19

Дождь был теплый и будто липкий, не освежающий. Струи воды катились за шиворот, заливали глаза. Удивительно, еще неделю назад мы страдали без пресной воды, а теперь вода была везде – под ногами, в воздухе, в рюкзаке, который намок и стал тяжелее в два раза. Дождь барабанил по мясистым листьям неизвестных растений, как по дощатой крыше, заглушал все другие звуки леса, мешал прислушиваться. Впрочем, прислушиваться все равно было бесполезно, потому что без умолку болтал Иван.

– Непростой у нас рейс получится, это мне с самого начала было ясно, – слышал я за спиной его голос. – Вот у тебя, к примеру, в рейсе какой пульс был? Слышь, Костя? Пульс, спрашиваю, у тебя какой был? Костя!

– Откуда я знаю!? – раздраженно ответил я, не оборачиваясь.

– Зря! – не обращая внимания на раздражение, продолжал Ваня. – Пульс свой надо всегда знать. Это показатель всего. У меня знаешь, какой пульс был? Слышь, Костя? – Какой! – заорал я так, что спугнул птицу за ближайшим кустом. – Пятьдесят ударов в минуту. Представляешь? А иногда и все сорок пять. У обычного человека такого пульса быть не может. А знаешь, почему? Мне бабушка рассказывала, что ее отец, мой прадед, был лозоходцем. Знаешь, кто такие лозоходцы? Костя! Нет? Они воду ищут подземную, где колодец копать можно. Ходят с прутиками, там, где прутики дернулись, надо копать. Так вот прадед мог найти воду вообще без прутков. Он свое сердце слушал. Где сердце замерло, он говорил, здесь копайте! Дар у него был, понимаешь? И это от него мне передалось. Я много чего сердцем могу чувствовать. Если что-то где-то намечается, у меня сердце замирает. Я и в рейс-то этот чего подписался, не хотел ведь, думал вообще завязать…

– Ты уже рассказывал!

– Что? А, рассказывал! Да, сердце екнуло. Пульс, думаю, до тридцати пяти ухнул, а то и меньше. Интересный будет рейс, это я сразу просек. Так и получилось. И на берегу когда мы сидели, я уверен был – еще не вечер, что-то обязательно возникнуть должно, тема какая-нибудь. Понимаешь? Когда Манкевич со своим Эльдорадо появился, я почти и не удивился даже. Я это, можно сказать, с самого начала знал. Когда Кислин меня в управлении в рейс зазывал, тогда уже знал. Сердце не обманешь. Бабка рассказывала, прадед мой никогда не ошибался. Другие с прутиками ошибались, а он никогда!

На пути нам часто попадались свежесрубленные ветки. Хорхе впереди шагал без остановки и не оглядываясь. За последние сутки он шел по этому маршруту уже в третий раз. Первый раз ему с Манкевичем было гораздо тяжелее, дорогу приходилось прорубать в зарослях, зато дождь сутки назад был не такой сильный. Ветер гнал со стороны океана новые тучи. Раньше они цеплялись только за вершины, теперь горы почти полностью были скрыты свинцово-серой пеленой, которая сползала все ниже и ниже.

Лес доходил до скалистых подножий, а кое-где языками поднимался высоко вверх по лощинам и распадкам. Судя по старым завалам в лощинах, время от времени эти языки срывались вниз. Укрыться от таких срывов было негде – если понесет, то до самого океана.

К шести часам вечера мы вышли к водопаду. Перед нами с высоты многоэтажного дома низвергался поток коричневой воды. В воде мелькали ветки и обломки стволов поваленных деревьев.

– Куда теперь? – спросили мы Хорхе.

Он указал рукой на разлом в скале на высоте метров десяти от подножья. К разлому вел карниз, который едва угадывался на гладко-матовой, как корабельный борт, поверхности скалы. Карниз был длинным, он уходил влево метров на сто, туда, где на скалу наползал зеленый язык растительности.

– Сеньор Манкевич и Анна там? – уточнил я.

Индеец шмыгнул плоским носом и кивнул.

– Какого черта они туда залезли? – удивился Ваня.

– Может, от дождя спрятались, – предположил я. – Хорхе, ты можешь сходить за ними? Скажи, Костя и Ваня пришли. Костя и Ваня! Мы здесь подождем. Понимаешь?

Индеец понял. Он отрицательно помотал головой. Пальцем показал на меня, на Ваню, на себя, а потом на разлом.

– Говорит, всем вместе надо идти, – догадался Ваня. – А почему? Почему всем вместе, Хорхе?

Индеец снова показал на меня, Ваню, себя и разлом, выглядело, как детская считалочка.

– Что делать будем? – спросил меня Ваня.

– Полезли, – вздохнул я.

Карниз был узким, местами едва можно было поставить ступню. Двигаться приходилось, раскинув в стороны руки и прильнув всем телом к мокрой скале. После каждого шага, прижавшись к стенке щекой, я скашивал глаз вниз и высматривал, куда поставить ногу в следующий раз. Иногда казалось, что скала качается, как траулер. Ноги дрожали в коленках, зубы стучали, во рту появился металлический привкус. Изо всех сил я старался не думать о высоте, но это было невозможно. О чем думать? Об Анне. Она прошла по этому карнизу передо мной, тоже прижималась щекой к скале...

– Долго еще будешь со скалой обниматься! – крикнул мне Ваня. Они с Хорхе уже дожидались меня на площадке перед разломом. Площадка была довольно широкой, в разлом вел пологий спуск, а дальше – темнота.

– Эй! – крикнул Ваня в разлом. – Есть тут кто?Из-за грохота водопада даже я его едва слышал. Хорхе достал из своего рюкзака веревку, размотал ее и велел нам обвязаться. Первым в связке был я, затем Иван, индеец шел последним. Мы тронулись вниз. Под ногами шуршали мелкие камушки. Чем дальше мы продвигались вглубь разлома, тем явственнее становился этот звук, а грохот водопада, наоборот, стихал, постепенно превращаясь в монотонный гул. Стало темно, я включил фонарик. Рахитичное пятно электрического света прыгало в такт шагам по каменным стенам и растворялось впереди во мраке.

– Эй! – снова крикнул Ваня. Звук заглох в темноте и глухом грохоте. Уклон под ногами становился все круче, ноги начинали скользить по осыпавшимся камушкам. Это было даже забавно, делаешь один шаг, а соскальзываешь на два. Веревка натягивалась, и сверху доносилось ворчание Вани «куда ты так разогнался!?». Земля под ногами пошла круто вниз, камушки тронулись целым пластом, как снежная лавина. Я успел развернуться и упал на живот, лихорадочно шаря руками, за что бы зацепиться. Но вокруг были только камни, которые скользили вниз вместе со мной.

– Держись! – крикнул я Ване.

Мягкое скольжение становилось все быстрее, уклон все круче, я летел в галечном вихре. В какой-то момент я почувствовал, что уже не скольжу, а падаю куда-то в абсолютной темноте. «Снег!» – успел я выкрикнуть спасительное слово и приземлился на кучу гальки. «Сработало!» – подумал я, и в следующую секунду мне на голову обрушился Иван. Кажется, я даже на мгновение потерял сознание, но тут же очнулся и начал, лихорадочно работая руками, сползать с кучи – падения сверху Хорхе я мог бы не пережить. Однако Хорхе не прилетел.Несколько секунд я сидел в полной темноте и тишине, нарушаемой лишь далеким грохотом водопада. Справа от меня раздался щелчок, и в лицо ударил луч фонарика.

– Костя? – услышал я удивленный голос Анны. – Что ты тут делаешь?

– Вас спасаем, – ответил за меня кок. – Эй, Хорхе! – крикнул он наверх. – Спускай веревку! Хорхе! – Иван распутал нашу страховку. – Порвалась! – он показал мне оборванный конец.

– Не порвалась, а перерезана, – раздался невозмутимый голос. Манкевич выдвинулся из темноты, как привидение.

– Как перерезана? Кем?

– Хорхе, – ответил Манкевич. – Напрасно вы его зовете. Он не ответит. Вчера его брат Хесус точно так же перерезал нашу веревку.

– Зачем? Что это значит?

– Это значит, что мы в ловушке, – сказал поляк. – Как ваши лангусты. Непонятно только, зачем они вас сюда затащили.

– Никто нас не затащил, мы сами пришли. А теперь надо скорее выбираться отсюда, в горах опасно, сель может сойти. И потом Дед там, надо траулер снимать...

– Опять снимать? – усмехнулся Манкевич. – Вы же его, как это... уронили...

– Да ерунда это, в порядке траулер.

– А, – протянул Манкевич. – Тогда это все объясняет.

– Что объясняет?