– Это я про то, что перед кончиной он скакал, как горная козочка, и парил в небесах от радости…
Лебедев помахал руками, изображая птичку. Прямо сказать: довольно массивная птичка, точно не взлетит. Улыбнуться я не посмел.
– А потом его выключили и оставили умирать на льду? – спрашивает Ванзаров.
– Именно так.
Совсем помрачнел господин Ванзаров. Не обрадовали его новости. Выходит, что дипломат вел себя крайне странно. И зачем на невский лед поперся? Вот пусть и мучается над загадкой.
Господин Лебедев заметил смущение его и говорит:
– Поверьте, это беспокоит и меня. Если появилась жертва, которая умерла непонятным образом, я могу сделать вывод, что… – Тут он ко мне обращается: – Помогите-ка мне, коллега…
– Кто-то нашел способ убийства, при котором не остается улик, – говорю.
– Вы представляете, что это значит? – закончил он.
Ванзаров даже поклонился, чего от него не ожидал, и говорит:
– Благодарю, Аполлон Григорьевич, сделали подарок под Новый год.
– Мы с доктором Борном всегда рады вам услуживать, – отвечает криминалист. – Это только начало чудесных сюрпризов. Взгляните-ка сюда…
Воспоминания полковника Макарова Николая Александровича, заведующего Особым отделом Департамента полиции
Поначалу Жбачинский едва слушал. Потом решил, что Совка сошла с ума или нагло врет. Но чем больше она рассказывала, тем мрачнее становилось на душе штабс-ротмистра. Он понял, что поймал не просто удачу, это дело может стать фантастическим успехом. Даже если в рассказе барышни, хлюпающей носом, половина правды, Особому отделу удастся не только утереть нос охранке, но и предотвратить такую беду для государства, по сравнению с которой все революционные террористы – шаловливые детки. Под конец рассказа Жбачинский забыл о приеме в «Дононе».
Совка взирала на него со страхом и надеждой:
– Вы мне верите, Юрий Тимофеевич?
– Не знаю, что и сказать. Слишком фантастично.
– Значит, нет?
– Поверит ли начальство, вот в чем вопрос. Что еще можно предъявить, кроме ваших показаний?
Совка поставила на стол флакончик темного стекла, какой продается в любой аптеке. Внутри плескалось что-то мутное. Разглядывая, Жбачинский спросил:
– Это оно?
– Да…
– Выглядит безобидно… Есть еще?
– Кажется, да…
– Где хранится?
Совка беспомощно развела руками.
– Велись записи?
– Не знаю. Кажется, секрет смеси доступен каждому, потому что зашифрован в древнем гимне. Его надо только правильно понять.
Жбачинский задумался: если один человек смог расшифровать состав, значит, сможет и другой. Нужны срочные меры, чтобы все осталось в строжайшей тайне.
Но что делать с Совкой? Барышня стала тайным агентом случайно. Год назад приехала в Петербург учиться в Женском медицинском институте, чтобы получить диплом провизора. И вот как-то раз на Литейном проспекте она видела, как хулиган напал на пожилую даму, вырвал сумочку и скрылся в проходном дворе. Городовой побежал за вором, утомился и махнул на это рукой.
Совка зашла в полицейский участок, сообщила о возмутительном происшествии и заявила, что хочет поступить в отделение охраны порядка. Дежурный чиновник чуть чернильницу не проглотил, но в участке как раз оказался Жбачинский.
Обычно в Особый отдел не брали тех, кто предлагал свои услуги. Со времен легендарного Леонида Ратаева[10] в агенты по личной инициативе не был принят никто. Этого порядка мы придерживались свято. Одними отдел интересовался и приглашал. Другим делалось предложение, от которого нельзя было отказаться. К примеру, подследственному прямо в камере предлагались свобода и заработок. Но решительная девушка чем-то приглянулась Жбачинскому, и Юрий Тимофеевич решил вылепить из нее агента. При этом агента «слепого», который не должен догадываться, кому помогает. Штабс-ротмистр отвел Совку в кафе и предложил, прежде чем поступить в отделение охраны, выполнить несколько поручений. Девица с жаром согласилась.
Жбачинский придумал барышне забавный псевдоним и прочитал краткий курс начинающего агента. Как полагается, штабс-ротмистр доложил о новом агенте только мне. Именно я предложил доверить ей для начала слежку за профессором Окунёвым. Без жалованья, естественно.
И тут мелкий агент приносит такие сведения!
– Хуже всего, Юрий Тимофеевич, – сказала Совка тихим голосом, – что профессор планирует в ближайшее время устроить публичное испытание.
Мемуары врача 2-го участка Васильевской части Эммануила Эммануиловича Борна
Аполлон Григорьевич тычет указательным пальцем в грудную клетку, как раз туда, где имеется особая деталька. А деталька эта довольно хитрого свойства: черная звездочка, криво, но точно изображенная. Вроде как простейшая татуировка.
Ванзаров спрашивает:
– Это что значит?
Лебедев опять ко мне поворачивается и говорит:
– Насколько понимаю, пентаграмма. Верно, коллега? Помните «Фауста»?
Как не помнить. Гимназии все кончали. Как сейчас перед глазами сцена, когда Фауст призвал Мефистофеля. Мефистофель предложил Фаусту познание всех тайн в обмен на его душу. Но бес не смог выйти из кабинета ученого, потому что над дверью висела пентаграмма. Перехитрил ученый совратителя рода человеческого.
– Что ж, мило, – говорит Ванзаров. – Секретарь американского посольства делает татуировку, защищающую от дьявольских сил. Нашему Министерству иностранных дел сей факт особо будет приятен. Осталось узнать, чего же он боялся. Не это ли привело его на лед…
– Пятиконечную звезду использовали и тайные общества, – говорит Аполлон Григорьевич и мне с хитринкой подмигивает. Ну, я все понял, молчу со знанием дела.
Ванзаров ему отвечает:
– Тайные общества – по ведомству охранки и господина Герасимова.
– Хотите спихнуть дельце?
– С какой стати?
– Ну, раз так, порадую еще одной, я бы сказал, забавной мелочью…
И Лебедев простыню до самых пяток скинул.
Что сказать? Служба в сыскной полиции закаляет характер. Ванзаров и бровью не повел. Другой бы на его месте на охи и ахи изошел. Чего доброго схлопотал бы неизгладимое впечатление, вплоть до полного лишения чувств и способности деторождения. А этот – будто ничего не случилось. Скала спокойствия. Просто изучал редкое зрелище, и все.
Зрелище и впрямь редкое, даже для врачей.
Лебедев, конечно, ожидал большего, загрустил и говорит:
– Между прочим, распространенное в природе явление: двунастие, или гермафродитизм. Греки считали его божественным. Что же касается данного экземпляра, очень редкий случай так называемого полного ложного двунастия. Hermaphroditismus verus bilateris, как говорим мы, истинные знатоки латыни, не то что чиновники сыскной полиции.
– Могу ли надеяться на более доступное изложение? – говорит Ванзаров.
– Сколько угодно. Существо перед вами – полноценная женщина со слаборазвитыми молочными железами. Только с дополнительными мужскими половыми органами. Могла жить как нормальная девушка до тех пор, пока не решила выйти замуж. Даже если учесть, что нашелся бы любитель редкостей, такие случаи в литературе описаны, бедняжка физически не могла стать матерью. Впрочем, как и отцом.
Господин Ванзаров строго так посмотрел и говорит:
– Господа, прошу дать слово, что эта информация останется тайной до окончания следствия. Все-таки секретарь американской миссии. Международные осложнения нам ни к чему. Надеюсь, понимаете?
Лебедев эдак комично в струнку вытянулся и как гаркнет:
– Не извольте беспокоиться, господин начальник!
Не зря чаек пили.
Гостю нашему в характере не откажешь. Словно ничего не заметил. Лезет за пазуху, вытаскивает какой-то клочок бумаги и Лебедеву показывает:
– Что думаете об этой надписи?
Аполлон Григорьевич присмотрелся и спрашивает:
– Где раздобыли?
– Лежал в паспорте мистера секретаря. Так что вы думаете об этом?
