Блюдечки с краской и сосуды с водой стояли вперемешку с остатками пищи в мисках перед недописанной ширмой. Повсюду валялись кисти всех размеров. Акитада наклонился и потрогал пальцем багряно-красную краску в одном из блюдечек. Она была еще влажная. Значит, художник совсем недавно работал здесь. Но где бы он мог быть сейчас?

Акитада осторожно раздвинул створку задней двери. Она вела в сад, находившийся на задворках. Неухоженная пышная растительность и здесь подступала к самому дому. Акитада вроде бы уловил какие-то слабые звуки, донесшиеся из дальнего угла владений.

— Эй! Кто-нибудь есть дома? — зычно крикнул он. — Мастер Ноами!

Ему показалось, он услышал крик, но никто не появился, и Акитада вернулся в дом изучать мастерскую дальше.

Неторопливо блуждал он по комнате, рассматривая разбросанные повсюду наброски цветов и птиц и не переставая дивиться тому, с какой скрупулезностью и тщательностью они были выполнены. Выходит, Тосикагэ не преувеличивал. Этот человек и впрямь был одержим работой.

Он только пристроился изучать целую гору набросков, неряшливо наваленных в углу, когда от задней двери послышался какой-то звук, вслед за которым почти сразу же донеслись длинная россыпь сердитой брани и торопливые шаркающие шаги.

Акитада быстро обернулся. Взору его предстал сухонький жилистый коротышка в грязном, перепачканном краской монашьем одеянии. Голова его, походившая формой на мяч, была обрита, но уже обросла реденькой щетиной; глазки по бокам плоского расплющенного носа напоминали черные ягоды, а над жиденькой бороденкой узкой щелью примостился рот. Он был не молод, не стар, бесспорно уродлив и имел определенно угрожающий вид.

— А ну-ка убирайся отсюда, проклятый сукин сын, паршивый кусок дерьма! — проскрипел странный уродец, маша на Акитаду руками, как если бы отгонял собак. — А ну пошел, говорю же тебе! И не трогай там ничего!

Такая грубость, превосходившая все рамки непочтительности, потрясла Акитаду. Глядя на это удивительное существо, он чуть было не подумал, что попал в какой-то вымышленный мир, — такой невероятной показалась ему встреча с этим нелепым созданием, обладавшим столь странной наружностью и манерами. Не исключено, что этот человек просто-напросто сумасшедший.

Он поспешно отступил подальше от набросков и поднял руки повыше, потом сказал:

— Прошу прощения. Я звал, но мне никто не ответил, вот я и вошел.

Жилистый человечек молчал, только хмурился и разглядывал гостя своими глазками-бусинками, словно пытался запечатлеть в памяти каждую черточку его лица, каждую волосинку, каждую складочку на одежде. Ноги его были босы и перепачканы запекшейся грязью, руки измазаны землей. Наверное, какой-нибудь полоумный подмастерье художника, решил Акитада и сурово спросил:

— Где твой хозяин?

Тогда человечек проговорил странным голосом:

— Я — Ноами. И кому же я понадобился? Стараясь скрыть удивление, Акитада представился и объяснил цель своего прихода.

— Ширма? — переспросил художник, заметно расслабившись. — Такая, что ли? — И он указал пальцем в сторону осеннего пейзажа.

— Да, именно такая, — сказал Акитада, потом подошел к ширме и посмотрел на нее. — Ваше владение кистью заслуживает похвалы. — В глубине души он надеялся поскорее покончить с этим делом и покинуть это неприятное место в надежде больше никогда сюда не возвращаться, поэтому сразу же объяснил: — Я жду скорого возвращения своей жены и хотел бы преподнести ей в подарок что-нибудь, что напомнило бы ей о ее любимом саде. Она очень любит цветы. Когда я увидел ширму, которую вы расписали для моего зятя Тосикагэ, я тоже решил обратиться к вам. Только не могли бы вы нарисовать цветы не в вазах, а растущими в саду? Ну, например, разные времена года на разных створках. И еще каких-нибудь птичек или зверушек, живущих в саду. Мне, кстати, очень понравился этот ворон и воробьи.

Художник тоже подошел к ширме. Ну что ж, может быть… Может быть…

— Что вы хотите этим сказать? — удивленно спросил Акитада.

— Для того чтобы изобразить все времена года, понадобится целый год, потому что мне придется изучать растения и животных в их натуральной среде. Следовательно, это будет и стоить дорого. По десять слитков серебра за каждую створку. — Несмотря на прежде продемонстрированную вульгарность, Ноами говорил как человек образованный.

— По десять слитков серебра?! — То есть сорок слитков в общей сложности! То есть в четыре раза больше, чем заплатил Тосикагэ за ширму Акико. Акитада не преминул сказать об этом Ноами, но тот холодно объяснил, что над ширмой для Тосикагэ работал по уже существующим наброскам. В общем, он явно не был склонен уступить новому клиенту.

Видя, что проделал столь длинный и неприятный путь впустую, Акитада сказал:

— Видите ли, я надеялся порадовать жену сейчас. Нет ли у вас какой-нибудь готовой вещи? А насчет ширмы мы могли бы поторговаться позже.

Ноами поджал тонкие губы:

— Цветов у меня нет. Только собаки.

Они перешли в другой угол комнаты. Настенное полотно изображало маленького мальчика, играющего с тремя черно-белыми щенками. Малыш, годками чуть постарше Ёри, кого-то смутно напомнил Акитаде, да и сама сцена была умильной и трогательной. Найдя цену вполне разумной, Акитада заплатил.

Пока Ноами снимал со стены свиток и скручивал его в трубочку, Акитада поинтересовался:

— Где же вы находите героев своих сюжетов, и как вам удается заставить их позировать? Например, вот этого малыша с собаками.

Живописец замер на мгновение и смотрел на Акитаду, рассеянно моргая. Потом, наклонившись, чтобы завязать свиток, он проговорил ровным, безразличным голосом:

— Люди здесь очень бедны. Многие живут как последнее отребье. Местные дети готовы позировать весь день ради одной монетки и миски еды. А собаки бегают на свободе — бери любую. — Он помолчал, потом, скривив тонкие губы, прибавил: — Куда труднее избавиться от них потом.

Акитада понимающе кивнул. С готовностью давая работу безработным, художник сталкивался с лишними хлопотами, когда приходилось избавляться от их назойливости. Дети, конечно же, наверняка мешали ему трудиться. Акитада вдруг сообразил, что этот человек как раз мог оказаться тем сердобольным доброжелателем, что помог изувеченному мальчику. Вот и здоровяк-староста хорошо отзывался о нем. Ноами, этот художник, достигший успеха, живя в самой гуще трущоб, имел редкую возможность творить добро, помогая бедным. Устыдившись своей первоначальной неприязни к этому человеку, Акитада, теперь уже заметно смягчив тон, сказал:

— Да, я вижу, вы творите поистине доброе дело, предлагая этим людям плату и пищу за их работу.

Ноами изумленно уставился на него, потом огляделся вокруг.

— И зачем вы это говорите? — резко спросил он. — Ведь здесь нет никого, кроме меня.

К Акитаде вмиг вернулось прежнее враждебное чувство к этому человеку, и он постарался сгладить неловкость:

— Я только хотел сказать, что ваши соседи, несомненно, ценят вашу щедрость по отношению к их детям.

— Соседи?! — пронзительно взвизгнул Ноами. Да все они как один лживое ворье!

— Ну хорошо, не будем об этом. — Акитада протянул руку за свитком и холодно прибавил: —

Меня зовут Сугавара Акитада. Если вы захотите обсудить предложение насчет ширмы, то можете зайти ко мне домой. Господин Тосикагэ объяснит вам, как меня найти. Только прежде чем я окончательно одобрю цену, мне бы хотелось все-таки сначала увидеть наброски.

Ноами раскланялся, и Акитада покинул мастерскую под хриплое карканье ворона.

Такого неприятного во всех отношениях дня ему не выпадало давненько. Даже ставший постылым дом, где мучительно умирала матушка, и то казался теперь менее противным местом. Разбитый усталостью, «обезножевший» от ходьбы, продрогший до костей и раздраженный встречей с чудаковатым художником, Акитада решил пойти наикратчайшим путем через императорский город. Благодаря плотной застройке и деревьям здесь было не так ветрено, да и встретить кого-либо из знакомых он не боялся, ибо рабочий день был в разгаре, и чиновники все сидели по местам.