— Ты хотела выдать себя за Марию Кирсанову, получить наследство. Деньги-то огромные! Как все складывается, а? Может, настоящей Марии Кирсановой сейчас самое время исчезнуть?

— Как это исчезнуть?

— Прежде всего, ты должна молчать. Я тоже никому ничего не скажу. Лежи, говори всем, что плохо себя чувствуешь. Можно вызвать врача из больницы, где ты лежала, чтобы осмотрел. Можно просто поместить тебя в больницу, где тебя никто не тронет. Если будут допрашивать, ты позовешь врача, а он скажет, что тебе сейчас нужен полный покой. Очень удобно. Лежи себе, изображай мученицу. Главное — это потянуть время. А там придумается что-нибудь. Ты никому ничего не говори. Поняла?

— Нет.

— Тогда делай то, что я тебе советую. Я с тобой.

Эдик взял ее влажную руку и легонько сжал. Потом нагнулся, чуть тронул губами щеку. Майя мысленно перелистнула еще одну страницу придуманного романа. Неужели же это возможно? И боль словно ушла куда-то.

— Лежи, отдыхай. Поспи.

Он отошел от кровати, а Майя обессиленно прикрыла глаза и только услышала, как захлопнулась дверь ее комнаты. Разве мама не говорила, что нельзя поднимать с пола пистолет, если в комнате лежит труп? Да разве мама знает что-нибудь о трупах, о пистолетах, о милиции и о том, что можно стать подозреваемой в убийстве, да еще получается так, что при любом раскладе у нее есть мотив! Что так, что этак.

Нет, только не спать. Интересно, а что же остальные? Кому-нибудь в эту ночь удастся забыться сном хоть ненадолго?

…— Миша, почему ты сказал, что я была с тобой в гараже?

— А разве не так?

— Нет. Это я сидела там и ревела, а тебя не было.

— Я там был.

— Зачем, ну, зачем? Это мне не поможет.

— Скажи правду: ты брала пистолет? На нем есть твои отпечатки, да?

Настя не смогла ничего сказать, только кивнула. Он взял ее руки, крепко сжал и энергично тряхнул несколько раз:

— Но и она тоже брала, понимаешь? Маруся. Тебе-то, зачем его убивать? А ей есть резон. Кому ж охота наследством делиться! Сядет теперь, как пить дать сядет. А про тебя никто ничего не узнает. Ты была со мной, и точка.

— Один человек знает, что я была в кабинете.

— Понятно, — мрачно посмотрел на нее Миша. — Понятно, какой человек. Так и знал, что это он все подстроил! Чужими руками, значит. Давно хочу дать ему в морду.

— Не надо.

— Надо. Не переживай, я разберусь.

— Он тебя не боится.

— Забоится.

— Но кто-то же должен быть виноват? Ведь дядю убили, понимаешь! Убили!

— Девчонка эта и убила.

— Но ей нельзя в тюрьму. Как же мы тогда? Я, тетя Нелли? Как же? Что будет с этим домом? Ведь тогда конец. Она разозлится на нас, и ничего не будет. Я не хочу отсюда уходить!

— Глупая. Что ты все цепляешься за этот дом. Ну, что тебе здесь? Хватит уже. Я понимаю, что страшно. Надо все начинать заново — жить, работать. Надо взрослеть, детей рожать. Не хочется, да? Страшно?

— Каких еще детей?

— Я заберу тебя отсюда. Пусть сами разбираются. Ты была со мной в гараже, и точка. У нас есть алиби. Так что ли? Будешь жить со мной.

— Что ты говоришь?

— Ну, все, все, Настя, все. Хочешь, завтра заявление в ЗАГС подадим?

— Я не знаю. Ничего не знаю.

— А я знаю. Пойдем ко мне? Там тихо, никто тебя не найдет, посидим, чайку попьем. Пойдем, Настя.

— Мне надо к тете.

— К тете? Зачем?

— Надо. Я потом приду.

— Ладно. Я пока найду этого хмыря и потолкую с ним.

— Миша, не надо. Не трогай его.

Настя увидела невразумительный кивок. Неужели же после сегодняшнего кошмара вместо Эдика рядом с ней теперь будет этот грубый мужик? Ничего к нему нет, никаких чувств, прислуга и есть прислуга. Рожать ему детей? Какой кошмар! Дети шофера! Может, и ей придется пойти в учительницы, вставать каждый день на работу, сидеть над тетрадями, ждать отпуска, чтобы поехать куда-нибудь отдыхать. Отдыхать? А деньги будут на это? А как же выставки в Париже, в Лондоне, в Вене? А как же разговоры об искусстве, утонченные рассуждения с бокалом шампанского о том, что вот эта картина не удалась, а та, напротив, украсит любую коллекцию? Ведь талантливые люди, они, как дети. Их надо нянчить, кормить с ложечки, и на своих руках внести в историю, чтобы благодарные потомки вспоминали тех, кто был рядом, и воздавали им должное. А у Маруси талант, это все признают. Как же?

— Тетя Нелли!

Она в своей комнате, кажется, собралась принять снотворное.

— Не спится. Настя, что-то случилось?

— Я выхожу замуж за шофера.

— Что!?

— Это ты во всем виновата! Ты!

— Настя!

— Ведь ты была в кабинете. Я все знаю.

— Знаешь? Откуда?

— Какая разница? Ты там была. И я знаю, о чем вы разговаривали с дядей Георгием. Знаю. Ты должна во всем признаться.

— Признаться? В чем признаться?

— Вы ссорились. Ты не хочешь отсюда уезжать, как и я. И все могло получиться случайно. Но, тетя, разве тебе много присудят? Мы денег дадим. Маруся даст. Наймем хороших адвокатов. Она не может не оценить того, что ты сделаешь. Ведь это ее подозревают. А получится, что ты ее спасешь.

— Настя!

— Ты посидишь немного в тюрьме и выйдешь. Совсем немного. Чуть-чуть. Это же случайно получилось, да? А, может быть, он сам? Случайно выстрелил, когда ты хотела забрать пистолет, да? Правда?

— Настя!

— Тетя, ты должна это сделать для меня. Ты всегда говорила, что я тебе как дочь. Мама умерла, и у меня кроме тебя никого нет. Никого.

— Ты была в студии?

— Да.

— Но как же, Настя? Зачем?

— Какая разница? Может, я тоже хотела с ним поговорить? Все хотели.

— Ты с Георгием?

— А что, я совсем не имею права голоса? Разве я не член семьи?

— Значит, ты была в студии.

— Ну и что?

— И ты хочешь, чтобы я села в тюрьму.

— Ну и что? Тебя могут и условно осудить. Ты главное признайся.

— А если я не хочу?

— Ради меня и не хочешь?

— А я мало для тебя сделала? Мало? О, Господи, Георгий был прав — ты давно уже не ребенок. Тебе двадцать восемь лет! Ты не работала ни дня, даже Не представляешь, как это делается. Ты живешь на всем готовом. А ведь я тебе не мать. Я вспоминаю теперь, как ты легко предала Тоню. Когда я сказала, что девочка может жить с нами, со мной и Эдуардом в большом хорошем доме, учиться в хорошей школе и по протекции поступить в престижный институт, твоя мама была против. Ведь и у нее кроме тебя никого не было. А ты… Ты стеснялась своей матери. Поэтому Тоня и не хотела к нам переезжать. Но ты уже тогда понимала, что легкая жизнь на всем готовом лучше ежедневного, изнуряющего труда. Ты не хотела, чтобы тебе чуть-чуть помогли. Ты хотела получить все сразу. Все самое лучшее.

— Все хотят.

— Но не у всех находятся такие богатые, глупые, бездетные тетки, изголодавшиеся по материнству. Матери себя так не ведут, они не боятся нашлепать, когда стоит это сделать, не боятся отругать. А я все время: «Да, Настя, хорошо, Настя, что ты, Настенька, хочешь?» Вот и получила. Что ж, спасибо.

— А для кого тебе жить? Для кого?

— Какая ты жестокая, оказывается!

— Я нормальная.

— Вы с Эдиком друг друга стоите.

— Ведь я могу и по-другому поступить. Просто сказать следователю, что видела тебя в кабинете. И слышала, как вы ругаетесь. Сказать правду. Разве это плохо? Разве ты меня не этому учила, тетя?

— Ты уже мне угрожаешь. Хорошо, я подумаю, что делать. Неужели же все это из-за испорченного недостойного мальчишки? Это просто демон какой-то! Ведь он же тебя бросит в первый же год, даже если женится! Использует и бросит.

— Я найду, чем его удержать.

— И чем?

— Я буду его любить.

— Какая отвратительная смесь жестокости, цинизма и наивности! Да если даже Эдика какая-нибудь женщина будет любить с силой, равной силе любви всех женщин мира, он переступит через нее ради собственного удобства, не задумавшись ни на миг! Не нужно ему этого, просто не нужно. Абсолютно пустой человек. Это профессиональный жиголо, но он хочет многого. Огромных денег, чтобы не утруждать себя даже комплиментами. И для него ты меня просишь признаться в убийстве! Ты хотя бы знаешь, что такое тюрьма?