– Не знаю. Там Зоя. Дома.

– Что-о?

Она разжала руки, отшатнулась. Воспользовавшись моментом, он, не разуваясь, прошел в единственную комнату, снял пиджак, аккуратно повесил на спинку стула. Было душно. Леся сердито загремела тарелками, бросила:

– Садись, поешь.

Он послушно сел за стол. Леся принесла из холодильника бутылку водки:

– Ну?

Взял со стола рюмку емкости не маленькой, повертел ее в руке, посмотрел сквозь нее на свет, дунул внутрь на невидимые пылинки. Потом глянул на запотевшую бутылку с прозрачной жидкостью: не то. Он что, пил водку? И так много? Руслан сказал: бутылка в сейфе. Ежедневные возлияния. Как странно. Вздохнул и сказал:

– Ты знаешь, мне что-то не хочется водки в такую жару.

– Да ты и в самом деле болен, бедненький, – пропела Леся. – Так чего ж тебе? Вина? Воды?

– Тоник хотя бы есть?

– Что? Тоник?

– Ну да. Или сок. Разбавить.

– Водку разбавить? Тебе?

– Послушай. Внимательно меня послушай, – пузырь закачался внутри, начал потихоньку подниматься к горлу. – Я перенес тяжелую болезнь. Меня ударили по голове и чем-то опоили. Большую часть своей жизни я забыл, остались только какие-то незначительные разрозненные детали. Я изо всех сил пытаюсь их собрать, пытаюсь вспомнить, кто я такой, чем жил, чем занимался, что чувствовал, что думал. И не надо мне без конца напоминать о старых привычках. Тем более не надо иронизировать. Ты женщина, и я этого не потерплю. Да, именно так, – повторил он с уверенностью. – Не потерплю, чтобы какая-то женщина смеялась над тем, что я ослаб и не могу делать то же, что и раньше. К примеру, пить водку.

– Какая-то женщина! Ох, – Леся, стараясь не тронуть помаду, прикрыла ладошкой рот. Обозначила удивление. – Я для тебя какая-то женщина! Да как ты можешь говорить такое, после того как… Ох! – Но потом сдержалась: – Ну хорошо. Так, может, мы с другого начнем? Это-то ты хоть помнишь?

Она подошла, обхватила его горячими руками, наклонилась, страстно поцеловала. Раз, другой, третий. Отстранилась и посмотрела в глаза. Он подумал: «Руслан прав, глаза у нее необыкновенные. Какие выразительные глаза! И как мне нравился такой вот, особый ее взгляд…» Он почувствовал сухость во рту, голова закружилась.

Перед глазами вдруг что-то вспыхнуло, завертелось огненным колесом. После рулетки, блондинки в красном, брюнетки в черном и поцелуев на переднем сиденье дорогой машины всплыло в памяти что-то неприятное. Лицо, да. Женское лицо. Красивая женщина. Но говорит она что-то злое. Кажется, она сделала ему больно. Она сказала что-то такое… Он отстранился, захватил Лесины руки:

– Подожди.

– Что случилось?

– Я хотел у тебя спросить. Перед тем как мы… – он замялся. Головокружение прошло, сердце больше не билось бешено в груди, руки постепенно остывали. А не надо такое говорить.

– Да?

– Ты сядь.

Она отошла, присела на краешек дивана, сложила руки на коленях, как девочка:

– Ну?

– У меня была машина?

– Конечно, была. «Жигули».

– Я не про то. Черный «Мерседес», «пятисотый».

– Что-что?! Ваня, ты с какого дуба рухнул?

– Мы с тобой ездили в казино? В дорогие рестораны?

– Ох! – Она зажала рукой рот, даже не побоялась, что окончательно сотрет помаду, половина которой была теперь у него на губах и щеках.

– Ты куришь сигареты с ментолом?

– Я?! Курю?!!

– Не надо врать, я ничего тебе не сделаю. Я брал откуда-то большие деньги, мы вместе их тратили. Быть может, не здесь, не в этом городе. Покажи, что я тебе дарил. Быть может, вещи мне помогут вспомнить.

– Да совесть у тебя есть? – взвизгнула Леся. – Он дарил! Цветочка-то к Восьмому марта не дождешься! Шоколадки! Если Зоя получку до копейки не отбирала, ты на все эти деньги водку покупал! «Мерседес»! Казино! Скажи еще, в Лас-Вегасе! Подарки! Дождешься от вас!

– Прекрати! Ты врешь мне!

– Я?! Вру?! Да ты, подлец, что со мной сделал?!! Если бы не ты, я бы так замуж вышла! Так вышла бы! С моей-то красотой! За миллионера! За Рокфеллера! За…

– Что ж не вышла-то?

– Да из-за тебя, придурка! Ты ж мне всю жизнь загубил! А теперь еще и чокнутый! «Мерседес» «пятисотый»! Ха!

– Вот я и вспомнил. Все вспомнил.

Он вскочил, надел пиджак, сжал кулаки. Крепко сжал. Пузырь раздулся неимоверно, надавил на горло, и слова сами собой сочились из трещины в нем наружу:

– Я вспомнил. Меня тошнит. Да-да. Давно тошнит. От ваших длинных ног, огромных силиконовых грудей, от мускусных духов, от куриных мозгов. От любви к халяве и дорогим побрякушкам. От похоти кошачьей и кошачьей никчемной сути. Ото лжи, которой вы меня всю жизнь травите, словно ядом. От лживой любви. Вам всем нужны только мои деньги и мое тело. И то и другое все устраивает. А на душу мою плевать. Всем плевать на мою душу. Но не дождетесь. Вон! Не дождетесь. Ни меня, ни моих денег!

Он выбежал в прихожую, выкрикнув все это, повернул ключ в замке, рывком распахнул входную дверь. Захлебываясь рыданиями, Леся прокричала ему вслед:

– Да нет у тебя никаких денег! Нет!!!

Он пришел в себя на улице, когда легкий ветерок коснулся лица. Прохлада успокоила, жилка на левом виске перестала биться. Пузырь медленно опускался на прежнее место, грудная клетка расширилась, принимая его, дыхание становилось все реже. «Да что это я? Что со мной? Что на меня нашло? Откуда это? И при чем здесь Леся?»

Монолог, который он только что в запальчивости выдал, к Лесе не имел никакого отношения. Слова, тщательно отобранные им из сотен, тысяч других, слова, отсортированные так, чтобы остались самые обидные, слова, проговариваемые им про себя так часто, что затвердели напрочь, камешек к камешку, сцепленные цементом жгучей обиды, – эти слова навечно остались в памяти. Он долго готовил свою речь, но сказать ее так и не успел. И вот теперь под руку подвернулась Леся. Так почему именно ей? Что же такое она сделала, что он все-таки сказал это?…

Он шел к Зое. Инстинктивно почувствовал, что в такой момент обязательно нужно к ней. Поднялся на второй этаж, машинально сунул руку в карман, нащупал в нем ключ от квартиры, достал, открыл дверь. Она не ждала. Хотя ужин готов, квартира убрана, на жене брючный костюм, а не старый домашний халат. Иван пригляделся: с чего вдруг решил, что она некрасива? Женщина с изюминкой, как говорят. Просто такие женщины ему никогда не нравились. Не присматривался к ним, и все. И волосы у нее теперь были прокрашены ровно, макушка золотистая, стрижка аккуратная. Выходит, ждала все-таки – а вдруг? И в парикмахерскую забежала. Увидев его, Зоя вскочила:

– Ты?!

– Я пришел с работы. Пойду руки вымою.

– С работы, и – сюда?!

– По-моему, я здесь прописан, – мягко сказал он.

– Это все? Только прописка тебя заставляет появляться иногда в этой квартире? И мои дети?

– Наши.

– Уже наши? Послушай, Ваня, – она коротко вздохнула. – Я вот сижу здесь весь день, с самого утра сижу и все думаю, думаю. Времени свободного много, дети на даче, и получается, что все оно заполнено тобой, мыслями о тебе. Голова распухла от этих мыслей. И вот что я решила: никакого «сначала» не будет, если ты останешься таким же, как прежде. Хватит. От тебя снова пахнет чужими духами, хорошо мне знакомыми. Стоило с того света возвращаться!

– Откуда ты знаешь, что я был на том свете? – тихо спросил он.

– Чувствую. Я всего тебя чувствую.

– Не будет как раньше, Зоя. Я зашел к ней, потому что хотел узнать важную для себя вещь. Но ночевать я там не хочу. Это чужая квартира, чужая женщина. Мне с ней неприятно.

– Что? Что ты такое говоришь?!

– Мне с тобой хорошо. И с детьми. Я хочу к ним, за город. Поедем, Зоя? Ну их всех. Я семью хочу.

И в ее распахнутых глазах он увидел все тот же немой вопрос: «Кто ты теперь? Кто! И как же ты мне такой нужен!»

Он проснулся рано, в шесть часов утра. Как же много надо сделать за этот день! Пятый день, который он записал потом в актив своей новой жизни. Теперь все прожитое время он делил и заносил в две графы: актив и пассив, сделал то, что хотел, и не успел сделать.