— Так почем её толкать?

— Не знаю, Тим, но и в моём кармане ей делать нечего. Тянет чего-то. Да и поверит кто? Пацаны эту пуговицу, может, у какого видного антиквара поимели. Кто его знает?.. За такими вещицами, бывает, контора охотится.

— Какая контора?

— ФСБ, слышал? Федеральная служба безопасности.

— Круче ментов?

— Круче. Если этим чё надо — они до печёнки достанут. Так что пуговка эта... — Миша задумчиво прищурился. — Хотя вряд ли. Всё-таки пуговица не брюлик и не золотой портсигар. Попробуй, если какой-нибудь лох за неё хоть что-то даст, отдавай. Верю тебе на слово! За остальное, как обычно, десять процентов твои. Всё в пакете, — кивнул под стол. — Вначале подстрахую, потом уйду. Часа через три вернусь, встречаемся здесь же.

Тимофей взял пакет, мельком глянул на содержимое и по-взрослому протянул руку.

— Удачи, напарник, — улыбнулся Михаил, пожимая ладошку мальчика, и эта улыбка вмиг стёрла с лица презрительное напускное выражение.

— Удачи, напарник, — в тон повторил Тимоха и браво направился к выходу.

— Напарник это не подельник, — одобрительно покивал вслед Михаил.

3

Михаил «нанял» Тимофея месяца три назад. Тот появился на заправке, как только встал зимник. Продав рыбу, бродил кругами по рынку и нарвался на местных пацанов. Человек пять мутузили его в подлеске, пытаясь отобрать деньги. Тимоха отчаянно сопротивлялся и одному даже прокусил ухо. Уже были разбиты нос и губы, уже согнулся он калачом, пытаясь поймать пинающие его ноги. И тут в драку вмешался Михаил. Местные отступили по первому его слову, но сквозь зубы ругались: мол, пришлый не заплатил дань.

— Ша, рэкетиры! — цыкнул на них Михаил, потом подал руку Тимохе: — Зачем тебе деньги?

— Жрать дома не на что, — сплюнув кровь, ответил Тимофей.

— Пошли... Со мной пошли. Ну? Не дрейфь, пошли. Я тут пообедать собрался, напарник нужен. Поможешь? Зовут-то как?

С тех пор местные обходили Тимофея стороной. Несколько раз подходили поболтать, стрельнуть закурить, время от времени брали взаймы, но всегда отдавали. На рынке они подрабатывали «принеси-унеси» и «последи за огнём». Иной раз перепадало что-нибудь посолидней. С заправки, где поначалу пацаны нанялись услужливо вставлять пистолеты в баки, дабы водители не марали рук, их прогнали. Сам Тимофей не курил, но за козырьком шапки всегда носил пару сигарет — угостить. За это его почему-то уважали и здесь, и в школе.

В первый раз Михаил попросил Тимофея продать какие-то иностранные часы, и ему удалось провернуть сделку за десять минут с первым же клиентом.

— У тебя, напарник, талант, — признал Михаил.

Талант заключался в том, что Тимофей безошибочно чувствовал человека, у которого есть лишние деньги и который не побрезгует купить вещь сомнительного происхождения, В качестве катализатора сделки неплохо проходило давить на жалость, при этом Тимоха почти не врал: мама с папой пьют, дома кушать нечего, а я вон-какую вещь вполцены отдаю, не возьмёте — пришибут дома. И покупали. Почти не торгуясь. С каждой сделки юный посредник получал свои десять процентов, иной раз ему удавалось заработать полторы, а то и две тысячи рублей.

— Тимоша... — только-то и сказала мать, увидев на столе первую выданную Михаилом тысячу рублей.

— Я заработал, мама, — опередил он, но со спокойной совестью промолчал о заначке в потайном кармане. Мало ли, может, этой тысячи уже к вечеру не будет.

Однажды он вернулся домой и увидел неровный квадрат пыли на том месте, где стоял телевизор. Мать спала в своей комнате, на кухонном столе — батарея пустых бутылок и консервных банок. Картина была ясна. Он стал раскачивать мать за плечо, пытаясь узнать, где телевизор. С трудом добился от нее: дядя Стёпа. Пришлось идти к соседу Степану Михайловичу, у которого мать часто занимала деньги.

— Дядя Стёпа, наш телевизор у вас?

— Да, Тимош, мать продала. Я бы не стал брать, у меня своих два. Но она унесла бы его на рынок. Отдаст деньги, верну.

— Сколько? — очень по-взрослому спросил Тимофей.

— Сейчас отдала за тысячу, а ещё до этого брала полторы.

— Дядь Стёп, я вам сейчас тысячу отдам, а через пару недель — остальное. Можно?

— Можно, Тимош, но если она завтра телевизор унесёт в другое место, я ничем помочь тебе не смогу.

— Понятно, — грустно согласился мальчик.

В следующий раз исчез музыкальный центр. Его вернуть не удалось, потому что концы потерялись где-то на зимнике — у гастролировавшей компании хмельных певцов. Ушёл он за две бутылки водки и двухлитровый пластиковый жбан пива. Вернувшийся с буровой отец в первый раз на глазах сына избил мать. Правда, Тимофею показалось тогда, точнее он интуитивно понял, что музыкальный центр здесь ни при чём. Он не пытался повиснуть на руках отца, а просто забился в угол своей комнаты и слышал только одно:

— Гоша! Я ничего не помню! Гоша, прости! Они сами пришли-и-и-и...

В тот же вечер мать и отец помирились за бутылкой, и папа горделиво целовал кровоподтёки на лице мамы. Целовал так, будто это были подаренные им украшения. А она затравленно улыбалась и почему-то украдкой подмигивала сыну. Ночью Тимофей проснулся оттого, что плакал навзрыд, сна не помнил. Его хотели отпоить валерьянкой, но в доме её не нашлось, и тогда отец принёс ему рюмку водки, мол, ничего страшного, он читал, что это лучший транквилизатор. Слово «транквилизатор» напугало Тимофея не меньше, чем напутало бы слово «яд» или воспоминание о том, как его выворачивало после выпитой водки.

Последние два-три месяца Тимофей не знал, куда себя деть. Утром не хотел идти в школу, потому что не помнил, когда последний раз выполнял домашнее задание, а после обеда не хотел возвращаться домой. Бывало, допоздна слонялся по улицам посёлка, уходил в лес, в лучшем случае — навязывался на рыбалку со взрослыми. Брали его с удовольствием. Парень и здесь приносил удачу. При этом он был вынослив и терпелив, не хныкал и не просился поскорее домой.

С Михаилом ему было спокойно, как со старшим братом. Тимофею хотелось быть похожим на этого уверенного в себе парня, у которого свой кодекс чести, своё понимание мира. А самое главное — он честен с ним, со своим младшим партнёром. Однажды Тимофей спросил у него:

— Миш, а ты, правда, ничего не боишься?

— Разве я такое говорил?

— Нет, но вот ты такой... — и не нашлось слов.

— Какой? — ухмыльнулся Михаил. — Ты с меня пример не бери, Тимоха, у меня ничего впереди и пустота позади. Только день сегодняшний. И я в жизни не встречал человека, который бы ничего не боялся. Даже самые отчаянные ребята имеют слабую точку. Кто-то боится Бога, кто-то позора, кто-то самого себя... Я, например, тумана боюсь.

— Ту-ма-на-а? — удивлённо растянул Тимофей.

— Ага. Смешно?

— Нет. А почему боишься?

— Не знаю. Но меня дрожь пробирает, когда туман. Выйдешь на улицу, а вокруг больше чем на двадцать метров ничего не видно. И такое странное чувство возникает, что за этой белой пеленой ничего нет! Всё! Мир такой маленький, сжался вокруг тебя, а там — пустота! Ничего! И ты весь мир можешь обойти за минуту. Как камеру.

— Как что?

— Да ладно, чепуха это всё. Не бури в голову. Незачем тебе чужие страхи знать. Меня не вылечишь, а сам заболеешь.

— А мне туман нравится, — признался Тимофей, на минуту задумавшись о том, стоит ли это говорить.

— Вот видишь! Значит, в чём-то ты круче меня! Не зря я тебя, партнёр, приметил. Слушай, ты мне не говорил, а кем ты хочешь стать?

— Я?

— Ну да.

— Не знаю, — смутился Тимоха, — я учусь плохо. Учителя говорят, что в институт меня не возьмут. Я бы в путешественники пошёл, но отец смеётся, мол, сейчас за это не платят, а чтобы путешествовать, самому платить надо.

— Путешествовать... — задумался Михаил.

— Путешествовать. Всё повидать. Потом книгу бы написал с фотографиями, чтобы все видели.

— Я сейчас тебе, Тимох, умную мысль скажу, только не смейся, — предупредил Михаил.