— Тронд, все в порядке?

— Да, — ответил я, поднялся и стал надевать костюм, сперва брюки, потом пиджак поверх рубашки. Костюм сидел великолепно. Я долго смотрел на себя в зеркале. Потом нагнулся, надел ботинки, выпрямился, посмотрел снова. Я не узнавал себя. Застегнул две верхние пуговицы пиджака. Протер глаза тыльной стороной рук, потом долго растирал ладонями лицо, круг за кругом, потом несколько раз резко, жестко провел пальцами по волосам ото лба и назад, потом зачесал челку набок, а волосы за уши. Размял губы подушечками пальцев, к ним прилила кровь, стало покалывать, и так же с лицом, я несколько раз хлопнул себя по лицу. Потом снова посмотрелся в зеркало. Сжал губы и прищурился. Повернулся в одну сторону, глядя на себя через плечо, потом так же в другую сторону. Я ни капли не походил на того, кем был до сегодняшнего дня. И я вообще не казался мальчиком. Я еще несколько раз провел рукой по волосам, прежде чем выйти из примерочной, и готов поклясться, что мама покраснела, увидев меня. Она прикусила губу и пошла к продавцу, вновь водворившемуся за прилавком, в ней по-прежнему бурлил кураж.

— Мы берем костюм, — сказала она.

— С вас ровно девяносто восемь крон, — сказал он и теперь улыбнулся широко.

Я стоял перед примерочной. Видел спину матери, рывшейся в сумочке, слышал, как щелкнул кассовый аппарат и мужчина сказал: «Премного благодарен, фру».

— Можно мне в нем остаться? — громко спросил я, и они оба обернулись и хором кивнули. Старую одежду сложили в бумажный пакет, я свернул его и сунул под мышку. Когда мы вышли и пошли по тротуару к вокзалу и, возможно, кафе, чтобы там перекусить, мама взяла меня под вторую руку, и так мы и шли, под ручку, как влюбленные, легкие на ногу, с нужной разницей в росте, и ее каблуки в тот день так цокали, что отзывались эхом о стены домов по обеим сторонам улицы. Как будто закон тяготения временно частично перестал действовать. Мы движемся в танце, подумал я, хотя ни разу в жизни не танцевал.

Больше мы так никогда не ходили. Дома в Осло она тут же снова налилась своей тяжестью и оставалась такой до конца жизни. Но в тот день мы шли по Карлстаду рука об руку. Новый костюм невесомо сидел на мне и двигался в такт каждому моему движению. Ветер с реки по-прежнему ложился между домов как лед, и рука распухла и болела там, где ногти продрали кожу, когда я так сильно сжал кулак, но все равно все было очень-очень хорошо: отличный костюм, город, в котором так здорово идти по брусчатой улице. Мы ведь сами решаем, когда нам станет больно.