— А зачем?

— Просто интересно.

— Не, не скажу. Ты теперь обычный человек, не праведник. Иди знай, что тебе в голову придет.

— Ты что, издеваешься?

— Ara!

Она засмеялась. А вот мне было не до смеха. Совсем.

— Значит, не скажешь?

— He-а, не скажу. Не вижу смысла.

— Хорошо. Зайдем с другой стороны. Ты сказала, что тем, кого «отчисляют» из праведников, полагается компенсация?

— Совершенно верно! Это и называется «другая жизнь».

— А можно с этого места поподробнее?

— Можно, если кое-кто не будет меня все время перебивать.

«Запарила!» — подумал я и тут же постарался забыть, о чем подумал. Наташа зыркнула на меня, но сдержалась.

— Коньячку?.. На работу ты, как я понимаю, решил не ходить, правда?

— Да какая уж тут работа. А ты выпьешь со мной?

— Нет, я не пью.

— Но коньяк держишь?

— Но коньяк держу. Давай пей, будет легче. Вот и молодец. Теперь кофейку… Вот так. Умничка. Продолжаем разговор. Итак, теперь тебе, бывшему праведнику номер один, полагается компенсация. Компенсация состоит в том, что к тебе приставляется ангел, если угодно — ангел-хранитель, который будет исполнять все твои желания. В разумных пределах, естественно. И до определенного этапа. Теперь вопросы.

— Вопрос первый. Кто этот ангел-хранитель?

— Вопрос дурацкий. Это я.

Мысль о сумасшествии вновь промелькнула у меня в голове, но я ее старательно отогнал.

— Вопрос второй. С какой стати ты решила, что я праведник? Я курю, пью, ну то есть не пью, но выпиваю. Я не перевожу старушек через дорогу, не спасаю детей на пожаре, я даже ни одного утопающего в своей жизни не вытащил. Я никакого особого добра не делал. Я не соблюдаю кашрут, не хожу в синагогу. Впрочем, в церковь и мечеть я тоже не хожу. Я вообще, можно сказать, человек неверующий. Какой из меня, к богам, праведник?

— Очень глупый из тебя праведник. С какой стати ты решил, что ламед-вавники — это юные пионеры, такие типа тимуровцы? Какие старушки, при чем тут кашрут? Кашрут оставь религиозным, у них совершенно другие критерии, свои собственные, не имеющие к нашей теме никакого отношения. Но если хочешь понять кое-что о праведности — изволь. Ты, например, ни разу никого не предал. Ни друзей, ни врагов, ни кого бы то ни было. Ты считаешь, что этого мало? Это очень много. Ты ни разу не лжесвидетельствовал. Ты даже понятия не имеешь, сколько людей лжет, пытаясь извлечь из этого выгоду. И так далее, и так далее. Оставь, не тебе судить, кто праведник, а кто — нет.

— А кому?

— Есть кому. Оставь.

— Я прелюбодействовал.

— В смысле? На стороне трахался? Ты сначала поинтересуйся, что означает слово, а потом употребляй! Это я, блондинка, тебе, гуманитарию, должна говорить? Ну почему вы вечно все к сексу сводите?! И, надо сказать, значение его в жизни переоцениваете. Сильно.

— Ну да, — буркнул я, — особенно ночью я оценил, как вы к нему относитесь.

— Да ладно! Кто ж спорит, что это чертовски приятно?! Но нельзя все сводить к нему — и понятие счастья, и понятие несчастья, и понятие греха, и понятие праведности. Все это намного большие величины.

Тут меня как осенило.

— А что это ты все время «вы» да «вы»? «Вы» — это кто?

— Люди, — спокойно ответила Наташа.

— А ты, значит, не человек?

— Нет.

— А кто?

— Я ж тебе сказала, ты чем слушаешь? Я — твой ангел-хранитель..

— Ага, — саркастически произнес я, — практически каждая женщина считает, что она — ангел. Придумала б что пооригинальней.

Она пожала плечами и промолчала.

— То есть ты хочешь сказать, — не унимался я, — что сегодня ночью я занимался любовью с ангелом? Круто! Я ангела трахнул!

Вообще-то мне было совсем не весело, скорее грустно. И очень страшно. Я не знаю почему, но страшно. До противного ледяного пота по позвоночнику. До спазмов внизу живота. Поэтому я изо всех сил старался бодриться и выжать из этой странной блондинки хоть какую-то человеческую реакцию. Тогда стало бы как минимум понятно, что у нее эти человеческие реакции есть. Но она была спокойна и язвительна, тона своего не меняла, и на этом поле я ей вчистую проигрывал.

— Ну, любовью, предположим, ты занимался не с ангелом, а с земной женщиной Наташей. Просто в образе Наташи был ангел.

— Кстати, а у вас пол есть? Ну там ангел-девочка, ангел-мальчик?

— Нет, — сухо сказала она. — Этого у нас нет. Но, общаясь с мужчинами, я принимаю женский образ, так проще.

— То есть ты могла быть и брюнеткой, и рыжей, и молодой, и старой — любой?

— Да.

— А почему тогда выбрала образ «смазливая блонда»?

— Потому что именно такие тебе всю жизнь нравились.

— Слушай, — продолжал я резвиться, — а ты можешь сейчас стать такой, какая есть? Ну то есть не в образе, а в настоящем виде? Никогда не видел, как выглядят ангелы, да и поверил бы тогда сразу.

Она с жалостью взглянула на меня:

— Лучше не надо. Я, знаешь ли, один раз повелась на такую вот провокацию — вовек теперь не забуду. Один тоже так пристал, мол, покажи да покажи. Я сдуру и показала. И то не себя, а на его глазах просто из женщины превратилась в мужчину. И одним праведником сразу стало меньше. А я очень серьезно получила по голове.

— От кого?

— От кого надо.

Она соскочила с подоконника, потянулась и сказала:

— Пойдем пройдемся? А то сколько можно дома сидеть? Давай, на море сходим!

И мы пошли.

Странно, в рабочий день, посреди недели, пляж был забит. Не так, как в выходные, но все же. Ладно бы пенсионеры с их бесконечными йогой, джоггингом, упражнениями на свежем воздухе и прочими безумствами здорового образа жизни, для которого находится время только на пенсии. Ладно бы владельцы собак, которым непременно надо мчаться с питомцами вдоль прибоя, поднимая брызги и искоса поглядывая на остальных: оценили ли красоту любимца? Но откуда все эти юные мачо с накачанными бицепсами и кубиками мышц на загорелых прессах? Эти прелестницы с круглыми бюстами и плоскими животиками? Они-то откуда? Где они все работают?

Впрочем, кто бы говорил. Мой служебный мобильник, поди, завален звонками из родного офиса, на звонки никто не отвечает — и теперь (мне хотелось бы так думать) все работники офиса взволнованно бегают, время от времени вопрошая друг друга: «Может, с ним что-то случилось?!» Или им ответила жена, и они опять же бегают и вопрошают, но уже по другому поводу.

А я вот он — на море. С очаровательной девушкой, которой никак не соответствую своим обликом, что заставляет прохожих с интересом оборачиваться нам вслед. С интересом и завистью. Приятно.

Мы брели с Наташей вдоль кромки берега, шлепая босыми ногами по воде, и продолжали все тот же разговор, в реальность которого я никак не мог поверить.

Ну, поставьте себя на мое место. Вы бы поверили? Ни хрена бы вы не поверили в этот мистицизм, в это мракобесие и вообще в этот бред. Объяснений могло быть только два: или она не вполне нормальная девушка с богатой фантазией и от нее надо срочно бежать, или я сам тихо двинулся мозгами и слышу не то, что мне говорят, а что-то свое. И это тоже не радует. В общем, бежать надо было по-любому. Оставалось понять куда. С этим было сложнее, поэтому я, хочешь не хочешь, а слушал, что она мне щебетала девичьим своим голоском, отчего ощущение становилось еще более ирреальным.

— Ты, друг мой милый, можешь, как все интеллигенты, считать себя скептиком и циником, но все равно где-то глубоко внутри тебя, как и у всех вас, сидит маленькая, сморщенная, забитая и крепко-накрепко запертая на семь замков надежда на чудо. Вы никогда не признаетесь, что покупаете лотерейные билеты, но будете их покупать — а вдруг? Вдруг этот самый единственный билетик, который я куплю, и будет выигрышным?! Миллион, нет, десять миллионов! Что, не так? Да так, так. Но вы никогда не выигрываете, и знаешь почему? Потому что вы не верите, что выиграете.

Вот скажи, ты когда-нибудь слышал, чтобы в лотерею выиграл профессор? Писатель? Актер? Нет. А почему? Все потому же: они все такие интеллигентные и культурные, такие образованные, что просто даже как-то неудобно верить в такую хрень, как лотерея. Вот и не выигрывают. А безработный и необразованный марокканец с двенадцатью сопливыми детьми, долгом в банке и описанным имуществом в анамнезе — выигрывает. Знаешь почему? Потому что он — верит, потому что у него нет другого выхода, кроме как истово и безоглядно верить в тот лотерейный билет, который он купил.