Мне совсем не близки учения о предопределении, какую бы форму они ни принимали, я сослался на эту притчу только ради ироничности совпадения, описанного в ней. Каждый свободен делать собственный вывод.

Я занимался обычной работой (а именно, чистил отхожее место), когда мое внимание привлекло далекое жужжание. Я вышел во двор казармы, где уже все стояли, задрав головы. Вскоре пальцы потянулись в сторону черной точки, появившейся в ясном небе, все замерли. Аэроплан, как их тогда называли, был в то время редкой птицей — с начала войны мы видели только один. Машина медленно приближалась, послышались крики: друг или враг? Он пролетел над нами, провожаемый взглядами, и исчез, потом вернулся. На этот раз он летел ниже, и когда начал набирать высоту, от его фюзеляжа отделилась какая-то маленькая черная масса. Никто не двинулся, и я тоже, потому что никто не успел сообразить. Через несколько секунд бомба разорвалась рядом со мной, и я потерял сознание, не успев почувствовать боли.

Когда я пришел в себя, я оказался погруженным в бледный туман, населенный призраками. Некоторые звуки, наоборот, обладали пронзительной ясностью: скрежет колес телеги, чьи-то беспрерывные стоны, свист паровоза. У меня больше не было тела, лишь когда я поднял руки к лицу и дотронулся до него, ощущение ирреальности немного отступило.

— А, вы пришли в себя, — сказал призрак.

— Что со мной случилось. Что со мной?

Писклявый голос, разрывавший мою глотку, не мог принадлежать мне.

— Все уже хорошо. Не волнуйтесь. Вам сделали укол морфина.

— Зачем?

— Не стоит пугаться, если боль вернется, когда ослабнет действие лекарства.

— Какая боль?

— Хирург вам объяснит.

Я видел, я слышал, мог дотронуться руками до лица… Ноги! Но я сумел различить бугор в конце кровати, там, где они должны были находиться. По крайней мере, я был цел.

Призрак облекся в тело: медсестра с дружелюбным лицом склонилась надо мной, в руке она держала стакан.

— Выпейте немного.

— Что это?

— Что это может быть? Обычная вода… Позовите, если еще захотите пить.

Вероятно, я заснул. Я проснулся от боли, и в то же время меня накрыла паника. Живот! Медсестра сошла с ума: в таких случаях никогда не дают пить! Доктора, скорее! Она мне за это заплатит! Но почему никто не приходит? Я не позволю так просто себя убить! Никто не реагирует на мои крики… И тут я заметил, что не издаю ни звука, горло как будто свело судорогой, пот струился по лицу… Чья-то рука грубо опустилась на мое плечо и отбросила меня обратно на кровать — я и не заметил, как приподнялся.

— Сейчас вам лучше соблюдать спокойствие.

Он носил форму под распахнутым халатом, за ним стояла все та же медсестра. Мне удалось пробормотать:

— Она дала мне пить.

— Да? Ну и что?

— Но в моем случае…

— В вашем случае?

— Он не знает, — сказала медсестра.

— А-а!

— Что мне нужно знать? Почему мне ничего не говорят?

Наступило долгое молчание. Они оба смотрели на меня.

— Потому что это тяжело, — сказал доктор. — Тяжело.

Снова наступило молчание, они все так же смотрели на меня, две фигуры в белом над белыми простынями.

— Вам нужно набраться мужества…

— Я обречен?

— Нет, нет, вы будете жить… Вы выживите, я вам обещаю, просто ваша жизнь не будет такой же, как прежде. В вас попало множество осколков, и, можно сказать, вы были на грани, но кишечник оказался не задет.

— А что? Что задето?

Он помолчал, потом сказал:

— Вы.

— Что?

— Так многие мужчины определяют эту часть тела.

— О нет!

Я все никак не мог осознать. Я бессмысленно повторял: «Нет, нет, нет», как будто полное отупение охватило меня.

— Мы сделали все, что могли. Но для жизни риска нет. Вы будете жить, будете жить.

И я жил.

Довольно случайно я оказался на фильме «Петер-бродяга». Я уже упоминал, как трудно было мне в то время (1922 год) найти моделей, которые согласились бы позировать. Я посещал кинотеатры, надеясь отыскать там подходящую мне фигуру — юных актрис не должно было задеть мое предложение.

Это был фильм Эрика А. Петчера, который выступил как его продюсер и режиссер, а также сыграл в нем главную роль. Чтобы избавиться от старой связи, герой поступает на службу в шведскую армию, любезничает с одной из дочек мэра того города, где стоит его полк, и после некоторых перипетий женится на богатой вдове. Это была комедия — во всяком случае, так утверждала афиша, — и я должен был вести себя соответственно — смеяться. Я ждал, когда появятся дочери мэра, и только ее одну я увидел. С той встречи в Упсале прошло уже три года, но я ни минуты не сомневался: это был все тот же немного неловкий подросток, и сквозь весь фильм она прошествовала со скучающим равнодушием. Она не казалась идеальной моделью для моих фотографий, но я понял, что ее лицо почему-то запало мне в душу, хотя в тот первый раз я даже не обратил на нее особого внимания.

Я приступил к поискам продюсерского центра и благодаря тому, что Эрика А. Петчера не было на месте, добился от секретарши некоторой информации, а именно, как мне найти девушку. У них не оказалось ее адреса. То ли они его потеряли, то ли она его не оставляла, то ли они и не интересовались местом ее жительства, потому что в любом случае господин Петчер не собирался вновь приглашать ее на роль (что он и подтвердил на следующий день в телефонном разговоре со мной). Юная актриса «не представляла собой ничего интересного… минуточку, кажется, она работала продавщицей в магазине готового платья. Рагнар Ринг рассказал о ней — он снял ее в нескольких рекламных роликах; пришлось даже пойти в магазин, чтобы посмотреть на нее, в ней несомненно что-то есть, но как она двигается — просто катастрофа. К тому же она никогда не сможет быть смешной; поговорите с Рагнаром, возможно, он что-то знает».

Ринг мне сказал, что ему известны мои работы и что она мне не подходит — совсем не тот тип, который мне нужен… «Видели фильм Петчера? Ну он и шутник, этот Петчер! Вам надо было посмотреть, что я из нее сделал: от нее ничего не требовалось, только демонстрировать платья, но любое платье на ней пропадало, она заслоняла их самой собой. Думаю, заказчики были не очень довольны результатом, я их понимаю. Не знаю, что они сделали с пленкой, вероятнее всего, выкинули. Жаль, не догадался сохранить на память хотя бы один снимок… Как это объяснить? Мы с вами в чем-то похожи, вы поймете меня, если я скажу, что у меня наметан глаз и что мы с вами умеем распознавать тех, чьи лица наполнены светом. Жаль только, что сами мы для этих лиц не представляем никакого интереса. Ее адрес? Конечно, куда ж я его засунул… Я с тех пор переехал, невозможно ничего найти. Но это просто: нужно зайти в какой-нибудь из магазинов фирмы „PUB“. Она работала в таком, насколько я помню. Возможно, она еще там».

Там ее не было, но я встретил подругу ее сестры («нет, она здесь больше не работает, она теперь снимается в кино»), которая дала мне ее адрес. Она жила в квартале Ле Содер, куда я и отправился на следующий день.

Квартал Ле Содер находился на юге Стокгольма, чуть за чертой города, и представлял собой настоящий муравейник: дружелюбные улицы столицы оборачивались пустырями и сараями с крышами из листового железа, под которыми размещались серые и неприглядные жилища.

Она была дома. На ее лице не отразилось ни капли удивления.

— Это вы, — просто сказала она, как будто мы расстались накануне.

Это и вправду был я, и я поведал ей причину своего визита.

— Какое я имею к этому отношение?

— Вы были свидетелем. Немым, неподвижным свидетелем того мгновения, когда я понял, кто я есть.

— Вы и так это знали!

— Знал, конечно. Знал, но отказывался понимать. В тот момент я осознал, каково это, когда смотришь на свою тайну не только как на скрытое знание. Это просто, но глазами чужого человека.

— И вы выбрали для этого мои глаза!

— Наша первая встреча была случайной, почти такой же, как и эта. Вы идеальный свидетель, как говорится, потому что вам это ни к чему, и уже завтра вы обо всем позабудете. От себя добавлю, что я никогда не забуду ни ваших глаз, ни вашего лица.