В такие минуты Арон часто представлял, как его пожирает голод. У него перед глазами вставала четкая картина: как голод ест его изнутри и как он падает замертво, точно личинка, из которой осы высосали все соки.

Эти мысли были почти так же мучительны, как и сам голод. Видения впивались в него, отказываясь исчезать и вызывая ощущение омерзения.

Дорога шла вверх. Лурв снова начал прихрамывать. Арон заметил, что все вокруг изменилось: солнце исчезло, поднялся ветер и небо заволокло тучами. Ветер налетал на деревья, срывая с них белые одежды, и уносился прочь, оставляя бедняжек дрожать на ветру от холода. Арон мигом забыл про голод. Схватив Лурва за загривок, он нагнулся и, зажмурившись, пошел навстречу ветру и снегу, которые все усиливались. А он ведь решил, что в этой стране вообще не бывает ветра. Теперь ему придется прочувствовать, что это такое, прочувствовать на собственной шкуре. Слышно было, как ветер шумит и гудит в лесу, как он рвет деревья, беснуется в ветвях. Снег проникал всюду: за шиворот, в рукава, в штаны, в сапоги, как Арон ни старался укутаться. Вскоре он едва различал Лурва в белой тьме. Самое важное было не сбиться с дороги. Ведь куда-то же она должна его привести. Дорога, думал он, не может вести в никуда. Куда-нибудь она должна вести.

Но теперь не было разницы между дорогой и полем: все вокруг засыпало снегом. В лесу еще ничего, но в поле, среди этой белизны, дорогу невозможно было различить. Арон не видел даже собственных ног. Он попробовал идти на ощупь: что там под ногами – твердое или мягкое? У Лурва это получалось лучше, он шел увереннее, и Арон под конец сдался и позволил ему вести себя через бурю.

Порывы ветра становились все сильнее и сильнее. Сквозь бурю до Арона доносился треск поломанных деревьев. Снег шел сплошной стеной. Арону приходилось рукой смахивать его с лица, чтобы можно было видеть и дышать.

Постепенно они вошли в деревню, но Арон этого не заметил. Он шел, опустив голову, не видя огней в окнах домов, слыша только бурю. Внутри него умерло все, кроме стремления идти вперед. Но тут шарф, обмотанный вокруг шапки, развязался, и Арон остановился, чтобы замерзшими непослушными руками нащупать концы шарфа и опять завязать его. Приподняв голову, он сперва не понял, что это за бледные желтые квадраты в темноте. Лурв стоял рядом.

Ему потребовалось несколько минут, чтобы осознать, что перед ним дом и что они в деревне. Арон потрепал Лурва по голове и попытался что-то сказать, но лицо превратилось в ледяную маску, и губы не слушались. Из горла вырвался слабый хрип, который ветер тут же подхватил и унес прочь.

Арон стоял и думал, что в такую ночь, как эта, ему вряд ли могут отказать в приюте. И он пошел по сугробам на свет вместе с Лурвом, дрожавшим и жавшимся к его ногам.

Когда ему удалось открыть входную дверь, ветер толкнул его в спину и ворвался в дом вместе с ним.

– Закрой дверь, человек! – донеслось из избы. – А то нас снегом завалит.

Ему с огромным трудом удалось закрыть дверь: проход успело занести снегом. Закрыв дверь, Арон огляделся по сторонам. Он молча стоял в сенях. Онемевший от холода и голода, скиталец не мог произнести ни слова. Ощущение было такое, словно холод, буря и голод загнали его глубоко внутрь себя, откуда он не мог выбраться обратно.

Наконец Арон разглядел в избе мужчину, женщину и детей за столом. Оторвавшись от вечерней каши, они молча смотрели на него.

Арон понял, что нужно что-то сказать. Сказать, что ему нужна крыша над головой, что буря… что Лурв… что ему нужна помощь. Он чувствовал, что должен все это сказать, но голос его не слушался. Из горла вырвался только кашель…

– Простите, – прохрипел он и замолчал.

Хозяин опустил ложку и в упор уставился на незваного гостя. В его взгляде не было враждебности, но он был долгим и пристальным. Их глаза встретились, и хозяин не отводил взгляда, пока Арон не пришел в себя.

– Хельга, – сказал хозяин, – помоги гостю управиться с тулупом и сапогами. Он весь промок.

Арон даже шапки не снял. Она была вся в снегу, как и шарф и тулуп. Женщина бережно стащила с него шапку и шарф, открыв лицо. Она посмотрела на него, и Арону стало так стыдно, что захотелось спрятаться. Женщина потянула тулуп, и на пол посыпался снег. Волна стыда обожгла Арона, ему хотелось что-то сделать, но он не знал что и продолжал стоять как огромное неуклюжее животное посреди сеней. Хозяйка подвинула скамеечку, чтобы помочь ему снять сапоги. Арон изо всех сил пытался снять их сам, чтобы не быть таким беспомощным. Ему хотелось сказать женщине что-то, но единственное, что приходило в голову, было «простите», а это он уже сказал. «Спасибо» пока говорить было рано. Его мучило то, что он не сказал «добрый вечер». Что они о нем подумали? И есть еще Лурв. Что делать с Лурвом на улице? Он там не выдержит в такой холод.

Женщина достала веник и принялась сметать оставшийся снег с его брюк. Стряхивая снег, она поворачивала его туда-сюда, как куклу, и Арон снова потупился от смущения. Когда они наконец оказались лицом к лицу, женщина улыбнулась. Ее улыбка была как эхо далеких шагов, и, хотя он был не в силах улыбнуться в ответ, Арон поднял глаза и посмотрел на нее.

– Ну вот! – сказала она удивительно звонким и четким голосом. – Теперь его хоть видно! – Хельга повернулась к мужу. – Пусть расскажет нам, кто он такой, – промолвила она.

Арон переводил взгляд с нее на мужа, пытаясь разжать непослушные губы.

– Арон Рюд, – наконец пробормотал он. – Зовите меня Арон, – добавил он с сильным акцентом.

– Тогда Арона Рюда надо накормить, – сказала хозяйка, подталкивая его к столу.

Арон посмотрел на мужчину, на детей, исподтишка бросавших на него любопытные взгляды, на женщину, которая, налив молока в кашу, поставила перед ним тарелку.

– Ешь, – сказала она.

Он ел в тишине, чувствуя на себе их взгляды. В них не было подозрительности, не было неприязни. В этих людях есть что-то особенное, подумал Арон.

В последний раз он ел горячую пищу за столом на том хуторе между Хельсинландом и Медельпадом. С тех пор он несколько недель питался холодной картошкой, черствым хлебом и отбросами. Ему внезапно стало жаль животных, не знающих горячей еды. От тепла его бросило в жар. Лицо горело. Наверно, я весь красный, подумал Арон со стыдом. Он тщательно выскреб миску, облизнул губы и сказал:

– Спасибо!

– Главное, что ты сыт…

– Спасибо, – повторил Арон.

Он переводил взгляд с мужчины на женщину, словно ища понимания.

– Дело в том… – начал он, – дело в том, что у меня с собой… собака.

– Так приведи ее, – тут же сказал хозяин.

– Она довольно большая… Я ее оставил у двери.

– Пусть зайдет в сени. Мы тут не боимся собак.

Открыв дверь, Арон снова впустил в дом ветер со снегом.

– Входи, Лурв, – позвал он и потянул за ошейник.

Захлопнув дверь, он остался стоять в сенях вместе с собакой.

Дети, подошедшие посмотреть, тут же бросились наутек. Мужчина стоял с открытым ртом, глядя, как Лурв отряхивается от снега. И вдруг он расхохотался:

– Ты уверен, что не медведя притащил в сени?

Арон удивленно посмотрел на него. Это что, шутка такая?

– Боже всемогущий! – воскликнула женщина, подходя к ним.

– Это правда собака? – спросил мужчина, глядя на Арона круглыми глазами. – Такая большая?

Арон кивнул и робко улыбнулся. Хозяин снова расхохотался.

Позади него женщина с ребенком на руках тоже залилась смехом. Внезапно хозяин подошел к лежанке за занавеской в углу комнаты.

– Отец, – воскликнул он, – ты должен это видеть! У нас в сенях ручной медведь! Он ведь ручной? – спросил он Арона, доставая из кровати старичка и возвращаясь с ним на руках в сени. – Видишь, папа? – завопил он старичку на ухо. – Видишь?

Дети кричали от страха, но мать продолжала хохотать. Дети постарше залезли под стол, они тоже прониклись всеобщим весельем и начали хихикать.

Арон стоял рядом со своим огромным псом, оглушенный этой искренней радостью. Все хохотали как безумные.