Та же платоновская идея, что у Шиллера, у Новалиса и у Пушкина трансформируется у Пастернака в чувство опасности, которой поэт невольно грозит в дни великого совета, куда, по Платону, входили бы философы, даже если в последние или в предпоследние дни они не отличались образованностью и могли даже не знать, кто такой Платон, но Чудотворцев называл их все же не иначе как философами, когда они проявляли свою власть тем или иным непредсказуемым образом, борясь то с космополитизмом, то с абстрактной живописью, и в том и в другом случае не очень отчетливо представляя себе, о чем, собственно, идет речь в общепринятом смысле слова. Эти философы советского времени были так же несовместимы с присутствием поэта в обществе, как были несовместимы с ним философы несуществующего платоновского государства.

Чудотворцев обращается к Ветхому Завету, исследуя эту несовместимость. Бог, оскорбленный требованием израильтян поставить над ними царя, как у других народов, тем не менее велит пророку Самуилу: „Послушай гласа ихъ и постави имъ царя“ (Кн. Царств, 1:8, 22). Существенно, что царя над народом ставит пророк, но примечательна и судьба этого первого царя израильского. Первый царь Израиля Саул был одержим лукавым духом, а юный Давид исцелял одержимого царя игрой на гуслях (на псалтири) и пением. Так проявлялась в Давиде целительная сила искусства, хорошо знакомая и древним эллинам (катарсис). Но в ответ на целебное пение царь Саул метнул в Давида копье, чтобы пригвоздить его к стене, и Давид вынужден был бежать. Бегство Давида от Саула весьма напоминает изгнание поэта из философского платоновского государства. Чудотворцев даже ссылается на мнение эллинизированных иудейских книжников, разделяемое ранними христианскими авторами, согласно которым Платон мог и даже должен был знать Ветхий Завет, хотя при этом говорили о Пятикнижии Моисеевом, но почему бы не дойти до эллинского философа и преданиям о великом царе Израиля? Саул возненавидел Давида за то, что Бог был с ним, и такая ненависть имеет что-то общее с ненавистью пушкинского Сальери к Моцарту. Поэтический дар царя Давида не вызывает сомнений; он поет свои псалмы, играет на арфе, он пляшет перед ковчегом Завета (на экстатическую пляску Давида любил ссылаться Распутин). Давид весь артистичен, как сказал бы современный человек; перед искусством Давида не может устоять не только царь Саул; очевидно, пение и пляска Давида угодны Самому Богу, и противодействие Давидову искусству доводит царя Саула до самоубийства, и это едва ли не первое самоубийство в истории.

Итак, Давид – царь-поэт и потому прообраз истинного царя. В истории никогда не изглаживалось представление о том, что истинный царский или королевский род ведется от царя Давида, и представление это поддерживалось преимущественно поэтами. Государь никогда не царствовал без поэта, если не был поэтом сам. При этом прослеживается одна рискованная тонкость. Если династия не могла доказать своего происхождения от царя Давида, возникали сомнения в ее легитимности, а если происхождение династии от царя Давида подтверждалось хотя бы в предании, тем самым подтверждалось еврейское происхождение династии, что не могло не навлекать на нее подозрения, презрения и даже ненависти в эпоху ненависти к евреям. Отсюда постоянная опасность, грозившая отпрыску истинного царского рода, почему он и звался Пылающий Отпрыск или Горицвет. Убийство Царя Истинного или Пылающего Отпрыска периодически повторяется в истории сакральной династии. Возможно, поэтому Лоэнгрину, сыну Парсифаля, запрещается называть свое имя, имя своего отца и свой род, но когда сын или внук Лоэнгрина, вождь крестоносцев Готфрид Бульонский, въезжал в Иерусалим, отвоевав его у мусульман, толпы на улицах и площадях кричали: „Осанна Сыну Давидову“, и это не было лишь благочестивым иносказанием. Не только в музыкальных драмах Рихарда Вагнера (убийство Зигфрида), но и в теоретических писаниях композитора дают себя знать следы этой проблематики. Коренная родовая знать боролась против законного короля как против потомка пришельцев или даже как против скрытого иудея, что подразумевалось, даже если не высказывалось вслух, но когда заговорщики возводили на трон своего ставленника, ему бывало отказано в легитимности, и она не приобреталась его потомками, сколько бы их поколений ни сидело на троне. В этой генеалогической несообразности коренится арийский миф, оживающий среди германцев, но происхождение самого царя Давида загадочно, ибо он был белокур по свидетельству Книги Царств (1:17, 42) и у Девы Марии, также происходившей из рода Давидова, были по преданию волоса златовидные, и на Свою Матерь, а следовательно, на Своего царственного праотца Давида был похож Богочеловек и Царь Истинный Иисус Христос.

Подобно царю Давиду, Сын Давидов Иисус был поэтом. Многое, если не все из того, что Иисус говорил, было стихом. Чудотворцев цитирует Слово Иисуса, посвященное Иоанну Предтече:

Это, несомненно, поэма, совершеннейший образец свободного стиха, как и этот стих из Нагорной Проповеди:

Великолепен и мощен контраст поэтических образов: полевые лилии роскошнее одежд Соломоновых, но они лишь „сено сельное“ (какова звукопись!) в сравнении с облачениями праведников. Поистине Иисус учил „яко власть имѣя, и не яко книжницы и фарисеи“, и только эта власть от Бога, чего не простили Сыну Давидову книжники и фарисеи, платоновские философы на иудейский лад.

Ибо члены Синедриона функционально соответствуют не судьям Израилевым, а именно философам, властителям платоновского государства. В Иерусалиме они основали философскую республику, отнюдь не руководствуясь принципами Ветхого Завета, так как среди них было немало саддукеев, не верующих в воскресение мертвых и настолько эллинизированных, что Платон мог для них значить больше, чем пророк Исаия или даже Моисей. Среди первосвященников Храма и в Синедрионе главенствовали именно саддукеи. Эти интеллектуалы правили философской республикой, в которой римляне, сами того не ведая, приняли на себя функцию стражей-воинов, а представители трудящихся или праздношатающиеся, что подчас одно и то же, требовали освободить разбойника Варраву, который стал бы стражем, если бы римляне ушли, а в ответ на вопрос Пилата об Иисусе Христе толпа кричала: „Распни, распни Его!“ Крик этот был на руку философам-саддукеям и, возможно, был ими подсказан. Известно, что саддукеи питали особую ненависть к потомкам Давида и какие бы обвинения они ни выдвигали против Иисуса, главным обвинением против Него был торжествующий возглас все того же народа на тех же иерусалимских улицах: „Осанна Сыну Давидову!“ Все, что Христос говорил о воскресении мертвых, для саддукеев ничего не значило и казалось им лишь злонамеренной пропагандой, рассчитанной на невежественный легковерный народ, „иже не весть закона, прокляти суть“, по словам саддукеев. Члены Синедриона и первосвященники Храма предавали на смерть не пророка (пророка побили бы камнями); они составили заговор против законного Царя, распятие было, в сущности, цареубийством, совершенным руками стражей-римлян. При цареубийстве должна пролиться царская кровь, и она пролилась, но цареубийство, подсказанное и осуществленное вождями философской республики, лишь подтвердило, что Иисус – Царь Истинный.