— Его же нельзя назвать еще молодым человеком. Если шестнадцатилетнего парня нельзя называть мальчиком, то кого можно?

— Она специально это делает, — сказал Эндрю. — Она говорит это назло.

В этом была правда. Еще Джонни, в далеком прошлом, жаловался на то, что Фрэнсис притворяется глупой, когда речь заходит о политике, — чтобы выставить его дураком перед товарищами. Ну да, иногда она делала это намеренно — и тогда, и сейчас.

Франклин понравился всем. Его назвали так в честь Франклина Рузвельта. Он изучал в Сент-Джозефе литературу, чтобы сделать приятное родителям, но в университете собирался заняться экономикой и политикой.

— Вы все только ими и хотите заниматься, — сказала Фрэнсис, — экономикой и политикой. А мне странно, что вообще кто-то хочет их изучать, потому что обе эти науки постоянно ошибаются, особенно экономика.

Это замечание настолько опередило время, что его оставили без комментариев, возможно, даже не услышали.

В тот вечер, когда Франклин впервые появился в доме, Колин не зашел к Фрэнсис, как обычно, для ставшего привычным сеанса обвинений — потому что он не ездил в Мэйсток. Франклин остался на ночь, устроился на полу в комнате Колина, в спальном мешке. Фрэнсис слышала их голоса у нее над головой — говорят, смеются… и ее изболевшееся сердце забилось спокойнее. Ей казалось, что на самом деле Колину нужен был только хороший друг, такой, который умеет и любит смеяться. А тем временем этажом выше, как это часто бывает между молодыми людьми — мальчишками, конечно же, — затевалась возня, шуточная борьба и беготня.

Франклин пришел снова, и снова, и Колин решил, что сыт Мэйстоком по горло. Парень заметил, что доктор Дэвид во время сеанса заснул, пока он сам ерзал к кресле пациента, нервничая и надеясь, что великий ученый соизволит сказать ему хоть слово.

— Сколько мы платим ему? — спросил он.

Фрэнсис назвала сумму.

— Отличная работа, не отказался бы от такой, — сказал Колин.

Но не стал ли он снова копить свои горести внутри? Успел ли сын выплеснуть накопившееся, когда обвинял ее? Фрэнсис не знала. А вот в Сент-Джозефе дела у него по-прежнему шли неважно, и он хотел бросить школу.

Но именно Франклин сказал Колину, что бросать школу глупо.

— С твоей стороны это будет непродуманно, — заявил он за ужином. — И ты сам об этом пожалеешь, когда вырастешь.

Последняя фраза была цитатой. В любой компании молодых людей порой звучат советы, предупреждения, наставления, подслушанные ими у родителей и повторяемые либо в насмешку, либо в шутку, либо всерьез. «Ты сам об этом пожалеешь, когда вырастешь», — говаривала бабушка Франклина, сидя в отсветах пламени очага — бревна, горящего посреди хижины, — в деревне, где в любую дверь могла ткнуться коза в надежде найти что-то съедобное. Хлопотливая чернокожая женщина, которой Франклин признался, что не хочет ехать в Сент-Джозеф (он был труслив), сказала внуку: «Ты об этом сам пожалеешь, когда вырастешь».

— Я уже вырос, — отмахнулся Колин.

И снова ноябрь с его беспросветной моросью. Поскольку была суббота, за кухонным столом почти не оставалось свободных мест. Слева от Фрэнсис сидела Сильвия, и все делали вид, будто не замечают, как она борется со своим нежеланием есть. Девушка рассталась с кружком посвященных в высшие таинства людей, которые слова не могли сказать без многозначительных взглядов и подчеркнутых интонаций. Этот шаг Сильвия никак не объяснила, обронив только, совсем как могла бы это сделать Юлия: «Они не такие добрые, какими кажутся». В дом после этого явился Джейк и попросил разрешения поговорить с Фрэнсис. Он заметно нервничал.

— У нас возникла проблема, Фрэнсис. Это культурологический вопрос. Наверное, мы в Штатах куда более раскованны, чем вы.

— Боюсь, я не знаю, о чем идет речь, — сказала Фрэнсис. — Сильвия ничего мне не говорила о том, почему она…

— В том-то и дело, говорить нечего, поверьте.

Сильвия затем призналась Эндрю, что «расстроили» ее не шутки «детворы» о разнузданных сатанинских обрядах, в которых она якобы принимает участие в своем кружке (она много раз за ужинами просила не выдумывать глупости), и не сеансы, которые закончились не так, как ожидалось, или как раз наоборот — как кое-кем втайне задумывалось: появлением шумных назойливых призраков с некоей страшно важной информацией — например, что Сильвия непременно должна носить сине-бирюзовый амулет. Дело в том, что Джейк поцеловал ее и сказал, что она слишком взрослая, чтобы оставаться девственницей. Сильвия залепила ему пощечину и назвала его грязным стариком. Эндрю было очевидно, что Джейк имел в виду сакральные сексуальные утехи, но Сильвия сказала:

— Он по возрасту мне в дедушки годится.

И это было правдой. С небольшой натяжкой. Эндрю тоже приехал домой на выходные, потому что ему позвонил Колин с известием, что Сильвии стало хуже.

Да-да, ему звонил не кто иной, как Колин. Так к чему тогда было все его негодование по поводу Сильвии?

— Ты должен приехать, Эндрю. Ты всегда знаешь, что в таких случаях делать.

А Юлия? Разве она не знала всегда, что делать? По-видимому, теперь уже больше нет. Юлия, услышав, что вечерами Сильвия снова сидит у себя в комнате и не убегает никуда до полуночи, произнесла тяжелым печальным голосом, который, казалось, стал неотъемлемой ее чертой:

— Что ж, Сильвия. От таких людей ничего другого и нельзя было ожидать.

— Но ничего же не случилось, Юлия, — прошептала девушка и попыталась обнять старую женщину.

Руки Юлии, которые совсем еще недавно с легкостью обнимали девочку в ответ, легли ей на плечи, но не так, как раньше, и Сильвия плакала у себя из-за этих старых негнущихся рук, которые были ей упреком.

Сейчас Сильвия сидела с вилкой в руке и возила по тарелке кусок картофелины, запеченной в сливках. Блюдо было приготовлено потому, что она любила его.

Соседом Сильвии за столом был Эндрю. Дальше сидел Колин, а рядом с ним Роуз. Последние двое не обменялись ни словом, ни взглядом за весь ужин. Приехал из своей школы Джеймс; ночь он собирался провести в гостиной на полу. Напротив Роуз сидел Франклин, который в этот вечер явно перебрал алкоголя. На столе тут и там стояли бутылки вина — принесенные Джонни. Он занимал свой пост у окна. Рядом с Франклином устроился Джеффри, успешно поступивший в Лондонскую школу экономики. В куртке и штанах милитаристского покроя он был похож на бойца партизанского отряда. В этот вечер он зашел к Фрэнсис потому, что столкнулся в «Космо» с Джонни и услышал, что тот будет здесь. Из завсегдатаев не было, пожалуй, только Софи, которая, однако, уже забегала днем — навестить «дорогую Фрэнсис». Жилось ей в эти месяцы нелегко, но не из-за театрального училища — там она была среди лучших студентов, — а из-за Роланда Шаттока. Этим вечером они вместе отправились на дискотеку. Рядом с Фрэнсис сидела Джил, которая появилась в дверях буквально несколько часов назад. Она смиренно спросила, нельзя ли ей остаться на ужин. Левое запястье у нее было перевязано бинтом, и выглядела она нездоровой. Роуз встретила ее с откровенной враждебностью: «Хм, а ты чего здесь делаешь?» Джил дождалась, когда за столом станет шумно от разговоров, и тихонько спросила у Фрэнсис:

— Можно мне пожить у вас в нижнем этаже, в свободной комнате? Ведь это вы решаете, кто там может жить?

Проблема была в том, что Колин уже попросил у матери, чтобы в той комнате остановился на время рождественских каникул Франклин. Кроме того, Роуз и Джил вряд ли уживутся вместе, как прежде.

— Ты собираешься вернуться в школу? — спросила Фрэнсис.

— Не знаю, разрешат ли мне вернуться, — сказала Джил, кинув робкий, умоляющий взгляд на Фрэнсис, который означал: «Вы попросите, чтобы меня взяли обратно?»

Но где она, интересно, собирается жить?

— Ты лежала в больнице?

Девушка кивнула. Потом добавила все так же шепотом:

— Я провела там целый месяц. — Это уточнение указывало на то, что Джил лежала в психиатрическом отделении. — Но хотя бы в гостиной можно мне поспать?