со всеми нонче дружусь,— смутился старик.
—
Кондрат, вижу совсем освоился на воле! —улыбался Платонов.
—
Что верно, то правда! Вот только ночами зоны снятся. И зэки... Всякие оне там. Сызнова жуть за горло берет, и думаю, как люди озверели?
—
Дед, я все хочу спросить, охрана в котельную часто приходила?
—
Поесть приносили завсегда сами, я не просил. А в лютую стужу грелись у меня все к ряду. Набьются так, что не продохнуть. Куды деться, коль на вышках дышать не можно. Псы от лютого холода сосульками плачут.
—
Наверное, в такое время много зэков из зоны убегало? Пользовались передышкой у охраны?
—
Зэки завсегда сбегали. Их погоды не держали за пятки. Особливо в пургу бегли, когда свои уды из-за бурана не увидишь. В такую круговерть ни охрана, ни собаки никого не ловили.
—
Выходит, убегали зэки?
—
Мало кому подвезло. Чтоб сбечь с зоны, надобно через пургу пройтить, стать сильней ее. Ну, окромя, переплыть на другой берег. А сыщи его, ежли ветер ураганный! Тут и собачьего чутья не хватит. Но зэки сильней. Может, потому что шибко на волю хотелось? Вот так и сбегали, не глядючи на тайфуны. Ты-то уж знаешь их силу и норов. Страшней тех ураганов ничего в свете нет.
—
А как с зоны уходили?
—
В непогодь проще. За бураном что увидишь, окромя снега? Собаки в него с ушами зарывались и ждали, когда уляжется пурга. Что они могли б разглядеть в ней? А ничего, окромя вою. Часовым, охране и того не легче. Наскрозь ветром продувало.
—
Так сбегали зэки или нет?
—
Всякое бывало. И ловили, вертали в зону. Даже стреляли беглых насмерть. Вот эдак двое в котельную пришли. В погоне были, в пурге. Я спящим прикинулся, чтоб меня с теплого матраса не скинули, сам все слыхал. А оне шепчутся: «Ты с их «бабки» взял?». «Ну, да! Аж по две штуки с троих. Вот она, твоя доля». «Скажем, что пристрелили всех. Они уже далеко. Никто не словит, а коль накроют, мы ни при чем». «Конечно! За ворота вывели, как договорились, а дальше их забота...». «Тоже отмажутся, коль словят. «Бабки» у этих имеются в натуре». «Может, мало с них запросили?». «То ж фартовые! Таксу знают». «Лады, завтра еще трое просятся». «Коль буран не стихнет, нехай бегут...»
—
Дед, давно такое было? — подскочил Егор к Кондрату.
—
Зимой, моей последней зимой в зоне.
—
Что ж смолчал?
—
Аккурат вовремя, скоро бураны начнутся. Хоть перед дембелем навары срывать будут, как сами говорят. Вот тут и ловите иродов с двух сторон. Може статься, подвезет вам,— усмехнулся Кондрат лукаво.
—
Дед, а о чем не договариваешь? — спросил Платонов.
—
Ты помнишь, как Ефремова в складе ножом проткнули? Все на покойного Медведя грешили. Ен и навовсе ни при чем. Свой охранник пометил, промазал малость. Иль проучить хотел. Ефремов к тому охраннику придирался всегда, грозил штрафбатом, дисбатом, короче, тюрягой. На дележе не сошлись. Тот и вскипел. Выследил. Да другие охранники, ничего не зная, подоспели и спасли. А ножей таких, как у Медведя, каждый охранник по десятку имеет. И тот солдатик полные карманы копий себе наклепал. Нынче он дома ими забавляется. Еще весной его увезли на родину, к себе, откуда призывали.
—
Почему ж Ефремов о нем смолчал?
—
Егор, он не дурной навовсе! Сказывать такое про себя — самому осрамиться. Вот и смолчал. К тому ж, покуда ен на ноги встал, солдата в зоне уже не было, и тех, кто в тот день с ним были, тоже увезли. Докажи ветру в задницу, кто больше виноватый?
—
Кондрат, а ты не знаешь, кому удалось сбежать из зоны?
—
Иные на Сахалине осели. Купили новые паспорта. Охотятся, рыбачут, в города не лезут. Подале от милиции хоронятся. Другие мужики взамуж повыходили.
—
Это как? — не понял Егор.
—
Тихо! Нашли себе баб, расписамшись, перешли на фамилии жен. Такое дозволяется. Вот и сыщи! Отличи беглого от коренного свойского мужика. Ни в жисть! Такие в тишке да при хорошей хозяйке еще долго свет коптить станут. Им наплевать, что в зоне их в покойники списали, а домой отписали, что убиты при попытке к побегу. Другому даже краше иную семью заиметь. А у многих, окромя родителев, никого не имелось. Фартовые и навовсе родства не признают. У них за одну жизнь с десяток имен сменится. Сколько побегов, столько паспортов. И ништяк! Их сажают. Стреляют, а воров от того меньше не становится. Плодятся как тараканы.