Впрочем, отношение Копелева к этомупредателю,как он его называет, определилось сразу, ещё до того, как тот произнёс эту, окончательно его разоблачившую реплику:…

Он был причастен к заповедным государственным тайнам и выдавал их нашим злейшим врагам. Его необходимо изобличить, и я должен участвовать в этом.

(Там же)

И не только сейчас, когда предатель ещё гуляет на свободе и его ещё только предстоит изобличить, но и потом, когда он уже арестован и начальство требует все новых и новых подтверждений его вины, Копелев, продолжая помогать следователям, стиль работы которых испытал на собственной шкуре, не испытывает по этому поводу никакого морального дискомфорта….

Работали мы напряжённо. В иные сутки я спал не больше четырех часов…

Вскоре Абрам Менделевич сказал, что он уже арестован и я должен составить вопросник для следователя, такой, чтобы в ответах обязательно были произнесены те же слова, которые звучали в разговорах с посольством. Нужны были все те же простые слова «звонил», «говорил», «работа»… Абрам Менделевич и Анатолий с магнитофоном пристроились по соседству от следовательского кабинета, а маленький пьезомикрофон установили неприметно на столе следователя. В тот же день они принесли записи.

Анатолий рассказывал:

– Обыкновенный пижон. И чего ему не хватало?! Должен был ехать в Канаду, работать в посольстве на ответственной должности. А полез в шпионы. Засранец! Теперь и шлепнуть могут.

Абрам Менделевич был возбуждён. И когда мы оставались наедине, говорил доверительно:

– Это просто ужасно! Ведь обыкновенный, наш советский парень. Как говорится – из хорошей семьи. Отец – член партии, на крупной работе, где-то в министерстве. И мать тоже, кажется, в партии. Сам был в школе отличником, активным комсомольцем. Приняли в дипломатическую школу, в армию не взяли. Там вступил в партию. Потом работал в МИДе. Ему доверяли. Ездил за границу. И вот теперь получил крупное назначение – второй советник посольства. Должен был ехать с семьей. Жена – комсомолка, тоже работалав МИДе, двое детей, плюс ещё тёща. И в тот же день, как получил билеты, стал звонить по автоматам в посольство. Узнал где-то случайно об этом Ковале и побежал. Продавалавансом. Рассчитывал, конечно, когда приедет, сразу перебежать, как этот гад Кравченко…

Отчёт о сличении голосов неизвестных А-1, А-2, А-3, А-4 (три разговора с посольством США и один с посольством Канады), неизвестного Б (разговор с женой) с голосом подследственного Иванова занял два больших толстых тома. В них вошли тексты разговоров, подробные описания принципов и методов сличения, были приложены осциллограммы, звуковиды, статистические таблицы, схемы и диаграммы, составленные по контрольным словам.

Подписали отчёт начальник института инженер-полковник В., начальник лаборатории инженер-майор Т. и я – старший научный сотрудник, кандидат наук…

(Там же)

Никакого морального дискомфорта не испытывает по этому поводу и Солженицын, которого Копелев – по-дружески – сразу же подключил к выполнению этого важного государственного задания:…

Подписка о «внесудебной ответственности» не помешала мне в первый же день рассказать обо всем Солженицыну, разумеется, так, чтобы никто не мог подслушать. Он расспрашивал, переспрашивал. Услышав о подписке, нахмурился:

– Ты понимаешь, что это не пустая условность? Не вздумай рассказывать ещё кому-нибудь. В таких делах третий – лишний.

Ни с кем другим я и не собирался говорить об опасной тайне. И ему рассказал не только потому, что абсолютно доверял. Хотя это, разумеется, было очень важно. Но мне были нужны ещё и его математические советы и непосредственная помощь. Требовалось установить, насколько возможны совпадения внешних (явственных по звуковидам) проявлений микроинтонаций и микролада речи у разных людей. Для этого я решил «просмотреть» возможно большее число голосов. Он предложил исследовать не меньше 50, чтобы легче определять процентные данные совпадений и отклонений…

Солженицын разделял мое отвращение к собеседнику американцев. Между собой мы называли его «сука», «гад», «блядь» и т. п.

… … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … . .

Мы заканчивали оформление подробного отчёта о первом фоноскопическом опыте установления личности при звукозаписи разговора. Тогда же я составил предварительныйплан исследований, необходимых и для развития фоноскопии, и для возможно более точного определения конкретных условий «узнаваемости» голоса…

В разработке этого плана мне помогал только Солженицын; он снабдил меня математической аргументацией.

… … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … . .

Солженицын проводил длительные многоступенчатые артикуляционные испытания нескольких новых моделей. Работал он дотошно, безукоризненно и добросовестно.

«Диагнозы» – то есть оценки испытуемых каналов – он ставил решительно, уверенно, в иных случаях даже залихватски безапелляционно. Сказывались молодость и армейские замашки.

(Там же)

В романе всё не так. Совсем не так.

То есть поначалу как будто так же:…

Надо будет и Глеба затянуть в эту новую группу. Как же работать, ни с кем не советуясь?.. Задача будет очень трудна. Работа над голосами только у них началась. Первая классификация. Первые термины.

Азарт исследователя загорался в нем.

(Александр Солженицын. В круге первом. М. 2006. Стр. 207)

Так же, как это рассказано в копелевских воспоминаниях, Копелев (виноват, Рубин) открывает Нержину (Солженицыну) доверенную ему (из зэков – только ему одному) государственную тайну:…

Если бы сейчас американские империалисты выкрали его с шарашки и резали б его на кусочки – он не открыл бы им своего сверхзадания! Но быть среди зэков шарашки единственным обладателем такой гремучей тайны и не сказать даже Нержину – это было уже сверхчеловеческое требование!

Сказать Глебу – всё равно что и никому не сказать, потому что Глеб никому не скажет. И даже очень естественно было с ним поделиться, потому что он один был в курсе классификации голосов и один мог понять трудность и интерес задачи. И даже вот что – была крайняя необходимость ему сказать и договориться сейчас, пока есть время, а потом пойдёт горячка, от лент не оторвёшься, а дело расширится, надо брать помощника…

Так что простая служебная дальновидность вполне оправдывала мнимое нарушение государственной тайны…

(Там же. Стр. 279–280)

Но на этом сходство тут же и кончается:…

– Пойми, мужичок, – закончил Рубин, – это – новая наука, фоноскопия, свои методы, свои горизонты. Мне и скучно и трудно входить в неё одному. Как здорово будет, если мы этот воз подхватим вдвоём! Разве не лестно быть зачинателями совершенно новой науки?..

– Слушай, Лев… Все эти атомные бомбы, ракеты «фау» и новорожденная твоя фоноскопия… – он говорил рассеянно, как бы не решив, что ж ответить, – это же пасть дракона. Тех, кто слишком много знает, от роду веков замуровывали в стенку. Если о фоноскопии будут знать два члена Совета министров, конечно Сталин и Берия, да два таких дурака, как ты и я, то досрочка нам будет – из пистолета в затылок…

Рубин помолчал в затруднении. И Нержин молчал… Кажется, тысячу раз у них было вдоль и поперёк переговорено всё на свете, всё известно – а вот глаза их, тёмно-карие итёмно-голубые, ещё изучающе смотрели друг на друга.

Переступить ли?..

– Но такой телефонный разговор – это узелок мировой истории. Обойти его – нет морального права.

Нержин оживился:

– Так ты и бери дело за жабры! А что ты мне вкручиваешь тут – новая наука да досрочка? У тебя цель – словить этого молодчика, да?

Глаза Рубина сузились, лицо ожесточело.

– Да! Такая цель! Этот подлый московский стиляга, карьерист, стал на пути социализма – и его надо убрать.

– Почему ты думаешь, что – стиляга и карьерист?

– Потому что я слышал его голос. Потому что он спешит выслужиться перед боссами…

– Находясь, видимо, в немалом чине, не проще ли ему выслужиться перед Вышинским? Не странный ли способ выслуживаться – через границу…