—  

Почему других судили, а его — нет? — никак не успокаивался Егор.

—  

Он умирал, лежал в коме! Заслуженный чело­век. О таком только ты можешь такое вякать. У тех, кто его знал, ни мысль, ни язык не повернулись бы предположить грязь.

— 

А у него жена не врачом работала?

—  

Что ты хочешь сказать этим? — нахмурился Александр Иванович.

—  

Да то, что родному мужу любой диагноз изобра­зит!

—  

Ну, и козел! Отморозок паскудный! — не сдержал­ся Соколов. Он подошел к Егору, заметно побледнев.

—  

Иваныч, не кипи! Я вовсе не хочу обидеть. Лишь вслух сказал то, о чем подумают или спросят другие. Им стоит отвечать убедительно, эмоции не помогут. Да я сам видел Медведя у костра, слышал смех, но другие все равно не поверят. Ведь прежде чем боль почувствовать, надо самому на ежа голой жопой сесть. Так доходчивей. А слова — лишь звук,— оглянулся Егор на звук открывшейся двери.

Вошедший охранник ждал, когда Касьянов разре­шит ему доложить и, едва тот кивнул головой, выпа­лил скороговоркой:

—  

Бабу размазали в бараке!

—  

Кого?

—  

Фискалку! Ту, что наркоманок заложила.

—  

Она осведомительницей была? — глянул Федор Дмитриевич на Платонова. Тот ветром вылетел из ка­бинета начальника.

Всякое видывали за годы службы оперативники и охрана зоны, но такое потрясло каждого. В луже крови лежало то, что осталось от женщины. Выкручен­ные, сломанные руки и ноги, голова неестественно по­вернута на спину. Вырванный изо рта язык окровав­ленной тряпкой валялся рядом. Глаза выколоты рас­каленной арматурой.

—  

Мама родная! Это что ж с нею утворили? — огля­дел зэчек Платонов.

Те сделали вид, что и не заметили вошедших.

—  

Кто утворил? Кто убил ее? — спросил Платонов бригадиршу.

—  

Не знаем. Пришли с ужина, она валяется. По­просили охрану убрать, чтоб не воняло.

—  

Всех в душ! До единой твари! Пока не сдохнут. Устройте им помывку! — указал Егор охранницам на зэчек.

Те не стали ждать, кулаками и прикладами погнали всех в душ и включили брандспойты с ледяной водой, направили на женщин.

— 

Держись, бабы! Не ссать перед лягавыми! Пусть сохнут от зависти! — повернулась к брандспойту тол­стой задницей бригадирша, пробуя вилять ею.

Но вторая тугая струя сшибла с ног, баба покати­лась по полу, кляня охранниц.

—  

Эй, бугриха! Вонючка облезлая! Расшиперься, я тебя, клизьма, со всех сторон отполощу!

— 

Давай контрастный душ им вломим! — предло­жили включить кипяток. Охранниц уговаривать не сто­ило.

Горячая вода стеганула по ногам и спинам. Послы­шались крики, визг, вопли.

— 

А ну, лярвы, пляши комаринскую, вашу мать! — направила старшая отряда охраны горяченную сшиба­ющую струю в бригадиршу зэчек.

Та взвыла, взмолилась:

—  

Перестань мучить!

—  

Колись, сука, кто бабу замокрил? — требовали охранницы, забыв о жалости и пощаде.

—  

Поимейте совесть, лярвы!

—  

Остановитесь! — неслись вопли.

—  

Выключите воду, зверюги! — орали зэчки.

Тугие струи били в лица, вдавливали в углы, в сте­ны, в пол, сгоняли баб в кучу, разгоняли их с шумом, как пылинки, играли слепо и жестоко.

Вот одна зэчка упала на пол, сбитая струей, обес­силенно раскинула руки. Тяжело дышать, встать и вов­се невозможно. Тяжелая хлесткая струя воды бьет в грудь. На нее будто стена повалилась. Баба повер­нула голову к охранницам, хотела молить о пощаде. Но те озверели, ослепли от ярости, направили струю той в лицо. Зэчка закричала от боли, покатилась по полу к стене. Других вмазали в стены: ни встать, ни лежать. Казалось, струи разнесут баб в клочья.

—  

Прибавь напор!

—  

Пусть потолок зубами достанут!

—  

Вломим на полную катушку! — веселились ох­ранницы.

Зэчки немели от холода и боли. Серо-синими ком­ками они пытались вжаться в стены, пол и хоть на миг перевести дыхание, поверить, что пока еще живы. Но упрямые потоки воды находили повсюду и не давали передышки. Гоняли мячами, валили в пласты, отнима­ли дыхание.

—  

Перестаньте, лярвы!—простонала худосочная до прозрачности зэчка. Ее свалили потоком воды, за­ставили замолчать.

—  

Лучше пристрелите, стервы! Умоляю! — упала на колени перед охранницами зэчка, сложила руки на гру­ди крестом.

— 

Ты! Да, ты, линяй в коридор! — крикнули ей ох­ранницы, дав возможность выскочить из ада.

Там зэчку спросили коротко:

—  

Колоться будешь?

—  

Все, что видела, скажу,— ответила, стуча зуба­ми от холода.

—  

Одевайся! — приказали коротко.

Зэчка мигом влетела в свою одежду. Не веря в соб­ственное счастье, с ужасом оглядывала мучительниц, вздрагивала от стонов, криков, шума воды, слышав­шихся из душевой.

Вот опять раздался глухой стук. Это снова брига­диршу в стенку двинули. Как ни толстая баба, а под брандспойтом и медведь не устоит.

—  

Ну, че расшиперилась? Иль опять к своим захо­тела?— ухмылялась охранница, выталкивая зэчку из коридора. Она привела ее к Платонову.

—  

Вот эта расколется!

—  

Всего одна? — удивился Егор.

— 

Да что вы! Через часок все созреют! Куда де­нутся? Сами к вам запросятся,— рассмеялась охран­ница и вышла из кабинета начальника спецчасти.

Платонов не давил на зэчку, предложил ей самой рассказать все, как было. Та сжималась от въевшегося холода, пока Егор не поставил перед ней кружку чая. Женщина обхватила, прижала горяченную к груди, губы задрожали, искривились, из глаз потекли слезы.

—  

Я не убивала, пальцем не прикоснулась, потому что бояться нечего, наркотой не балуюсь. Куда мне? На воле трое пацанят растут у бабки, матери моей. Лишней копейки итак нету. А до других дела нет. Пусть бесятся, как хотят. Ну, стукачку вашу бугриха урыла. Понятно, что ни одна. Пятеро вместе с ней резвились. Те, что прикипели к наркоте. Остальные ни в зуб но­гой,— сделала большой глоток чая и зажмурилась от удовольствия.

— 

Откуда взяли наркоту? — спросил Егор.

— 

Да это как через жопу плюнуть. Свидания с род­ней у всех ежемесячные. Вот и заботятся о своих. Муж бугрихи в этот раз особо расстарался: на весь барак приволок. В целлофановом пакете, который в банке с вареньем утопил. По счастью, ее не стали откры­вать, поверили. Так и пронесла в барак. Там уже за «бабки» снабжала всех желающих.

— 

А шприцы? — спросил Егор.

—  

Мусор с территории сами грузим в машины. Ну, а там и шприцы, которыми наш доктор пользовался. Мы их подбирали, несли в барак, там мыли, кипятили у себя на печке и тоже за «бабки» продавали придурошным. Деньги никому не лишние. Что на воле ко­пейки, здесь в сотни раз дороже. За всякий найденный шприц, случалось, до драки доходило,— сделала еще глоток чаю.

—  

Скажи, кто эти пятеро наркоманок?—спросил Егор.

—  

Вы из меня стукачку лепите? Не выйдет! Я не хочу отброситься как та.

—  

Хорошо! Я согласен! Возвращайся к своим в ду­шевую, умирай как они! Вместе со всеми,— встал, де­лая вид, что хочет позвать охрану.

—  

Не надо! Не зовите! Я скажу! — спешно пила чай зэчка, вцепившись в кружку обеими руками. Она очень боялась, что это сокровище у нее могут отнять.

Зэчка назвала всех пятерых наркоманок.

—  

А как вычислили убитую? Кто о ней подска­зал? — поинтересовался Платонов.

—  

Охрана проговорилась. Видели ее у Вас. А у охранницы в бараке родня, из тех. Которые к нар­коте присосались. Ладно б только наркоту, опера «баб­ки» забрали у бугрихи, все под чистую. Та, понятное дело, мигом загоношилась. Остальные тоже взъерепе­нились. Наехали на стукачку буром. Колоть стали кру­то, раскаленной арматурой. Они ее под досками пола держат в самом бараке. Месили вшестером. Другие не трогали. Нас не касалась их разборка.