Его не выгоняли с работы, потому что никто не согласился бы за такие деньги целыми днями ворочать никому не нужные папки, схемы и отчеты. Он сам не мог никуда уйти, потому что боялся.

Валерий Николаевич уже приучил себя к мысли о насильственной смерти, но страх не проходил. Напротив, он легко доходил до состояния истерического ужаса, лишая Валерия Николаевича способности не только двигаться, но и осознавать собственное «я». В такие моменты он превращался в трепещущий организм, точно медуза, вынесенная волной на берег, целиком состоящий из нервных окончаний. И только алкогольное забытье позволяло ему выходить из этой комы, чтобы проснуться новым страшным утром.

Парадокс, но именно страх не давал ему сойти с ума, превратиться в обычного забулдыгу, или разразиться белой горячке. Он просто держал его в пограничном состоянии ко всем этим недугам.

С некоторых пор Валерий Николаевич понял, что именно «Сварожич» наградил его всеми этими страданиями. Но осознание этого не могло подсказать путь к избавлению, ибо к прибору он теперь не имел доступа. Мысли же о самоубийстве снова приводили к космическим «емкостям», заполненным страхом. Там тоже страшно! И это, как казалось Валерию Николаевичу, он знал лучше других смертных. Жене он сказал, что облучился, и не соврал. Не мог только объяснить, почему он не получает приличной пенсии и льгот, как пострадавший на полигонах советской науки. Успокаивало ее, что его не сокращают и не гонят с работы, хотя к вечеру каждого текущего дня он на полном автопилоте возвращался домой и, не раздеваясь, ложился на диван, поджав ноги к животу.

«Теулинский синдром» выражался у всех, кто остался жив, по разному. Подавляющее большинство свидетелей уже давно погибли при невыясненных обстоятельствах, умерли от болезней без точного диагноза, исчезли еще в первые годы перестройки, о сущности которой знали больше, чем кто-либо другой в этой придавленной собственным величием стране. И то, что рыцари плаща и кинжала забыли рецептик достойного перехода в небытие для товарища Попова, объяснялось только тем, что он не имел высшей степени допуска. Но он все видел!

Он точно знал, что жив пока еще только один человек. Его друг и однокашник по баумановке Веня Смирнов. Но внешне и внутренне, можно сказать, у Вени «теулинский синдром» никак не проявился. Нельзя же обвинять человека в сумасшествии или малодушии из-за того, что он, бросив блестящую карьеру, скрылся от мира за стенами какого-то захолустного монастыря! И не стало Вениамина Александровича Смирнова. С новым именем, полученным при пострижении, он остался в этом мире только для Бога.

Да приходил иногда во сне к Валерию Николаевичу. Это были единственные минуты, когда страх отступал. От Вени передавалось ни с чем не сравнимое чувство покоя. А сейчас он, наверное, вообще ушел в схиму. И уж его-то — точно не достанут. Бог не попустит! И осознание этого было хоть каким-то утешением, когда по лицу Валерия Николаевича катились, как казалось посторонним, беспричинные или пьяные слезы, а на дне души его все больше и больше, подобно злокачественной опухоли, рос ледяной камень обиды и одновременно жалости к этим людям, которые похожи на стадо добродушных домашних животных. У пастухов же вместо хлыстов «сварожичи».

Последнее, на что решился через свой страх и немало выпитого в одночасье алкоголя Валерий Николаевич — было общение с американским журналистом Майклом Кляйном. Ведь даже самая ужасная тайна, а особо та, к которой ты уже не имеешь доступа, с невероятной силой просится наружу. Валерий Николаевич даже представить себе не мог, что он поведает когда-нибудь о «Сварожиче» журналисту-соотечественнику, ибо почти все они уже давно не принадлежали себе. Дудели в дуду «свободы», превращая в рабов свой собственный народ. И правителям не требовался пока более мощный «Сварожич», чем Останкино. Валерий Николаевич решил хоть чем-то досадить своему страху и его повелителям. Он рассчитывал на алчных до сенсаций американцев, надеялся, что в ближайшее время во всех известных журналах появятся материалы, которые заставят содрогнуться мир. И в тихой ресторанной беседе чистосердечно облегчил душу, а потом подтвердил свои сведения ксерокопиями некоторых листов из папки «Сварожича». К его удивлению, полупьяный американец пропустил сенсацию мимо ушей.

Тогда Валерий Николаевич подумал, что у бывших соперников тоже есть подобные приборы, и этим их не удивишь. Журналисту, наверное, просто перекрыли воздух, напомнив, что свобода слова кончается там, где начинается свобода сильных мира сего. Так или иначе, Майкл Кляйн на некоторое время пропал, ничем более не проявляя своего интереса к информации Попова. А к страху Валерия Николаевича добавилось еще и состояние полной безнадежности.

Ворочаясь ночами на диване, он хвалил себя только за то, что не рассказал все. Не рассказал, как уже в восемьдесят шестом его вызвал к себе директор института, который, кстати, тоже умирал от непонятной болезни, буквально таял на глазах.

Вызвал и приказал:

— Валера, возьми все документы, касающиеся «Сварожича», и сожги их во внутреннем дворике. Хорошо сожги! Пепел по ветру развей! Оставь только малозначительные отчеты и сводные данные воздействия.

Валерий Николаевич смотрел на него печально, и безысходность в их взглядах пересеклась.

— Я дам тебе справку, что все материалы изъяты конторой. И это будет официальная версия. Пусть потом сами у себя ищут. Я же буду единственным свидетелем, но и я скоро умру...

Огромный немой вопрос встал на пересечении их взглядов. Он стоял над безысходностью, но не требовал пространных ответов и объяснений, оба они знали об этом столько, что могли разговаривать молча.

— Они собираются «обкатать» его на собственном народе. Готовится что-то грандиозное и неохватное умом советского человека. По-моему, скоро стране... — директор тихо выматерился. — Сожги это, Валера.

И Валера сжег. Сжег почти все, включая схемы почти готового к разработке второго «Сварожича». Сжег труд десятков людей. Сжег, как вор, пугливо озираясь, и пепел развеял по ветру. А директор через месяц умер. А через четыре года страна разошлась по неровным швам...

Но американец все же пришел! И Валерий Николаевич испытал новую вспышку истерического ужаса. Сработало, или американец не тот, за кого себя выдает? Он все же согласился встретиться с ним еще раз и после второй бутылки смирновской рассказал о том, что довелось ему испытать и увидеть. Терять уже было нечего. Слово — не воробей. Не рассказал только о ритуальном сожжении и об умершем директоре. Кляйн потом дотошно порылся вместе с новым, но глупым директором в никому не нужных теперь разработках и в выхолощенной папке НИ-1 и НИ-2.

2

Никто не знал о времени включения «Сварожича». В ожидании эксперимента солдаты слонялись по лагерю, играли в волейбол (для чего была специально натянута сетка), в настольный теннис, в карты, некоторые читали. Кормили их отменно, в рационе постоянно были фрукты и красное сухое вино, молоко. Именно поэтому они по простоте своей считали, что эксперимент связан с радиацией. Об этом постоянно читал им самодеятельные лекции матрос-подводник с атомного ракетоносца. Мол, у них там именно такое питание. Но он явно преувеличивал. Военнослужащих срочной службы никто и нигде так не кормил. Офицеры, спецназовцы и ученые питались отдельно, в специальной палатке. Чекисты на территории объекта не питались вообще.

Веня Смирнов отвечал за параметры работы прибора и поэтому находился в непосредственной от него близости, в особо охраняемой зоне, рядом с которой круглосуточно молотила электростанция. Валерия Николаевича сделали снабженцем. Непосредственное его общение со «Сварожичем» закончилось на стадии сборки, и теперь он больше был никчемным наблюдателем, обязанным по первому требованию прыгать в вертолет и доставлять коллегам и группе врачей все необходимое для работы: детали, медикаменты, диагностические приборы... Но большую часть времени Валерий Николаевич, подобно солдатам, слонялся без дела, стараясь никому не попадаться на глаза. У него уже тогда было нехорошее предчувствие. Дни выдались пасмурные, и он боялся смотреть вверх, откуда сердито давило низкое северное небо. Часто моросил дождь, и нельзя было скрыться от вездесущей влаги и гнуса. Из-за мошкары и комаров лагерь буквально пропах «дэтой», но даже самый жирный слой этой мази не спасал людей от появления волдырей на всех частях тела. Утром и вечером врачи осматривали личный состав на наличие присосавшихся клещей. Но те, похоже, словно избирательно — на этой поляне не жили. А вот среди спецназовцев уже были двое пострадавших, коих усиленно кололи гаммоглобулином.