— Все так быстро, наверно, было. Интересно, чувствовали они чего-то? — говорит Элоиз. — Может, еще и сейчас чего-то чувствуют. Кто-то, может, и живой еще пока.

Листер говорит:

— Животрепещущий вопрос.

— Листер, Пабло, — говорит мистер Сэмюэл, обходя людскую с фотоаппаратом, — встаньте рядом. Листер, положите руку на спинку стула.

Листер кладет руку на плечо Пабло.

— Зачем? Как-то это выглядит не очень, — говорит мистер Сэмюэл.

— Листер сам решит, — говорит Элинор, но тут же Листер говорит:

— Это я его утешаю.

— Но тогда у Пабло должен быть безутешный вид, — размышляет мистер Сэмюэл. — Сама по себе идея продуктивна.

— Прими безутешный вид, Пабло, — рекомендует Листер. — Представь себе что-нибудь печальное, вообрази себя, скажем, на месте Виктора Пассера.

Фотоаппарат тихо пощелкивает, как машина на хорошо налаженном ходу. Мистер Сэмюэл на несколько шагов пятится, целится под другим углом. Потом передвигает лампу, говорит: «Сюда смотрите», — пальцем зацепляя воздух.

— Пабло уже второй раз хмыкнул, — замечает Элинор. — Вы бы поаккуратней.

— Мистер Сэмюэл знает, что негативчики мои, — говорит Листер. — Правда, мистер Сэмюэл?

— Да, — подтверждает мистер Сэмюэл.

— А где венок? — спрашивает Листер. — Где наша цветочная дань?

— У меня в спальне, на полу, — отзывается Элоиз.

— Сходи принеси.

— Ой, я так устала.

— Я схожу. — Адриан идет к двери, и, едва он ее приоткрывает, сверху летит протяжный вопль.

— Сестра Бартон на ночь укола ему не сделала, — говорит Листер. — Интересно, почему бы это?

— Сестра Бартон в мерехлюндии. Она к ужину не притронулась, — объясняет Кловис.

— Это у нее страх. Что ж, чувство возбуждающее, — говорит Листер. — На любителя.

— Я ей отправил холодную куриную грудку и зеленый салат, раскроенный в полосочку на швейцарский манер, поскольку она в своей наивности считает, что так подавать салат и следует, — бормочет Кловис. Он запустил пальцы за поясок на узких бедрах. Грудь его увешана золотыми медальонами. Фотоаппарат мистера Сэмюэла целится в Кловиса, который, видимо, того и ждет. Кловис опускает веки.

— Отлично. — И мистер Сэмюэл поворачивается к Элоиз.

— Бюст, исключительно, — кидает Листер, одновременно отвечая на звонок внутреннего телефона. — Он? — говорит Листер в трубку. — Зачем?

Ответ, долгий и, очевидно, неразборчивый для слуха Листера, по комнате разносится карканьем старого, простуженного ворона, покуда Листер не отвечает: «Ладно, ладно» — и вешает трубку. Потом он поворачивается, говорит:

— Его преподобия нам не хватало. Притащился на мотоцикле из Женевы. Сестра Бартон вызвала — пациента утихомиривать.

— Попахивает изменой, — замечает Элинор.

— О чем ты? — говорит Листер. — Она всегда была сама по себе, не с нами.

— Все равно она паскуда, — говорит Элоиз.

— Едет. — Листер вслушивается в близящийся треск. — Пабло, поди открой дверь.

Пабло идет к черному ходу, но треск мотора, стихнув, обогнув дом, близится к парадному.

— К парадному поехал, — заключает Листер. — Лучше я сам пойду. — Отстраняет Пабло, кинув: — Парадное, парадное, оставь, я сам. — И, пройдя по черно-белым плиткам, встречает его преподобие.

— Добрый вечер, Листер. Я думал, вы легли, — говорит седовласая духовная особа с вязаной шапочкой в руке.

— Нет, ваше преподобие, — отвечает Листер, — никто у нас не лег.

— А-а, ну-ну, а я отправился к парадному, сочтя, что вы легли. В библиотеке свет, и я решил, что мне, возможно, барон откроет. — Он кидает взгляд вверх по лестнице. — Притих. Заснул? Сестра Бартон срочно меня вызвала.

— Сестра Бартон не права, что вытащила вас, ваше преподобие, но я должен признаться, при виде вас испытываю большое облегчение, и в конечном счете она, возможно, и права.

— Ваши загадки, Листер.

Его преподобие высок ростом, костляв и хил. Он стягивает тяжелую дубленку. Обнаруживается стола при темно-сером костюме. Он очень стар, но в нем есть еще, кажется, жизненная сила, хоть впечатление это, не исключено, основывается лишь на сочетании очевидной дряхлости с некоторой прытью: пустился же человек на мотоцикле в эдакую ночь.

Он кивает в сторону библиотеки:

— Барон один? Я понимаю, час поздний, но я, пожалуй, заглянул бы к нему на пару слов, прежде чем взбираться на чердак. Да, частенько мы, бывало, чуть ли не до петухов сиживали с бароном. — Его преподобие уже подле библиотеки и ждет только, чтобы Листер постучался и о нем доложил.

— Там они втроем, — говорит Листер. — Я имею указание барона. Прошу меня извинить, ваше преподобие, но велено не беспокоить. Ни под каким видом.

Его преподобие, с удовольствием вобрав центрально отопленный воздух холла, вздыхает и, как бы осененный нежданной мыслью, чуть-чуть поводит головой и острым, птичьим взглядом:

— Но никого же не слышно. Вы точно знаете, что у него гости?

— Уж куда точней. — И Листер удаляется от библиотеки боком, пятясь, решительно указывая его преподобию стезю, которую тому следует избрать. — Посидите с нами, ваше преподобие, согреетесь. Примете горячительного. Виски с водой. Тепленького попьете. Я хотел бы переговорить с вами с глазу на глаз, прежде чем вы увидитесь с сестрой Бартон.

— Куда? А-а, да-да. — Взор его преподобия теряет нить догадки и ведет его ровно по следам Листеровых начищенных штиблет.

— Добрый вечер, у меня тут есть кое-что. — Едва Листер вводит его преподобие в комнату, тот, поприветствовав собравшихся, сразу же тянет руку в карман. — Пока я не забыл. — Вынимает газетную вырезку, кладет на край телевизионного столика и сам садится рядом. Роется во внутреннем кармане пиджака, вытаскивает очки.

— Добрый вечер, ваше преподобие, — и, — здорово, что приехали, ваше преподобие, — говорят Элоиз и Пабло в один голос, тогда как Адриан входит, плоско, как блюдо, неся некое цветочное сооружение, овеянное целлофанным облаком и зарождавшееся, кажется, в виде лаврового венца, но затем сдобренное по вкусу разного цвета кольцами: красные розы, махровые нарциссы, белые лилии, ближе к середине — рыжие розы и, наконец, в самом центре — тугой пук фиалок.

Зрелище что-то ворошит в памяти его преподобия. Он готовит свои длинные кости к процессу вставания со словами:

— Но он же не умер?

— Это его преподобие про него, на чердаке, — догадалась Элоиз.

Элинор говорит:

— Я их положу под душ, чтобы опрыскивались. Чтобы сохранялись в свежем виде.

Листер помогает его преподобию снова погрузиться в кресло:

— А мы вот тут фотографируемся, ваше преподобие.

— О! — говорит его преподобие. — О, да-да, понятно. — Он, очевидно, приучил себя, не маясь понапрасну, приноравливаться к новейшим нравам, нововведениям молодого поколения, при всей их очевидной нелепости и странности. Над которой, видимо, он размышляет, осваиваясь в комнате. Мистер Сэмюэл, явившись со своим аппаратом, щелкает задумчивую голову его преподобия, беспомощно уроненные руки.

— Отлично. — Листер вошел из кухни, на подносе в элегантно-серебряном стакане нежно неся дымящееся виски, которое помешивает длинной ложкой. — Еще давайте, — велит он мистеру Сэмюэлу, а сам отдергивает стакан, к которому его преподобие уже тянет руку. Аппарат мягко щелкает, и благословляющий жест запечатлен. А его преподобие получает свой горячий тодди.

— Добрый вечер — или, скорей, доброе утро, ваше преподобие? — Мистер Макгир выходит из буфетной, таща тяжелый магнитофон. — Очень рад, — говорит мистер Макгир.

— Мистер Макгир... э-э... добрый вечер. Я уже лег в постель, и вдруг — телефон. Сестра Бартон — меня. Срочно, она говорит, он визжит и воет. И вот я здесь. Но я ни звука не слышу. Все легли спать. И что Клопштоки там делают, в библиотеке?

Мистер Макгир на все на это отвечает:

— Я, собственно, не знаю. Велено не беспокоить.

— Там Клопштоки и Виктор Пассера, — вставляет Элоиз.