Так ораторствовал Колин, стоя в центре комнаты, то снимая очки в черной оправе, то снова надевая их, размахивая руками, топая ногами. Фрэнсис слушала его и слышала то, что никто на свете не должен слышать (за исключением, разумеется, доктора Дэвида и ему подобных) — сокровенные мысли другого человека. Эти мысли, вероятно, не сильно отличались от мыслей всех остальных людей, находящихся в ажитации. В общем-то, это хорошо, что мы не можем узнавать мысли друг друга, как теперь приходилось Фрэнсис слышать то, что думает о ней Колин. Тирады, описывающие его несчастья, длились около часа — столько же времени, сколько Колин должен был провести в беседах с доктором Дэвидом. А в конце он говорил дружелюбным, практически нормальным голосом:

— Ну, мне пора, я побегу на вокзал.

Или:

— Я вечером побуду тут, а в школу поеду утром.

И тогда к ней возвращался тот Колин, которого она знала, он даже улыбался, хотя улыбка эта была озадаченной. Должно быть, после таких излияний он был совершенно обессилен.

— Ты ведь знаешь, что никто не заставляет тебя ездить в Мэйсток, — напоминала сыну Фрэнсис. — Ты можешь отказаться. Хочешь, я сама скажу, что ты решил больше не ходить на сеансы?

Но Колин не хотел лишать себя возможности дважды в неделю приезжать в клинику, приезжать к ней самой, Фрэнсис понимала это, потому что без раздражения, накопленного за час безмолвия в кабинете психоаналитика, сын не мог бы кричать на нее, не мог бы сказать то, что думал так давно, но не решался произнести вслух, носил в себе.

После часа под прицелом критики Колина Фрэнсис чувствовала себя такой разбитой, что сразу шла в постель или просто сидела в кресле. Однажды вечером, когда она сидела так, не включая свет, в гостиную постучалась Юлия, приоткрыла дверь, увидела, что в комнате темно, и потом заметила Фрэнсис. Юлия щелкнула выключателем. Она слышала, как кричит на мать Колин, и была обеспокоена, но не это привело ее в гостиную.

— Вы знаете, что Сильвия до сих пор не вернулась домой?

— Сейчас не больше десяти.

— Я могу присесть? — И Юлия села. Ее руки терзали маленький вышитый носовой платок. — Она слишком юна, чтобы ходить где-то допоздна, да еще с такими плохими людьми.

После школы Сильвия иногда посещала некую квартиру в Кэмден-тауне, где Джейк и его друзья встречались почти каждый день. Все они занимались предсказанием будущего (один или два человека — профессионально), составляли для газет и журналов гороскопы, проводили ритуалы посвящения друг для друга и новичков, увлекались верчением стола, призывали духов, пили загадочные жидкости под названием «Душевный бальзам», или «Коктейль мышления», или «Эссенция истины» (по сути являющиеся настоями трав и специй) и в целом жили в мире символов и смыслов, не доступных большинству людей. Сильвия пользовалась среди них большой популярностью. Она была их питомицей, неофитом, о котором мечтает всякий, носящий в себе знание, поэтому постепенно ей доверили секреты высшего значения. Сильвии же все эти люди нравились потому, что они любили ее и всегда были рады ее приходу. Она всегда вела себя ответственно, звонила Юлии, чтобы предупредить о том, что придет позже, и, если задерживалась дольше, чем обещала, звонила снова.

— Раз ты не в силах покинуть этих людей, как я могу возражать?

Фрэнсис тоже не была в восторге от увлечения Сильвии, но считала, что со временем девочка перерастет его.

Для Юлии это было трагедией. Ее маленький ягненочек бросил ее, завлеченный сладкими голосами больных лунатиков.

— Они ненормальные, Фрэнсис, — сказала она этим вечером, несчастная и готовая заплакать.

Фрэнсис не стала иронизировать: «А кто нормальный?» — Юлия захотела бы уточнить формулировки. К тому же Фрэнсис подозревала, что Юлия пришла к ней не только поделиться тревогами о Сильвии, и ждала продолжения.

— По-моему, абсолютно недопустимо, чтобы сын говорил с матерью так, как Колин говорит с вами!

— Он должен кому-то высказать все это.

— Но это смешно, то, что Колин говорит… Мне слышно почти все, да всему дому слышно.

— Джонни он этого не скажет, поэтому говорит мне.

— У меня в голове не укладывается, — сказала Юлия, — почему им позволено вести себя так? Почему они такие?

— Они все во власти комплексов, — ответила Фрэнсис. — Не странно ли, Юлия? Вам не кажется?

— Их поведение, несомненно, странное, — поджала губы Юлия.

— Нет, послушайте, что я думаю. Им так повезло с рождения, у них столько привилегий, у них есть все, им дано больше, чем кому-либо из нас… возможно, для вас все было несколько иначе.

— Нет, я не имела возможности покупать новое платье каждую неделю. И я не воровала. — Голос Юлии зазвучал громче. — Вы кормите воров, Фрэнсис, они все воры и не знают, что такое мораль. Если им что-то нужно, они просто идут и крадут это.

— Эндрю не ворует. И Колин тоже нет. По-моему, Сильвия ни разу этого не делала.

— Дом полон всяких… Вы пускаете их сюда, они пользуются вашей добротой, а сами обманщики и воры. Это был уважаемый дом. Нашу семью уважали.

— Да, я тоже пытаюсь понять, почему они такие. У них столько всего, ни одно поколение не было таким обеспеченным, и все-таки они…

— Они закомплексованные, — закончила Юлия, поднимаясь, чтобы уходить. — Точное выражение: «закомплексованные». И, наверное, я знаю, в чем дело. Вы говорите, что у Колина нестабильная психика? Да это просто потому, что все они — дети войны, вот почему. Случились две ужасные войны, одна за другой, и вот результат. Неужели кто-то мог предположить, что такие войны, ужасные, ужасные войны, могут пройти бесследно? «Ну ладно, война закончилась, теперь все возвращается в нормальное русло». Как бы не так! У нас нет ничего нормального. И дети не могут быть нормальными. И вы тоже… — Но тут Юлия остановилась, так что Фрэнсис не довелось услышать, что же думает о ней свекровь. — И вот теперь Сильвия со своими «спиритуалистами». Вы знаете, что они так себя называют? Они выключают свет и сидят в темноте, держась за руки, а какая-то сумасшедшая женщина делает вид, будто разговаривает с привидениями. Вы слышали об этом?

— Да, слышала.

— Да? И после этого спокойно сидите здесь и ничего не предпринимаете? Вы всегда только слушаете, но не останавливаете их.

Фрэнсис произнесла в спину уходящей Юлии:

— Мы не можем их остановить.

— Сильвию я остановлю. Я скажу ей, что она может возвращаться домой к матери, если хочет общаться с этими людьми.

Дверь захлопнулась, и Фрэнсис сказала вслух, обращаясь к пустой комнате:

— Нет, Юлия, вы ничего подобного не сделаете, вы просто выпускаете пар этими угрозами.

В тот же вечер, когда фраза Юлии «Это был уважаемый дом» все еще звучала в ушах Фрэнсис, в дверь позвонили. Было уже поздно. Фрэнсис спустилась. На крыльце стояли две девушки, обе лет пятнадцати, и их враждебные и требовательные лица дали Фрэнсис возможность подготовиться к тому, что она услышит.

— Впустите нас. Мы к Роуз. Она нас ждет.

— А я вас не жду. Кто вы такие?

— Роуз сказала, что мы можем пожить здесь, — ответила одна из девушек и попыталась протиснуться мимо Фрэнсис в дом.

— Между прочим, здесь не Роуз принимает решения о том, кто может жить в доме, а кто нет, — заявила Фрэнсис, удивленная тем, что сумела дать отпор. Поскольку гостьи все еще переминались на крыльце в нерешительности, она добавила: — Если вы хотите увидеться с Роуз, то приходите завтра в более приличный для визитов час. Думаю, что сейчас она уже спит.

— Нет, не спит!

И Фрэнсис взглянула вниз на окна цокольной квартиры и увидела, как Роуз энергично жестикулирует, обращаясь к подругам. Через стекло донеслось:

— Я же говорила вам, что она старая корова.

Девицы ушли, выразительно пожав плечами и обменявшись с Роуз понимающими взглядами: «Чего еще от нее ожидать». Одна из них даже крикнула:

— Ты еще пожалеешь об этом, когда наша Революция победит!

Фрэнсис пошла прямо к Роуз, которая уже ждала ее, дрожа от злости. Черные волосы, больше не усмиренные умелыми руками миссис Эвански, топорщились, лицо горело, и она чуть не бросилась на Фрэнсис с кулаками.