Мима зашла пожелать спокойной ночи. Такая добрая. Никогда не отказывала Нине в просьбах.

— Необязательно становиться на колени, можно помолиться в кровати. Тебя что-то мучает? — спросила она.

Нина не могла сказать, что ее мучает злоба. Маме знакомы лишь доброта и сострадание к ближним. Она сердилась на маму, чувствуя, что та предает ее своей добротой, на что она сдалась? Мама просто любила ее. А что ей любовь, если ею правит зло? Если Бог создал ее злой и ждал от нее зла. Мама потянулась к ней, чтобы уложить в постель, а дочь укусила ее за руку.

— Почему ты стала такой? Огорчаешь папу и меня, — вздохнула мама.

Нина торжествующе взглянула на нее. Почти научилась. Огорчать родителей — это шаг на пути к злому Богу.

— Я тебя не узнаю. До школы ты была такой доброй девочкой.

— Нет, не доброй, мама! Злой! Злой девочкой! — закричала она, подобно утопающему, взывающему о помощи.

— Кто внушил тебе эти глупости?

— Так в школе говорят.

— Значит, нам надо поговорить с учителем.

— Ты не понимаешь! Ты такая добрая! Добрая и глупая! — Ее крик стал еще истеричней.

— Я не узнаю тебя. — Мама решительно уложила ее на спину и плотно подоткнула одеяло.

— Я же просто хочу быть злой, — отчаянно плакала она.

Мама выключила свет и ушла. Нина боялась темноты. Она не смела встать с постели, но молила Бога дать знать, была ли она достаточно злой. Раз задумала убить младенца. Бог не слышал ее молитв. Теперь она знала: это Бог злой, а не она. И Он создал ее по Своему злому образу.

Она лежала в темноте в ожидании рассвета, который освободит ее от Бога, живущего в длинной холодной ночи. Согревая себя гневом против Бога. Глубоко во тьме она сделала пещеру из веток и листьев. И снова стала зверьком, ежиком с серебряными иголками. Она светилась в темноте. И в случае опасности могла защищаться серебряными иголками. Темнота была ее домом, в нем она чувствовала себя хозяйкой злу и добру.

Она была счастливицей. Это читалось в материнских глазах, когда мама впервые привела ее на школьный двор, где она долго стояла в одиночестве уже после того, как прозвонил звонок и дети исчезли в сером кирпичном здании. Вышел учитель и забрал ее. Войдя в класс, она сразу побежала обратно к двери, хотела уйти. Учитель посадил ее на место. Она сидела беспокойно, машинально повторяя то, что говорили учитель и дети. Учитель попросил ее сидеть тихо. Но она не могла остановиться, и подражала их голосам, и повторяла за ними.

У учителя лопнуло терпение, ее выставили за дверь. Через замочную скважину было видно, как учитель написал на доске большую букву «А». Она открыла дверь, подбежала к нему, выхватила мел и написала в точности такую же «А», как у учителя.

— Можешь написать «Б»? — спросил он.

— Можешь написать «Б»? — повторила она.

Учитель покачал головой: какой непослушный ребенок. Взял мел и написал на доске «Б». Она вывела «Б» с тем же наклоном, что у него. Написала за ним весь алфавит, букву за буквой, не отличишь. Он стал писать предложения. И их она копировала с удивительной точностью. На вопрос, что означает написанное, ответить не смогла. Но ей разрешили до конца урока стоять рядом с учителем.

Нина не знала, что с ней не так. Глядя в зеркало, она понимала, что дело не во внешности. Самая обычная девочка, такая же, как и другие девочки в классе. Она тщательно мыла шею, подолгу расчесывала волосы. Волосы были ее богатством. Все так считали. И все же две девочки с задней парты выпачкали ей голову майонезом. Весь день она ходила с майонезом на затылке. Такие густые волосы. Она ничего не заметила. Слышала смешки, но, когда поворачивалась, все замолкали и странно на нее смотрели. Привычная к насмешкам, она и не думала, что случилось нечто особенное. Дома мама в ужасе всплеснула руками и заплакала. Нина утешала ее. Только в ванной стало ясно, что мама плакала из-за нее.

Мама купила ей пакетик леденцов, чтобы на следующий день угостить детей, задобрить их. Нина протянула леденцы девочкам, которые играли в мяч, впечатление было такое, что они не видят ни ее, ни конфет. Она сказала: «Вот». Но они заявили, что роняют мяч, из-за того что она на них таращится. Одна из них выбила у нее из рук и растоптала пакетик. Часть леденцов вылетела, часть раздавили. Подняв пакетик, она пошла в самый дальний угол рядом с туалетами и съела все конфеты. Заболел живот, в туалете ее вырвало. Она опоздала на урок и получила выговор от учителя. Ее выставили за дверь. Объяснения не помогли.

— Лишь смерть может служить оправданием, — сказал он и своим длинным пальцем указал на дверь.

Стоя снаружи, она думала: это леденцы виноваты в том, что дети, а теперь и учитель на нее сердятся. Сладкое больше не стоит брать. Может, лучше сделать девочкам подарочки. Она уже представляла, какие кому лучше подарить подарки. В своих альбомах девочки указали любимые цветы и цвета. Она украдет деньги из материнского кошелька, купит разноцветной креповой бумаги и сделает для них цветы. Цветы ее научила делать мама. Которую, в свою очередь, научила ее мама. Если постараться и цветы получатся очень красивыми, девочки, может, и забудут, что на нее сердятся. Она же помешала им играть в мяч. Надо вести себя осторожнее, чтобы такого не повторилось. Вообще надо быть осторожнее, чтобы не оскорбить никого, не вызвать чью-нибудь ненависть.

Однажды в школьном дворе к ней подошли две девочки из старшего класса и сообщили, что ненавидят ее, а затем, задрав головы, повернулись к ней спиной. Ей как будто пощечину дали, поднеся руку к лицу, она задумалась, что же с ней не так. Поскольку не сомневалась, что сама виновата в своих несчастьях. Она попыталась вспомнить кого-нибудь, кому нравится. Но вспоминалась одна мама. Что видит в ней мама и чего не видят другие? Почему мама не пачкает ей волосы майонезом и не смеется за ее спиной? Наверное, с мамой что-то не так. Она заподозрила, что во всем виновата ее любовь. Не могут все кругом ошибаться. Может, именно материнская любовь — причина всеобщей ненависти. Может, это материнская любовь превратила ее в маленького дьявола, и другие правы, избегая ее.

Чтобы не стоять в одиночестве в школьном дворе, на глазах у всех, на переменках она запиралась в туалете. Сидела там тихо, как мышка. И все же дети узнали, где она прячется, и принялись стучать в дверь, и ей пришлось заткнуть уши. Прозвенел звонок, нельзя, чтобы ее снова выставили за дверь. Страшно, но нужно идти. Она не хотела сердить учителя. Все-таки он взрослый и, быть может, защитит ее от детей, если соблюдать правила.

Ей снова не повезло. Пока другие спешили на урок, один из мальчиков загородил дверь во двор. Мальчик был больше и сильнее нее. Она села на пол и заплакала. Мальчик по другую сторону двери услышал ее рыдания. Приоткрыл дверь и поглядел на нее. «Меня заставили», — сказал он и помог ей встать, и они пошли вместе к торговке сластями и купили себе на ее деньги утешение. У нее появился друг. Но только на один прогулянный урок. Больше ей с ним говорить не пришлось. Завидев ее, он поспешно отворачивался. Но все-таки он был свидетелем ее слез и разговаривал с ней. Поэтому она любила его. Из-за него с надеждой каждое утро шла в школу. Ждала, что он заметит ее и, может быть, улыбнется. Надеялась на чудо. Для нее одна уже надежда много значила. Хождение в школу обрело смысл, которого раньше не было.

Ей нравилось проводить время с тетками, сестрами матери, и с тетей Анной, когда они сидели за шитьем или вязанием. У нее было свое шитье, салфетка для бритья, для папы. Сестры матери много говорили. Особенно тетя Анна со своим изысканным и отчетливым произношением. А еще она носила золотые украшения. Нина слушала во все уши. Хотела побольше узнать о взрослой жизни. Знала, что однажды станет как они. Взрослой женщиной, которая вышивает скатерти и вяжет свитера взрослым сыновьям.

Кофе в фарфоровом кофейнике остыл. Голубой цвет датского фарфора такой грустный, какой-то кладбищенский. Они сидели в зале. Здесь топили, только когда ждали гостей. Комната прогревалась лишь к их уходу и вновь пустая стояла до следующего семейного сбора. Однако каждую пятницу в зале убирались. Потому что пыль ложилась повсюду, даже когда туда никто не заходил.