Настроение мое в тот день, Коля, как раз перед Новым годом, по правде сказать, было чудесное. Местные лавочники постарались. Нанесли полные корзины снеди, не говоря о хрустящих бумажках. За что?

За то, Коля, чтобы смотреть сквозь пальцы на разные и мелкие делишки.

А в нынешний год что творится? Какой-то жалкий поросенок, две индейки, пять фунтов конфет да пол-ящика мадеры. Денег – шиш! Где почтение к чину? Нет, совсем народ испортился. Страх потерял. Смотрят, как заводские бузят, и думают, что им можно. Свободу и гражданских прав желают. Ну ничего, покажу им свободу с правами в отдельно взятой лавке. Напомню, что такое власть участкового и кто дает патент на торговлю. Хорошенько запомнят, что значит местное полицейское начальство в России. Будут как шелковые. Запомнят, что вековые традиции подношения полицейским чинам не подлежат пересмотру. Это не мзда вовсе. Разве благодарность человеку, который денно и нощно печется о защите и покое обывателя, – это взятка?! Это законное уважение к чину.

Так вот. Накануне, Коля, ко всему прочему, засиделся я в гостях у кума, с которым приговорили четверть беленькой[4], отчего кум тихо свалился под стол, а вот я смог добраться до квартиры, хоть по стеночкам.

Скажу так: пристав имеет право и погулять! Кто ему слово скажет? Все городовые и околоточные[5] в его подчинении. Андриан Щипачев на Васильевском острове – наместник богов, пусть и над 2-м участком. Может себе позволить. Но только в праздники. И где кум берет эту поганую водку? Выпили-то всего ерунду. Вот холодец кума готовит изумительный!

Значит, встал я поутру совсем больной. Скажу тебе так: избегай, Коля, такой напасти, одно мучение от ней. Решил разогнать похмелье ранней прогулкой по морозцу. А холодина была лютая. Иду по Тучковой набережной, рядом с Биржевым мостом. В такое раннее время народцу до крайности мало. Отвести душу не на ком. Как назло, только одна пролетка виднелась шагах в тридцати. Сошла с нее барышня в коротком полушубке, темно-синей юбке и шляпке, вуаль густая. Подошла к парапету и на лед засмотрелась.

Думаю: может, курсистка, хочет утопиться? Так куда топиться, один лед. Чего доброго, не убьется, а только покалечится. Ну уж нет, только не на моем участке.

Кашлянул, значит, так строго, официально.

Она вздрогнула, заметила меня, прыгнула в коляску и была такова. Ну и хорошо.

Хотел уже в участок вернуться, но тут меня что-то дернуло: и чего барышне приспичило болтаться утром на морозе? Осмотреть, что ли, Малую Неву? Конечно, река – не моя территория, здесь хозяйство речной полиции. С каждого разрешения на вырубку льда хорошие деньги имеют. А летом навара куда больше. Лодочки, катерки, пароходики. Всем нужно разрешение, бумага с печатью. Люди сами деньги несут. Не то что в участке. Обходишь территорию и лично к должнику заглянешь.

Думаю, значит, Коля, думы печальные, а сам лед разглядываю. Смотреть-то не на что. Как вдруг замечаю рядом с прорубью белый бугорок. Хоть голова раскалывается, осознаю, что стряслось. Вытаскиваю свисток, даю двойной сигнал – тревога, значит.

Из-за угла ближайшего дома выскакивает фигура в черной шинели. Городовой на бегу придерживает форменную шапку из черной мерлушки с гербом Петербурга и личным номером на металлической ленте. По правому боку колотится штатная шашка. Подбегает, отдает честь:

– Разрешите доложить, постовой Романов. На дежурство по околотку заступил в пятом часу утра. Происшествий нет.

Я ему:

– Как несешь службу? Оранжевые шнурки на плечах носить надоело? Я не посмотрю, что ты бывший вахмистр! Почему не на месте?!

– Так, вашбродь[6], я… Обход…

Тут уж принялся отводить душу:

– Молчать! Я тебя научу порядку и дисциплине! Будешь два года сидеть на низшем окладе! Здесь полиция, а не армейский бардак! Происшествий, видали ли, у него нет! Я тебе покажу!..

Романов честь отдает, как примерз. Молодой еще, неопытный. Год как перевелся в полицию из пехотного полка, в самом младшем полицейском звании и на низшем окладе. Обязан терпеть от начальника. Продолжаю:

– Почему один? Где сменные?

Чего спрашивать, и так ясно: двое его напарников-городовых отправились греться в недалекую чайную, а младшего оставили на часах.

– Так, вашбродь, отправились на обход, значит, территории…

Молодец, не сдает товарищей.

– А где околоточный?

– Не могу знать, вашбродь…

– Не могу знать! Происшествий у него нет! А это что такое?

– Где, вашбродь…

– Да вот! – указываю на лежащего рядом с прорубью человека. – Опусти клешню, стоеросина…

От усердия Романов перегнулся через парапет, чуть не свалился, и бормочет:

– Господи, спаси… Да это ж…

Я ему:

– То-то же! Увидел. А раньше не видел?

– Никак нет… Три раза обход делал, как полагается. Не было его…

– Ты на лед смотрел?

– Все прилегающие территории осматривал.

– Осматривал он! Почему я должен все делать сам? Один раз вышел на участок – и сразу пожалуйста!

– Виноват, вашбродь…

– Виноват… Хватит болтать, ноги в руки – и вперед.

– Прикажете санитарную карету вызвать?

– Карета не поможет, – говорю. – Встанешь рядом, и никого не подпускать к телу.

Романов, как видно, от моего разноса совсем обалдел. Вместо того чтобы добежать до ближайшего спуска к Неве, перемахнул через парапет и сиганул в сугроб, что по набережным каждую зиму сваливают с тротуаров. Ну и провалился по пояс. Выкарабкался кое-как и побежал гусиными шажками, а шашка так и болтается. Вот умора!

Знал бы, какая морока выйдет, вот даю тебе честное слово пристава, Коля, никогда бы не высвистал городового. Того, что на снегу-то, почти незаметно было. Еще бы снежком присыпало – поминай как звали. До весны бы не нашли. А весной лед вскрылся, и все концы в воду. В Неву то есть. Из-за болящей головы таких бед на свою голову накликал. Вот так-то, Коля.

Настал черед моим заметкам, составленным по расспросам свидетелей. После описанных событий они собирались спустя некоторое время, иногда несколько лет, систематизировались и раскладывались в должном порядке. Сомневаться в их точности нет оснований.

Признаюсь, некоторые эпизоды пришлось восстанавливать из разрозненных воспоминаний и фактов, как калейдоскоп из осколков, порой кое-что добавляя в логическую цепочку изложения. Не считаю, что погрешил против истины. Без этих подробностей происшедшие события могли показаться излишне упрощенными. Да и как знать, быть может, в мелких деталях скрывается истина. Так что позволю себе представить мои записки в качестве равноправного свидетельства. Надеюсь, ни у кого нет сомнений в моей честности. Пусть никто не думает, что я позволил себе фантазии или выдумки, поддавшись яду воспоминаний. Когда дело касается раскрытия преступлений, воспоминания неуместны, как бы дороги и сладостны они ни были. А фантазии – вовсе преступны. Факты и выводы, ничего более. Ну и достаточно об этом. Начну с того, что…

Еще раннее утро. Солнца не видно, небо покрыто серым, словно грозовым саваном. Над обледенелой Невой плывет морозная дымка. На белом полотне замерзшей реки резко выделяются темные шинели. Городовые, стараясь согреться, хлопают в ладоши, другие топчутся. Курить не смеют. Держатся группой, словно опасаясь заглянуть за простыню, натянутую на корявых палках. Белый занавес заслоняет что-то от случайных взглядов. Набережная оцеплена. Хоть зевак или случайных прохожих не видно, кажется, согнали из участка всю роту полиции.

К каменному спуску подъезжает пролетка. С нее ловко спрыгивает плотный господин в теплом пальто без меха. Его отличает крепкое сложение, основательная шея и неуловимое сходство с матерым волком. Спина прямая, держится легко и уверенно. Заметны роскошные усы вороненого отлива. Перед господином, с виду – штатским обывателем, городовые принимают стойку «смирно». Он кивает каждому и спускается по ступенькам, утопающим в снегу.